Владимир Заманский - Записки старого киевлянина

• Название: Записки старого киевлянина
• Автор: Владимир Заманский
• Издательство: Мост Паблишинг
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010

В начале 2007 года читатели «Газеты по-киевски» увидели первые выпуски целого цикла статей под общей рубрикой «Записки старого киевлянина». Их автор Владимир Заманский действительно стар и действительно киевлянин - из тех жителей столицы, кто с несколько неоправданной гордостью называют себя «настоящими» киевлянами. На самом деле предмета для гордости здесь нет, поскольку родиться в том или ином знаменитом городе - не наша заслуга и вообще никакая не заслуга, ибо это событие от нас абсолютно не зависело.Другое дело, что Киев и в самом деле знаменит и колоритен, равно как и его жители. Так что послушать рассказчика, который помнит очень многое из жизни этого города и этих горожан, всегда интересно.Предлагаемая вам книжка - это собранные воедино заметки Владимира Заманского, регулярно публиковавшиеся в столичной газете более года. Их можно читать подряд, можно выборочно. Вы увидите старый Киев - довоенный и послевоенный. Вы услышите неповторимую киевскую речь (столь же неповторимую, как речь одесситов или полтавчан, но все же иную). Вы вспомните свою молодость, если вы уже постарели, а если вы молоды, вам, наверно будет любопытно услышать от дедушки или бабушки, что вот, мол, и с нами происходило нечто подобное, и мы в школе играли в «доп-доп», и тоже рассказывали вот эти самые анекдоты, и с нами случались такие же истории…«Заметки старого киевлянина» публикуются без значительных изменений по сравнению с тем, что публиковалось в «Газете по-киевски». Но кое-что существенное автор все же добавил.

---

Так было проломлено несколько учительских столов. Да и то сказать, что делали их из слабой фанеры.

КАК ОТОРВАЛСЯ КУСОК ОТ СОЛНЦА

Сейчас я уже не помню, в каком году Земля была на краю гибели - то ли в 45-м, то ли годом-двумя позже. Но мне не забыть, как Витька Водотиевский метался вокруг учительницы и только что за юбку ее не хватал: «Елена Александровна! Елена Александровна! От Солнца оторвался кусок планеты!»

Но Елена Александровна, видимо, уже была в курсе дела и не обращала на Витьку никакого внимания. С ее стороны это было непозволительным легкомыслием.

Витьку можно было понять. Он хотел первым сообщить страшную новость если не всему человечеству, то хотя бы учительнице. Но он несколько исказил картину. От Солнца оторвался не «кусок планеты», а фрагмент. И полетел в направлении Земли. Если упадет на сушу, Земля сгорит. Если в море - Землю затопит.

Откуда брались эти нелепые слухи, понять невозможно. Как невозможно понять, почему пресса и радио обходили их глубочайшим молчанием. Но слухи ходили самые страшные и распространялись с чудовищной скоростью, без помощи средств массовой информации. Это сейчас можно прочитать или посмотреть кино о страшных метеоритах, устремившихся на нашу планету. А тогда о таких вещах говорили на базарах и на кухнях, и не только о таких ужасах, как летящий к Земле кусок Солнца.

Регулярно Киев потрясали слухи о кошмарных преступлениях. Война, а точнее войны, которые постоянно вел СССР - то с белыми, то с шпионами и диверсантами, то с финнами, то с немцами и постоянно с собственным народом, - немало поспособствовали росту преступности. С нею росла и бандитская романтика. У мальчишек высшим шиком считались сапоги гармошкой и кепчонка с пуговкой. Так ходили блатные.

Их столицей считалась, конечно, Одесса-мама. Киев слегка завидовал и известную песенку из репертуара Утесова спародировал на свой лад: «Ты одессит Мишка, скидай пальтишко. Ведь киевлянин оказался на пути…»

И «черная кошка» из знаменитого фильма о месте встречи - не выдумка. О «черной кошке» ходили страшные слухи, нашедшие отражение в песенке: «Черные стрелки обходят циферблат, быстро, как белки, колесики стучат. Идут, идут минуты, идут, идут часы, едут, едут в Киев черные коты».

Они приезжали на вокзал, отцепляли товарный вагон, ну, и так далее.

Однажды Киев переполошили слухи о неуловимой банде молоточников: они-де ходят по городу с молотками в кармане. Увидят человека в пустынном месте, тюк молоточком в затылок - и конец.

Как-то вечером, возвращаясь домой, я встретил у подъезда соседку тетю Асю. Она стояла у парадного и ждала кого-нибудь, чтобы не входить одной. Защитник из меня был никакой, но другого не было. Мы вошли в темное парадное (лампочки выкрутили еще до войны) и с ужасом у видели на лестнице неподвижную мужскую фигуру. Фигура зловеще стояла у дверей квартиры напротив нашей.

