Любовь Скорик - Произведения

• Название: Произведения
• Автор: Любовь Скорик
• Жанр: Биографии и Мемуары

Автор рассказов за десятилетия работы журналистом исколесила полмира, повидала немало чудес света. Однако после всех экзотических путешествий твёрдо убедилась, что самое интересное, загадочное и неповторимое в мире — это человек, его жизнь, мысли, чувства.

Герои рассказов Любови Скорик — люди, на первый взгляд, самые обычные, какие окружают нас повседневно, какие мы сами. Автор раскрывает перед читателем характеры, чувства этих людей. И какими же неожиданно глубокими, интересными оказываются они! Какими сложными, порою причудливыми оказываются их судьбы и взаимоотношения! Какие неукротимые страсти бушуют в их сердцах! Как нежно и преданно и верно умеют они любить!

---

— Как же ты выжила, Чи… Юля?

— Я тебя ждала…

Она стала торопливо собираться, и он её не удерживал. Долго сидел потом, глядя на гвоздь в стене. Попытался в один ряд выстроить всю её нехитрую жизнь. Побои отца. Бегство из дома в кромешную неизвестность. Скитание по квартирам, случайные заработки… Жизнь с ребёнком у чужих людей. Бессонные ночи в поездах, крики капризных пассажиров, приставания пьяных. Наконец — техникум (скорее всего на помощь пришла мать). Работа где-то на станции. Первый в жизни отпуск. Встреча с ним…

Что было в его жизни за эти семь лет? Самолёт, мягкие вагоны, отдельные номера гостиниц. Красивые женщины — много женщин. Споры о смысле искусства и жизни. Всегда доступное море. Тёплое, мягкое существование. Нет, конечно, была работа — работал-то он всегда много. Были неприятности и неудачи, но разве можно их поставить в один ряд с тем, что вынесла она?

Да, но при чём здесь он? Ведь не знал же, не ведал, не предполагал даже. Может, он и подлец, но не до такой же степени! А сейчас — что же, сделает всё что надо. Увиливать не собирается. Загладит, исправит, в конце концов он готов расплачиваться за своё легкомыслие.

На другой день на почте ему подали телеграмму и письмо. Телеграмма была от Эммы: "Страшась жгучей блондинки, прилетаю три дня раньше. Встречай вторник". Дальше стоял номер рейса.

В письме же он прочёл: "Витя, я уезжаю. Я поняла, что ты не любишь меня. Поняла давно, наверное сразу. Но мне не хотелось признаться в этом даже самой себе. Ведь я так долго о тебе мечтала. Я бы, может, и дальше себя обманывала, но теперь нельзя. Я знаю: ты человек благородный и из-за сына начнёшь выдумывать чувства, которых в тебе нет. А это будет нечестно, я так не хочу. Хорошо, что ты не знаешь, где я живу. Спасибо тебе за месяц счастья: три недели тогда, семь лет назад, и неделя — сейчас. Этого месяца мне хватит на всю жизнь. Я очень благодарна судьбе за эту встречу, а то последнее время ты стал расплываться в моей памяти. Жаль только, что не надо мне больше искать тебя на всех вокзалах подряд. Прощай! Юлия".

Он ошалело смотрел на крупные, старательно выведенные буквы, с трудом сцепляя их между собой в слова. Но слова эти не укладывались, не желали укладываться в голове. То есть как это "уезжаю"? А кто же будет его беспрестанно поучать? Кто прикроет от пули неведомых врагов? Кто будет позировать ему на лютом морозе во льдах? Почему — "прощай"?! Ведь он же ничего ещё не решил! Он же не сказал ей ничего. Как она, пичуга эта, посмела решать сама, за себя и за него? Кто дал ей на это право… Боже, да о чём он! — Может, у него есть какие-то права?

Вот чёрт! Какое-то слово острым крючком вонзилось в мозг и сверлит, сверлит. Что там ещё? А, вот: "Я знаю: ты благородный человек". Ну, классически дурацкая фраза!

Да нет, это какое-то недоразумение. Не может же всё закончиться вот так, ничем. Да впорхнёт она скоро и снова станет так забавно учить его жить… Впрочем, к чему этот самообман? Не придёт она. Никогда не придёт… Ну так он её найдёт, сам к ней приедет. Хотя она права: он даже приблизительно не знает, где её искать…

В обед приехала Эмма. Она вышла из самолёта, как обычно — само изящество и элегантность, с лёгкой небрежностью во всём: одежде, причёске, походке.

— Хэлло! Как мило, ты как всегда оригинален: ни оркестра, ни ковровых дорожек, ни цветов…

— Ой, извини, пожалуйста!

— Что ты, с цветами встречают все, а вот так попросту, без церемоний — ты первый. Я просто в восторге. Если ещё отвезёшь в свой рай на верблюде или ослике, — будет совсем чудненько.

— Этот вопрос не продуман. Придётся довольствоваться самым примитивным такси.

Эмма в доску своя. Перед ней не надо играть весёлость, её не нужно развлекать, можно часами думать или работать — она не станет надоедать и требовать внимания. Вот и сейчас сразу же уловила, что ему не по себе, и не досаждает. В ресторане даже слегка "поблажила" с одним местным хлюстом. После они долго молча гуляли у абсолютно немого, будто замёрзшего моря. К нему пришли совсем уже ночью.

— У тебя есть вино или, быть может, ты и здесь оригинален?

