Мюриэл Спарк - Избранное - Романы. Повесть. Рассказы

• Название: Избранное - Романы. Повесть. Рассказы
• Автор: Мюриэл Спарк
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1984

В однотомник включены лучшие сатирические романы одной из крупнейших современных писательниц Великобритании: «Memento mori», «Мисс Джин Броди в расцвете лет», «Умышленная задержка»; антирасистская повесть «Птичка-„уходи“» и рассказы разных лет.

---

— Вернулась в постель. А еще называет меня Тимс, без миссис, какая наглость!

Я сидела в уголке за пишущей машинкой и вела протокол, пока не кончилось обсуждение воспоминаний, — до шести вечера, хотя рабочий день у меня кончился в половине шестого.

— Когда дойду до войны, — сказал сэр Эрик, — найдется о чем вспомнить. Это был пик моей жизни.

— Я утратил веру как раз в военные годы, — заявил отец Эгберт. — Так что для меня это тоже пик жизни. И боролся я с Господом всю ночь до рассвета.

Миссис Уилкс заметила, что далеко не каждой женщине, ставшей свидетельницей грубых крайностей российской революции, удалось, как ей, уцелеть.

— Это в корне меняет обычное чувство юмора, — объяснила она, ровным счетом ничего не объяснив.

Я вела протокол у себя в уголке. Вспоминаю, что баронесса Клотильда перед тем, как уйти, обратилась ко мне;

— Вы, надеюсь, не пропустили ничего важного?

Мэйзи Янг — она опиралась на трость и все еще пропускала между пальцами, словно уздечку, ремешок от сумки — спросила меня:

— Где достать книгу, о которой мне рассказал отец Эгберт Дилени? Это чья-то биография.

В общем гаме они со священником как-то умудрились поговорить. Нацелив карандаш на блокнот, я обратилась за разъяснением к отцу Дилени.

— «Apologia pro Vita Sua»[46], — сказал он, — Джона Генри Ньюмена.

— Где мне ее найти? — спросила мисс Янг.

Я пообещала взять для нее эту книгу в публичной библиотеке.

— Если уж браться за автобиографию, так нужно равняться на образцы, не так ли? — заметила она.

Я ее заверила, что «Оправдание» относится к их числу.

— Увы, — пробормотал отец Эгберт про себя, но так, чтобы мы его услышали.

Они разошлись только в четверть седьмого. Я пошла за леди Эдвиной — отвезти ее к себе ужинать.

— Она крепко спит, — сказала Берил Тимc. — И вообще она нарушила свое обещание, так что нечего вам из-за нее беспокоиться.

Сэр Квентин стоял рядом и слушал. Тимc воззвала к нему:

— С чего это нам платить за такси и вообще хлопотать с ней? Собранию-то она все-таки помешала.

— Но все ведь остались довольны, — сказала я.

Сэр Квентин сказал:

— Не знаю, как вы, но я лично пережил mauvais quart d'heure[47]: бедная мать, она способна ляпнуть или совершить все что угодно. Я снимаю с себя всякую ответственность. Эти mauvais quart d'heure…

— Пускай поспит, — решила Берил Тимс.

Когда я уходила, сэр Квентин напомнил:

— У нас с вами джентльменское соглашение — не обсуждать и не предавать гласности протоколы «Общества», не так ли? Все это строго конфиденциально.

Не будучи джентльменом ни в одном из возможных смыслов слова, я с готовностью согласилась; я всегда питала слабость к иезуитской казуистике. Но в ту минуту я могла думать только об этом собрании — оно повергло меня в восторг.

Домой я пришла в восьмом часу. Домохозяин мистер Алекзандер протопал вниз по лестнице, чтобы встретить меня, когда я открыла дверь в подъезд.

— Вас там ждет пожилая дама. Я впустил ее к вам в комнату — ей требовалось присесть. И показал где туалет — ей было нужно. В туалете она оставила лужу.

В своей комнате я нашла леди Эдвину, закутанную в длинную шиншилловую накидку: она сидела в плетеном кресле между книжным шкафом и оранжевой коробкой, в которой я хранила продукты, и вся сияла от гордости.

— Я удрала, — сообщила она. — Обвела их вокруг пальца. Такси не было, но меня подвез какой-то американец. А книги — сколько же их у вас! И вы их все прочитали?

Я хотела позвонить сэру Квентину — сказать, что его мать у меня. Мой телефон был подсоединен к домашнему коммутатору в подвале. Коммутатор не ответил, что было в порядке вещей, и я постучала по рычагу, чтобы привлечь внимание. Низкооплачиваемый привратник, краснолицый и раздражительный, живший где-то в том же подвале с женой и детьми, ворвался ко мне с криком, чтобы я перестала стучать. Насколько я поняла, кто-то сверхурочно занимался ремонтом коммутатора.

— Щит под напряжением! — проорал привратник. Мне понравилась эта фраза, и я по привычке извлекла ее из-под обломков свары, чтобы сохранить впрок.

