Глеб Голубев - Всколыхнувший мир

• Название: Всколыхнувший мир
• Автор: Глеб Голубев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1982

В книге рассказывается о славной жизни и замечательных трудах Ч. Дарвина, которого называли "величайшим революционером естествознания всех веков". Гениальное творение "Происхождение видов путем естественного отбора" явилось итогом пятилетнего путешествия и почти четверти века напряженного труда великого ученого.

---

Но почему те или иные органы возникают вообще? - спрашивали противники Ламарка. Каким образом низшие животные превращаются в высших? Разве это могло бы произойти без божественного вмешательства?

Самой природе присуще стремление к совершенству, отвечал Ламарк. Он брался объяснить возникновение любых органов с легкостью необыкновенной. Откуда, например, у оленей взялись рога? Нет ничего проще, уверял Ламарк: «В порывах гнева, столь обычных у самцов, внутреннее чувство вследствие своих усилий направляло жидкость к той части головы, вызывая в одних случаях отложение рогового, в других смеси рогового и костного вещества, давших начало твердым отросткам...»

Его жестоко высмеивали. На него обрушивался ядовитый, желчный Кювье. Когда Ламарк преподнес свой главный труд «Философия зоологии» Наполеону, император швырнул книгу да стол и сказал: «Стыдитесь, старик!»

Но старик не сдавался. «Пожалуй, лучше, чтобы вновь открытая истина была обречена на долгую борьбу, не встречая заслуженного внимания, чем чтобы любое порождение человеческой фантазии встречало обеспеченный благосклонный прием», - гордо говорил он. Нищий, ослепший от многих лет работы с лупой, Ламарк диктовал дочерям новые статьи. Их уже никто не читал.

Он стал пугалом в науке. Ученые боялись, как бы их не причислили к разделяющим «бредня» Ламарка. В пространном отчете о своем путешествии Дарвин упомянет Ламарка всего один раз - с явной иронией.

Пока он плывет все дальше - и смотрит, смотрит вокруг во все глаза. («Я работал в истинно бэконовских правилах: никакой теории, просто набирал как можно больше фактов...»)

А плыли они не спеша: за два года только-только добрались до Магелланова пролива. Истрепались паруса, то и дело рвались истлевшие снасти. Фиц-Рой хотел обогнуть зловеще прославившийся мыс Горн. Сделали две попытки, но обе не удались. Штормовые волны едва не перевернули корабль. Волна ворвалась даже в каюту Дарвина на верхней палубе, подмочила и едва не смыла за борт все его коллекции, погубила бумагу для гербариев. («Если бы за первой волной последовала вторая, участь наша была бы решена скоро и навсегда...»)

Он не преувеличивал. В официальном отчете о плаванье Фиц-Рой записал: «Еще одна такая волна, и наше суденышко оказалось бы в числе многих пропавших без вести кораблей его класса».

Вернулись назад и пошли через узкий Магелланов пролив. Для Дарвина здесь было интереснее. Корабль двигался медленно, все время вдоль берега, и он мог опять совершать увлекательные экскурсии.

За пять лет плаванья по штормовым волнам величайших океанов планеты он не однажды оказывался на волоске от гибели. «Бигль» несколько раз спасал потерпевших кораблекрушение, но сам, к счастью, каким-то чудом избежал гибели, хотя для такого плаванья был явно не приспособлен.

Дарвин не о всех приключениях даже рассказывал в дневнике. Очень скупо он упомянул, например, о том, как во время очередной высадки на берег вдруг поднялась высокая волна от рухнувшей в воду ледяной глыбы и едва не унесла их баркас. Они рисковали остаться робинзонами на диком берегу. Скоро ли их найдут в запутанном лабиринте бесчисленных бухточек? А у них не было ни пресной воды, ни провизии, все оставалось на баркасе.

По общему мнению, Чарлз совершил поистине героический поступок, кинувшись первым, с риском для жизни, спасать баркас. Сам он об этом умолчал. Но капитан оценил его подвиг по достоинству. Когда на следующий день они вошли в широкий пролив, пока еще безымянный и не нанесенный на карту, Фиц-Рой решил назвать его именем Дарвина. Так оно впервые появилось на карте мира.

Фиц-Рой отмечает еще несколько случаев, когда мужество и находчивость Философа служили примером для команды. А сам Дарвин в письмах домой рассказывал только о своих находках и восторженно восклицал: «Нет ничего, что могло бы сравниться с геологией!»

Его главные переживания были связаны с наукой. Он с изумлением замечал, как менялись его интересы. Страсть к охоте тускнела перед новыми увлечениями. Разве можно было ее сравнить с находкой «превосходных костей ископаемых, которые почти что человечьими словами повествуют о минувшем»?