— Нет, здесь я пошл как пробка. Вино в холодильнике. Хотя, надо сказать, последнюю неделю не пил.

— Как, целую неделю? Ты что — воспитываешь волю или, не дай Бог, у тебя "пэчень"?

— Да, почти, — рассеянно ответил он. — Вот тебе кровать. Располагайся.

— Мне персонально?

— Да. У меня мигрень, я подремлю в саду, в гамаке.

— Гамак односпальный?

— Да.

— Ясно.

— Слушай, Эмма, как ты думаешь: если в поисках одного человека другой садится в поезд и начинает ездить по свету с севера на юг и с востока на запад, они встретятся?

— По теории вероятности — вполне возможно. Где-то там, в бесконечности. Но ты не расстраивайся: на первой же станции ты встретишь другого, вполне подходящего тебе человека. Особенно, если будешь ездить в мягком вагоне.

Он налил себе и ей вина, они выпили.

— Ты веришь в предчувствия?

— В предчувствия? Разумеется. Вот, улетая к тебе, я предчувствовала, что ты будешь ко мне необычайно мил и нежен. Как видишь, мои предчувствия сбываются.

— А в любовь ты веришь?

— В… Во что?! Фи, какие пошлые красивости! Ну, милый, это моветон. Теперь я вижу, что у тебя, действительно, мигрень. Выпей ещё и иди проветрись в своём односпальном гамаке.

Он взял подушку и направился к выходу, но у двери обернулся:

— Тебе никогда не хотелось родить?

— Родить? Кого? — растерялась она.

— Ребёнка родить не хотелось?

— От тебя? — с вызовом глянула она ему в глаза.

— Нет, не от меня. От любимого человека. Ведь был же у тебя когда нибудь хоть один любимый человек?

— Ты позвал меня, чтобы поиздеваться надо иной? — он впервые увидел её с перекошенным от злости лицом. — Я не напрашивалась к тебе и могу сейчас же уехать.

— Сейчас ночь и самолёта нет. Уедешь утром. — Он почему-то обрадовался, что она наконец-то разозлилась. Но сразу же ему стало жаль её.

— Прости меня, Эмма! Прости!..

— Алло! Стас не злись, что разбудил. Нет, ничего не случилось. А может, и случилось. Чёрт его знает. Не звонил потому, что нечего было сказать. Слушай, ради Бога вспомни, как называлась та деревушка в Красноярском крае? Быть не может. Ведь как-то она всё равно называлась. Ну пошевели мозгами. Ты ещё телеграмму туда посылал. Может, квитанция… Хотя, чего я плету! Да, поеду. Наверное, поеду. Угадал — море не устраивает. Ага, сибирская экзотика срочно понадобилась. Ты прав: много я тогда там наработал, слишком много. Надо бы кое-что переделать. Если, конечно, получится. Да никаких загадок. Жди, позвоню. Пока!

Он вышел на улицу. Его обступила душная липкая темнота. Тоскливо, пронзительно кричали цикады. Уморённые дневным зноем, бессильно обвисли листья пальм, как крылья умирающих птиц. Чахлая луна жидко светила в студенистом небе. Скамья, на которую он опустился, была та самая, на которой неделю назад они сидели с Юлей, смешно, по-детски взявшись за руки. Только она, скамья эта, и была той же самой. Всё остальное стало иным. Всё. И он сам, в первую очередь. Не было больше в нём такого, казалось прочного, так долго и так тщательно оберегаемого покоя. Незнакомое ему чувство поселилось там, лохмато ворочалось в душе, скребло больно и нудно.

Чего он сидит? Ведь надо же что-то делать! Сейчас. Немедля. Ещё не поздно. Ещё можно её догнать, вернуть, всё исправить. Но в каком направлении идти, бежать, лететь? Не ездить же в самом деле беспрестанно с севера на юг и с запада на восток, высматривая её на вокзальных перронах! А почему бы и нет? Сказала же Эмма, что по теории вероятности такая встреча возможна. "Где-то там, в бесконечности", — вспомнилась вторая половина её пророчества.

Да но в конце концов почему он должен гоняться за ней? Она сама избрала этот вариант. Он не принуждал её к этому. И с ребенком тогда самостоятельно решила. И сейчас без его советов обошлась. Ну что же, сама решила — сама и расхлёбывает.

Тьфу, какая мерзость! А ведь он привык считать себя порядочным человеком. Там же ребёнок. Его ребёнок! И он должен выполнить свой долг. Но он ведь и не отказывается. Однако его помощь отвергают. Значит, не нуждаются в ней.

Да и что, впрочем, за трагедия? Сотни женщин одни растят детей и — ничего. В конце концов он тоже вырос без отца… Однажды, решив, что достаточно для этого взрослый, он захотел выяснить секрет своего происхождения. Мать сказала ему: "Я не хочу говорить о нём. Он не достоин этого. И зачем тебе отец? Разве нам плохо с тобой вдвоём?" Ах мама, мама! Ты сильный, очень сильный человек. Но — разве я не вижу, как порой в разгар веселья твоя улыбка, словно наткнувшись на лезвие бритвы, вдруг разламывается и вместо неё проступает на лице постоянно живущая в тебе боль? А ведь когда-то и Юля должна будет что-то сказать своему сыну. Его сыну. "Я не хочу говорить о нём. Он не достоин этого". — Что ж, всё правильно.