Виктор Гончаров - Психо-машина

• Название: Психо-машина
• Автор: Виктор Гончаров
• Издательство: Молодая Гвардия
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1924

Первая советская "космическая опера", намного опередившая американских корифеев этого жанра. К сожалению, была почти забыта, так как не вписывалась в рамки представлений о фантастической литературе, тогдашнего руководства страны. С оригинальными рисунками в тексте.

---

— Гуляйте по воздуху, по солнцу, набирайтесь сил. Работа, ожидающая вас, требует всего вашего внимания и всей энергии. — Таковы слова моего учителя.

Хорошо. Отдохну. А то с этими шариками я, кажется, потерял несколько шариков из собственной головы... У меня чуть ли не галлюцинации появились!

То вдруг замечаю, что глаза Аркадия Семеновича останавливаются на мне с выражением кровожадного зверя, собирающегося прыгнуть на жертву; в них чудится моментами какая-то роковая, свирепая сила, готовая обрушиться на меня и раздавить... Стряхиваю с себя оцепенение, всматриваюсь — ничего подобного, даже стыдно становится: попрежнему, добрый, нежный отеческий взгляд ласкает душу.

И я слышу порой, сидя в кабинете Вепрева, заглушенные стоны, исходящие из подземелья, и мороз пробегает по спине...

А появление глухонемого Никодима действует на меня так скверно, что я едва владею собой... Хочется крикнуть:

— В чем дело, товарищ? Что ты меня мучишь?

Но ведь он ничего не слышит!

Когда я замечаю его взор на себе, а он почему-то слишком часто задерживается на моей персоне, в его напряженности и неестественном блеске я читаю ужас и предостережение... В душе появляется сознание, что ты стоишь на краю пропасти и нет сил отойти от нее. Одно из двух: или он ненормален или я свихнулся.

Аркадию Семеновичу я ничего не говорил про свои галлюцинации, но он, такой чуткий, сам заметил мое нервное расстройство, чем и объясняется его предложение: 3 дня не посещать хутора.

Что же! Отдыхать, так отдыхать!

VI

1-е сентября

Скучно без посещения хутора. До того скучно, что я сегодня, не зная чем заполнить время, занялся исследованием одного странного события, имевшего место у нас в деревне.

Просыпаюсь я обыкновенно рано, а в это утро проснулся еще раньше — от шума и гвалта на улице. Одеваюсь. Иду узнать.

Оказывается, ночью по всей деревне передохли все собаки!.. Вот так фунт!..

Теперь я занят выяснением: отравлены ли они, отравились ли сами, и если верно последнее, то чем? Может быть, наелась ядовитой травы? Но тогда гибель собак не носила бы такого массового, даже поголовного характера!.. Хотя бы пара какая-нибудь осталась в живых!..

Нет! Даже самая паршивая собачонка, вплоть до двухнедельного щенка, погибла...

Мор, что ли, какой? Чума собачья? Но тут я уже совсем не компетентен, надо спросить ветеринара.

Странно еще то, что крестьяне почему-то смерть собак ставят в связь с хутором: мол, Вепрев перетравил собак... Чудаки!.. Спрашивается: зачем ему понадобились такие эксперименты?.. В деревне вообще настроены не особенно дружелюбно к моему учителю.

Сходить или не сходить на хутор? Поговорить с Аркадией Семеновичем о событии?..

Нет, не стоит. Пережду еще день. А то еще получу замечание в слабоволии.

VII

2-е сентября

Положительно мор какой-то ходит по деревне! Теперь уже не собаки, а люди подверглись ему. Сегодня за ночь (опять за ночь!) умерло сразу пять человек и, повидимому, одновременно. Умерли без всяких видимых причин совершенно здоровые люди. Легли спать, ни на что не жалуясь, а утром не встали.

Если бы они перед сном были вместе, можно было бы предположить отравление. Но в том-то и дело, что двое из них лишь к ночи вернулись из Полтавы и сейчас же разошлась по хатам; один — тоже к ночи — прибыл на подводе с соседнего хутора; остальные двое, правда, провели вечер вместе и даже ужинали вместе, но они в глаза не видали первых трех, как рассказывают их домочадцы.

Есть у них одно общее, что должно послужить руководящей нитью к открытию причины их смерти: все пятеро местные советские работники — двое коммунистов, остальные беспартийные, но сочувствующие советской власти.

Я знал их хорошо; это здешние исполкомцы.

Признаться, я не особенно горюю об их смерти; опять-таки потому, что слишком хорошо был знаком с ними. Все они, не исключая и двух партийных, не отличались, по-моему, большой искренностью и глубиной убеждений; проще: то были, так называемые, примазавшиеся к власти, а еще проще — кулаки, пролезшие в Исполком..,

Жители — из сочувствующих коммунистам, а в особенности, батраки — тоже не жалеют погибших. Кулачье же, которое имело в умерших покровительство и поддержку, кричит и обвиняет оставшихся исполкомцев, к слову сказать, идейных и хороших коммунистов, в смерти пятерых.