Ему не хотелось охотиться на животных и птиц, даже необходимых для коллекции, - это ему-то, который еще совсем недавно считал чистым безумием пожертвовать охотой ради чего бы то ни было! Все чаще он посылал на охоту слугу, а потом и вовсе передал ему весь свой богатый арсенал. («Я обнаружил, правда, бессознательно и постепенно, что удовольствие, доставляемое наблюдением и работой мысли, несравненно выше того, которое доставляют какое-либо техническое умение или спорт».)

Позднее, как бы подводя итоги, он скажет в одном из писем: «Во время пяти лет моего путешествия, бывших... можно оказать, началом моей настоящей жизни, все мое удовольствие происходило от того, что творилось в моей душе: восхищение видами, блуждание среди диких пустынь и великолепных лесов, шагание по палубе бедного маленького «Бигля» ночью.., построение теорий и собирание фактов в молчании и одиночестве...» Это запомнилось больше всего.

Наконец из теснин Магелланова пролива они вышли в Тихий океан и поплыли вдоль берега на север, к экватору. Теплело с каждым днем.

Но тут путешествие едва не закончилось преждевременно. Все устали, стали вспыльчивыми, раздражительными. А больше всех капитан. Фиц-Рой неожиданно заявил, что больше не может командовать, устал, болен, подает в отставку! Оставалось одно: прервать путешествие и возвращаться домой. А Дарвин только вошел во вкус научных исследований. К счастью, офицеры уговорили капитана продолжать плаванье.

Природа словно хотела показать все свое грозное могущество. Однажды ночью Дарвин с замирающим сердцем наблюдал в подзорную трубу, как полыхал, извергая лаву, вулкан Осорно в Чили. А неподалеку, в Вальдивии, ему довелось испытать довольно сильное землетрясение, когда они осматривали город. Трещали и рушились деревянные дома. Люди в панике метались по улицам. Земля так сильно дрогнула у Чарлза под ногами, что у него закружилась голова.

В дневник и записные книжечки он заносил не только научные сведения и описания природы. Его интересовала жизнь людей в каждой стране, труд простых крестьян, огородников, рыбаков, пастухов.

Рядом с точными научными наблюдениями он записывает услышанный от кого-то проникновенный рассказ о старой негритянке, убежавшей от своих мучителей-плантаторов. Когда ее догнали и хотели вернуть обратно, она предпочла рабству смерть - бросилась с высокой скалы. («В римской матроне такую черту признали бы благородной любовью к свободе, а бедную негритянку обвинили в грубом упрямстве...»)

Чарлз уже начинал уставать от затянувшегося плаванья и переполнявших его впечатлений. «В далеком будущем, - писал он сестре Каролине, - я неизменно вижу уединенный домик сельского священника, он чудится мне даже за стволами пальмовой рощи...»

Домик священника? Это при тех коренных переменах мировоззрения, что происходят в нем?! А впрочем, ведь его судьба оставалась по-прежнему неустроенной. Формально он возвращался из плаванья тем же, кем и отправился в путь: священником, пока не получившим сана. Вполне возможно, что ему придется провести свою жизнь в таком домике... Может, он привлекал его как раз своей уединенностью, так необходимой для научной работы? Нередко сокровенные мечты и желания, в которых мы не отдаем себе отчета, прорываются между строк наших писем и даже научных трудов...

Порой его начинали терзать муки совести перед отцом: ему приходится оплачивать все счета, пока Чарлз увлекается наукой. («Мне кажется, что я способен тратить деньги даже на Луне!»)

С каждой оказией он отправлял на родину собранные коллекции и подробные описания своих наблюдений. Рассказывая о растениях или животных, которых видел, он становился поэтом.

А во всех крупных городах первым делом спешил на почту, мечтая получить весточку из дома. С удивлением и восторгом он узнал, что, оказывается, его письма вызывают у Генсло большой интерес. Профессор читает отрывки из них своим ученым собратьям, а некоторые даже издал отдельной брошюрой! Может быть, из Дарвина и в самом деле получится ученый? Но в какой области? Он еще не очень представлял себе. Пока его одинаково увлекали и геология, и энтомология, пожалуй, и ботаника...

Он еще на распутье. Нелегко установить, когда осенили Дарвина первые проблески гениальных идей, сделавших его имя бессмертным. Во всех записях, которые он вел во время плаванья, дотошным его биографам удалось найти всего одну-единственную фразу, в которой он недвусмысленно и определенно высказывает возникшие у него сомнения в неизменности видов.

Один из английских биографов Дарвина хорошо сказал, что великий ученый был наделен особым типом мышления: «В таком мозгу мысль созревает до того медленно, что поначалу кажется, будто ее почти нет, а потом начинает казаться, что она была там всегда...»