— Леди Эдвина, — сказала я, — они хоть знают, где вы? Я не смогу позвонить.

— Никто не догадается, что меня нет, — ответила она. — Они думают, будто я легла спать, приняв снотворное, только я спустила снотворное в унитаз. Зовите меня просто Эдвиной, чего, заметьте, я не позволяю Берил Тимc.

Я извлекла чашки, блюдца, тарелочки и приготовилась весело провести вечер. Под ноги старой даме я подсунула три тома полного Оксфордского словаря английского языка. Вид у нее был царственный и в то же время очень домашний; мочевой пузырь ее совсем не беспокоил, она всего раз попросилась в уборную; восторженно покрякивая над селедочной икрой, она сравнивала ее с настоящей — «одно и то же, только рыба разная».

— Ваша комната так напоминает Париж, — заметила она. — Художники, которых я знала… — Она задумалась. — Художники и писатели, они, конечно, преуспели. И вы тоже…

Я поспешила ее заверить, что это маловероятно. Мне было как-то боязно связывать себя и успех, тем самым как бы умаляя достоинства моих уже порядком поднакопившихся сочинений, из коих всего лишь восемь стихотворений увидели свет в тонких малотиражных журналах.

Я выбрала одно неопубликованное стихотворение, которое высоко ценила, несмотря на то что его заворачивали из восьми редакций и оно на протяжении года возвращалось с неизменной утренней почтой к родным пенатам в конверте, который я посылала вместе с ним, снабдив маркой и обратным адресом. Может быть, выпавший этому стихотворению жребий парии и заставил меня его полюбить. Старая дама теребила шиншиллу, вцепившись длинными красными ногтями в серебристо-серый мех. Стихотворение называлось «Metamorphosis»[48].

Как эта боль актиниям знакома,
Что, в страхе отклониться от природы,
Стремятся все ж — упрямо, своенравно —
Дышать иным дыханьем, превращаясь
В тварь из цветка, и пытка длится вечно.

Когда я читала приведенную первую строфу, явился мой любовник Лесли, открыв дверь полученным от меня ключом. Он был высок и сутуловат. Свежий цвет молодого лица оттеняла белокурая прядь, которая свисала ему на глаза. Я им гордилась.

— Как поживаете? — спросила Эдвина, когда я их познакомила. Она еще раньше мне объяснила, что раз у нее плохая память на лица и имена, то она со всеми здоровается одинаковым «Как поживаете?» — на тот случай, если встречалась раньше.

— Благодарю, прекрасно, — сказал Лесли, забывая ответить ей тем же. Он частенько выводил меня из себя неучтивостью в мелочах. Весь в своих многочисленных личных проблемах, он был слишком большой эгоист, чтобы отвлечься от них сейчас, когда я дарила ему это великолепное привидение, Эдвину, — древний, морщинистый, накрашенный призрак в роскошных мехах.

Пока он стягивал пальто и усаживался на диване-кровати, Эдвина любезно осведомилась:

— Какова ваша профессия, сэр?

— Я критик, — сказал Лесли.

И вдруг Лесли утратил для меня всякое очарование. Последнее время такое находило на меня все чаще и чаще. И дело кончалось ссорой. Лесли сидел как чурбан, позволяя обращаться к себе с вопросами, но не в силах забыть о собственной персоне с ее тревогами, и его молодое лицо и хорошее здоровье подчеркивали старческую проницательность Эдвины, ее алые ногти, блестящий, жадный до жизни взгляд. В кармане его пальто я углядела горлышко бутылки, которую он, видимо, намеревался распить вместе со мной. Я ее вытащила — контрабандное алжирское вино.

— Музыкальный критик? — спросила Эдвина.

— Нет, литературный. — Он повернулся ко мне: — Кстати, ты тут читала стихотворение — что там за строчка «Дышать иным дыханьем»?

Я отложила бутылку и взяла стихотворение.

— Они думают, у меня не хватает, — заявила Эдвина. — Но у меня хватает. Ха!

— Очень неудачная строчка, — сказал Лесли.

Я прочитала вслух «Дышать иным дыханьем, превращаясь…» Мне показалось, что Лесли прав, но я спросила:

— Чем она тебе не понравилась?

— В этой бутылке есть что-нибудь? — сказала Эдвина.

Лесли ответил:

— Слишком бледно. И повтор режет слух.

Я сказала:

— Сухое алжирское, Эдвина. Я бы с удовольствием вам предложила, да боюсь, вам от него плохо будет.

— Дай-ка открою, — сказал Лесли, по-хозяйски извлекая штопор. К моим сочинениям у него было двойственное отношение: ему часто нравилось, что я пишу, но не нравились мои планы публиковать написанное. Из-за этого я отвергала большинство его критических замечаний. Что до литературного критика, то у него были основания таковым называться, поскольку он рецензировал книги для еженедельника «Тайм энд тайд» и для ряда тонких журналов, хотя на жизнь зарабатывал службой у юриста.