Дмитрий Молдавский - Русская сатирическая сказка

• Название: Русская сатирическая сказка
• Автор: Дмитрий Молдавский
• Издательство: Издательство Академии наук СССР
• Жанр: Сказка
• Год: 1955

Сатирическая сказка — особое проявление социального мышления, устно-поэтического творчества. На каких бы этапах национальной истории не возникала сатира, связывающая историков далекого прошлого и безымянных авторов повестей петровских лет, в ней есть нечто общее. Русская сатирическая сказка высмеивает глупость, жадность, разгильдяйство, большие пороки и мелкие недостатки, не боясь того, кто по всем своим внешним данным — по силе, богатству, знатности — был победителем в жизни.

Тексты сатирических сказок, включенных в данное издание, взяты из записей, сделанных в XIX — начале XX века, причем из нескольких вариантов каждого сюжета отбирался наиболее социально заостренный и художественно разработанный.

---

Получение чудесных коней, так же как и дара водяного, — обычные черты фантастической сказки (и отчасти былинного эпоса). Основаны они на преданиях, обычаях и представлениях, сохранявшихся очень долго. Интересное предание о подводных стадах удалось разыскать Н. Е. Ончукову (Ончуков, № 231) и братьям Соколовым (Соколовы, № 41). Эти предания показывают, что в отсталых слоях деревни еще в начале XX века держалось убеждение, будто под водой пасутся коровы и быки, которых можно добыть оттуда. Герой сказки «Шут», используя подобные суеверия, расправляется со своими врагами.

В других сатирических сказках элементы наивно-реалистического мировоззрения проявляются в насмешке над верой в говорящее дерево («Никола Дупленский»), в силу иконы. Характерна сказка, в которой бедняк использует веру в Николу-чудотворца для обмана богатого мужика.

Скупой, богатый мужик никогда не давал никому денег в долг. Для того чтобы получить у него необходимые деньги, один крестьянин-бедняк, который «оставался совсем голодом», сговорился со своей женой, что она станет за стеной избы, около того места, где у богатого висят иконы, и будет говорить от имени Николы-чудотворца. Бедняк пришел просить деньги в долг и, получив отказ, сказал, что Никола-чудотворец может поручиться за него. Богатый спросил у иконы, «поручится ли Никола-чудотворец», а жена ответила за стенкой: «Поручусь!» и т. д. (Зеленин, Пермск. сб., № 36).

Таким образом, наивный реализм сказки приобретает черты атеизма. «Годится — молиться, а не годится — горшки покрывать»— эти черты атеистического мировоззрения русского крестьянства, отмеченные еще В. Г. Белинским в его письме к Н. В. Гоголю, наиболее полно отражены в сатирических сказках.

Элементы наивного реализма в сатирической сказке обнаруживаются и в ироническом изображении веры в возможность чудесного превращения. Так, персонаж одной из сказок — поп уверен, что его жена превращена в козу: «„Ох, злые люди испортили у меня жену-то!“ — закричал молодой. Все сбежались, начали возиться с козлухой; дружки взялись наговаривать, чтоб обратить ее в женщину, и совсем доконали — замучили: пропала козлуха!».

Рядом с этой сказкой, беспощадно высмеивающей самую мысль о «чуде», о превращении, можно поставить сказку о знахаре, ворожее, обманщике, бедном мужике, который прячет всевозможные предметы, а затем уверяет, что путем гадания может определить их местонахождение.

Сатирическая сказка едко высмеивает веру в предсказания, также основанную на признании таинственных, вне человека находящихся сил, вмешивающихся в его судьбу. В сатирической сказке герой, выдающий себя за колдуна, знахаря, по случайному совпадению отгадывает, где находится похищенный предмет, но сказочные глупцы, представленные в сатире в облике исконных народных врагов — бар, помещиков, попов, продолжают верить, что отгадка подсказана обманщику «свыше».

Из приведенных примеров видно, что сатирическая сказка может дать ценный материал для решения одной из важнейших проблем фольклористики — отражения элементов наивного реализма в народной поэзии.

***

Художественное претворение реальных наблюдений, способы построения сатирических образов и противостоящего им образа «положительного» героя сатирической сказки — результат длительной творческой работы коллектива, приведшей к созданию определенной стойкой поэтической традиции. В рамках этой традиции талантливые сказочники-импровизаторы в той или иной степени свободно проявляют свою творческую индивидуальность. Однако их поэтические находки выдерживают проверку временем лишь в тех случаях, когда они не вступают в противоречие с самой системой сказочного сатирического стиля, выработанного трудом коллектива.

В XIX — начале XX века был записан репертуар нескольких сказочников, мастеров исполнения сатирических сказок, причем некоторые собиратели сообщили и свои наблюдения над самой манерой исполнения этих сказок, поясняющие индивидуальные особенности сатирического стиля.