Конечно, это — демагогия, придирка к удобному случаю, чтобы дискредитировать и забросать грязью ненавистных им честных партийцев. Оставшиеся — выше всяких подозрений.

Необходимо отыскать причину столь необыкновенного и избирательного мора. Недопустимо, чтобы пятно преступления марало и честь, и авторитетность идейных работников.

Не дожидаясь приезда следственных властей, я занялся этим делом.

Мои хозяева, встревоженные ночной трагедией, запечалились о сынке, который до сих пор еще не приехал. От него, кроме того, нет никаких сведений из Полтавы, и жители, посещавшие город, ни разу не встречали там Петра. Родители почти уверены, что и он погиб...

Форменная чертовщина!.. Завтра пойду на хутор, поговорю обо всем с Аркадием Семеновичем.

VIII

3 сентября

Был на хуторе. Там живут и не знают ничего о наших злободневных событиях.

Аркадий Семенович посмеялся, когда я ему рассказал о гибели собак и о подозрениях крестьянства, и очень опечалился, услыхав о смерти исполкомцев. Он обещал мне деятельно заняться расследованием, говоря, что у него есть хорошие данные, именно, знание людей и умение читать чужие мысли.

Мой учитель был сильно взволнован деревенской трагедией, и, как меня ни подмывало, я не решился спросить его о предстоящей мне работе. Он тоже ни слова не упомянул о ней.

Немного поупражнявши свое зрение, я покинул хутор, уговорившись с Аркадием Семеновичем встретиться после обеда в деревне.

Но вот уже ночь, а его нет. Что такое с ним случилось?

IX

4 сентября.

Большим усилием воли заставил себя продолжать дневник... Пишу только для того, чтобы, если я погибну, осталась нить к открытию причины моей смерти. События наступили и развились катастрофически. Я уже не на Украине, а черт знает где!

Вчера едва успел заснуть, — лег очень поздно, все поджидая весточки с хутора — как был разбужен осторожным стуком в окно. Вскочил, смотрю и не верю своим глазам: за окном, приплюснув нос к стеклу, стоит глухонемой Никодим. Луна ярко освещает его лицо, и на нем большие блестящие глаза сверкают еще сильней... Если бы глухонемой не стучал, я все равно проснулся бы от его взгляда.

Думая, что случилось что-нибудь на хуторе, я стал поспешно одеваться, открыв предварительно окно. Глухонемой одним прыжком очутился в комнате... Это меня удивило: я схватился за револьвер. Тот остановил меня укоризненным взглядом и знаками попросил карандаш и лист бумаги. Он так сильно дрожал, что несколько минут не мог писать. Я, наблюдая за ним, быстро одевался. Наконец он овладел собой, подошел к подоконнику, залитому лунным светом, и крупными буквами что-то написал. Я прочитал и вздрогнул: не сумасшедший ли?

На бумаге стояло:

— Вепрев и Шариков — ярые контр-революционеры.

— Докажите! — гневно набросал я в ответ.

Глухонемой помотал отрицательно головой.

— Скоро увидите сами. — И быстро забегал карандашом по бумаге. Я, склонившись через его плечо, читал, все более и более теряясь в догадках: сумасшедший или здоровый человек передо мной?

Бумага немо гласила:

"Я — студент Ленинградского университета. Естественник. Шесть месяцев тому назад у меня были и слух, и речь. Много работал вместе с Вепревым и в конце-концов стал догадываться о его чудовищных планах. Хотел уйти, но было уже поздно. Вепрев, благодаря своей способности читать мысли, узнал о моем намерении раньше, чем оно сложилось у меня окончательно. Посредством гипноза он лишил меня движения и ежедневно производил надо мной особые психические опыты, в результате которых у меня исчез слух, а потом и способность говорить. Но он добивался еще более зверского: хотел, чтобы я потерял память. Последнее ему не удалось, хотя он, к счастью моему, убежден в противном... Вы можете вернуть меня в нормальное состояние, если захотите: у вас сильная на редкость воля и есть большие способности к внушению"...

— Как же это сделать? — спросил я его, начиная в свою очередь трястись нервной мелкой дрожью и все еще не доверяя ему, как сумасшедшему или как мистификатору и провокатору.

"...Вы должны сделать это ради спасения революции, — продолжала бесстрастная бумага. — Фиксируйте мои глаза взглядом, как вы фиксировали стеклянные шарики, и влейте в меня свою железную волю. Я верю в то, что вы снимете с меня дьявольский запрет говорить и слышать... Моя вера поможет вам... Тогда мы сможем помешать Вепреву в осуществлении его кровожадных замыслов"...