Как ни ограничены опубликованные сведения о талантливых сказочниках-сатириках, они позволяют представить, в каком направлении отдельные исполнители разрабатывали традиционные сюжеты сатирических сказок, сохраняя при этом типичные черты этой разновидности народной прозы.

Первым сказочником-сатириком, чей облик дошел до нас, был крепостной-караульщик Терентьич. В 1848 году сестра критика и журналиста Н. А. Полевого Е. А. Авдеева опубликовала «Воспоминания об Иркутске», где дала зарисовку этого сказочника-сатирика. В центре ее небольшого очерка образ старика-караульщика. «Главный интерес его рассказа был в его манере рассказывать, потому что сказки были все известные, кроме отдельных анекдотов, которые он приводил всегда кстати», — писала Авдеева. К сожалению, к очерку не были приложены сказки Терентьича, за исключением очень интересного варианта сказки «Солдат варит кашу из топора».[36]

В отличие от многих вариантов сказки, герой ее — солдат решает не просто наесться, но еще и захватить с собой топор. По знаку своего друга, он хватает из супа топор и «пробует»: «„Сыр еще, сыренек, — говорит, — да уж нечего делать: съем дорогой, каков есть. Прощай, бабушка-старушка. Дай бог тебе здоровья: видала, как солдаты топоры варят и едят?“. И был таков с топором...».

Очерк Авдеевой был в сущности всего лишь наброском образа сказочника; первая цельная характеристика сказочника-сатирика принадлежит М. И. Семевскому, историку, редактору «Русской старины». «Среди простого народа, в глухой какой-нибудь деревушке, встречаешь нередко, совершенно случайно, личность замечательную, с несомненным поэтическим талантом, с творческой натурою, — писал М. И. Семевский. — Подобные мужички не всегда усердны и к работе, почти никогда не имеют большого достатка, не всегда пользуются большим уважением земляков; это — балясники, шутники, балагуры. Но и стар и млад слушают их с удовольствием; запасы рассказов, приговорок, поучений, наставлений у этих самородков-сочинителей неистощимы; склад речи, манера рассказывать у них совершенно своеобразны ...». М. И. Семевский описывает свою встречу с крестьянином Ерофеем (Ерехой) из деревни Плутаны (Псковская область, Опочецкий уезд), человеком лет 65, сгорбленным, растрепанным, но всегда веселым: «Нерадостна была жизнь Ерехи. И все он вынес, все стерпел, ко всему отнесся как-то добродушно-насмешливо, а сколько раз разводил гнев барина веселой присказкой; сколько раз останавливал руку старосты с дубиной...».[37]

Сказочника Терентьича от сказочника Ерофея отделяли не только сотни верст расстояния, но и целая эпоха во времени. Время сказочника Ерофея — уже послереформенная Россия. Буржуазный характер реформы, проведенной крепостниками, не мог по существу изменить положения крестьянства. Обнищание крестьян после отмены крепостного права еще усилилось. По стране шла цепь крестьянских восстаний. Революционная ситуация, возникшая еще в предреформенные годы, не рассасывалась. Отзвуки ее проникали и в крестьянскую идеологию, в народное творчество.

Сказочник Ерофей в изображении М. И. Семевского не холоп, развлекающий своего господина. Рассказы Ерофея носят резко выраженный антибарский, антикрепостнический характер. Зачастую они далеки от традиционной передачи сюжетов и говорят о творческой силе сказочника, о его импровизаторских данных. Барин, которого везут в «пекло», староста Наум («и не весть в кого был ум; боем бил, боем гнал крестьян»), швецы, ищущие правды, — все эти образы даны с такой художественной силой, что подчас видно, как забывал Ереха стоящего перед ним слушателя-барина, раскрывая все потаенное и обнаруживая скрытые элементы классового самосознания. Небезинтересно, что концовка одной из сказок — расправа барина со старостой Наумом, раздавшим барские деньги разоренным мужикам, — у М. И. Семевского отсутствует: после угроз сжить со света Наума барин приезжает в село. «„Заприте такую бестию, каналью, в амбар“. Вот его в амбар заперли ...». Дальше в тексте М. И. Семевского многоточие. Очевидно, или, не желая вступать в конфликт с цензурой, М. И. Семевский опустил социально заостренную концовку, или, возможно, и сам сказочник не рискнул досказать до конца рассказ о жестокой борьбе мужика и его гибели.

Но если о творчестве Терентьича и Ерофея мы можем судить только по очеркам их современников, не имея сколько-нибудь полных записей их сказок, то об облике крупнейшего мастера сказки Абрама Новопольцева, наоборот, мы можем судить исключительно по текстам его сказок. К сожалению, Д. Н. Садовников, разыскавший А. Новопольцева и записавший от него 72 сказочных текста, не дал зарисовки облика сказочника. Но на основании сказочных текстов можно реконструировать облик этого мастера сказки. Прежде всего, несмотря на формальное преобладание в записанных текстах волшебных сказок, Абрам Новопольцев — сказочник-сатирик, и притом сатирик-профессионал.