Бежать было поздно. Тетя Ася нажала кнопку звонка, вдавила ее в стену и не отпускала. Дикий звон раздавался в глубине нашей коммуналки и на лестнице не был слышен. Зато были слышны крики бабушки Анны Исааковны, которая бежала открывать, охваченная тем же ужасом, что и мы. Дверь распахнулась, мы влетели в нее, закрылись на все замки и перевели дух. На следующий день оказалось, что мрачный тип на лестнице ждал дочку. Она сидела в гостях и боялась идти домой одна, потому что по углам таились молоточники. Почему папа не зашел за дочкой, а стоял на лестнице - уму непостижимо. Он ведь тоже боялся убийц с молотками.

Время от времени прокатывались слухи, что скоро начнется война. Придя с базара, бабушка рассказала, что слышала от таких же бабушек, будто вчера на небе появилось облако, в виде ружья. Это означало только одно - войну. На самом деле, как я понимаю сейчас, это означало, что на вооружение Советской армии поступили реактивные самолеты, и ружье на небе было всего лишь инверсионным следом. Что у нас есть реактивные самолеты было строжайшей военной тайной, известной только нашему командованию и всем империалистам.

НЕ РАССТАНУСЬ С КОМСОМОЛОМ!

Я страдал из-за того, что родился не в начале года, а в конце. Я завидовал. Я страшно завидовал одноклассникам, когда в 1949 году они один за другим стали вступать в комсомол. Они вошли в элиту, их приглашали в райком комсомола, в это святилище, куда не ступала нога пионера. И там члены бюро, небожители, совершали священнодействие - вручали комсомольские билеты. А я, имевший несчастье родиться в ноябре, должен был носить детский пионерский галстук. Конечно, я его не носил.

Мои мучения закончились тем, что я обманул комсомол, как обманывали военкомов юные добровольцы в период Великой отечественной войны, когда шли на фронт несовершеннолетними. Я поступил в комсомол за две недели до своего дня рождения. Дальше терпеть не было сил. На собрании я ответил на все вопросы старших, которые гоняли нас по уставу комсомола и непременно спрашивали, кто секретарь коммунистической партии Франции? А Италии? А кто генеральный секретарь Монгольской народно-революционной партии? В ответ на этот вопрос Ким Меламед рявкнул: «Генералиссимус Цеденбал!» Но тут же исправился: «Ой, нет, генералиссимус - это Чан Кайши». Кимку великодушно простили.

Пройдя чистилище, мы с трепетом вошли в райком на улице Артема и стали ждать минуты, когда нам пожмут руки и вручат комсомольские билеты. Но процедуру пришлось отложить на целых 60 минут. Вытерпеть еще один час было выше наших сил, но пришлось. По райкому пронесся подземный гул, дрогнули стены: едет сын Хрущева.

Он тоже должен был получить комсомольский билет. И я своими глазами увидел, как комсомольская девушка из отдела учета старательно вывела в документах: Хрущев Сергей Никитич. Могла ли она даже в страшном сне вообразить, что сын первого секретаря ЦК КП(б)У вырастет, выучится на ученого и уедет из Страны Советов в страну империализма, чтобы там жить и работать…

Сергей Хрущев, необыкновенно похожий на папу, хотя и не в папу худенький, приехал со своими одноклассниками, вел себя скромно и тихо, тоже волновался. Разумеется, его пригласили на бюро первым. Потом комсомольские билеты получили его спутники, а уж потом - мы. Хотя мы приехали раньше и по справедливости первыми должны были пригласить нас.

Впрочем, все это забылось, когда в левый (ближе к сердцу) нагрудный карман мы положили красные книжечки, а на грудь прикололи красные значки. Скромный значок вместо кричащего красного галстука - как это поднимало меня в моих же глазах и в глазах тех несчастных, которые родились в самом конце года. Они топтались в коридоре, когда мы на наших комсомольских собраниях «решали вопросы» нашей комсомольской жизни.

Потом я подрался с Дэвиком Разинским. Почему подрался - забыл, кто победил - тоже не помню. Но никогда не забуду, что меня вызвали, не пригласили, а вызвали, на бюро райкома.

Теперь я уже не мог обманывать комсомол. Я должен был говорить ему правду, пусть даже самую горькую. Я обязан был соблюдать одно из важнейших требований, предъявляемых к комсомольцу уставом ВЛКСМ, - быть самокритичным.

И я самокритично взял на себя всю вину, даже несколько преувеличив свою роль в драке. Ибо это недостойно комсомольца - выкручиваться и юлить, не проявляя самокритичности.

Бюро не приняло во внимание мою самоотверженность и без каких-либо переживаний, как бы между прочим, обмениваясь шутками, не понимая, что за драма разыгрывается в моей душе, влепило мне выговор с занесением в учетную карточку - по предложению члена бюро, которого я возненавидел до конца дней своих. Фамилия его была Юхт.

Пусть простит меня господин Юхт, если он жив, и пусть простят меня его родственники, если они прочитают эти строки, но я еще не понимал, что с такой фамилией товарищу Юхту надо было проявлять особенно высокую требовательность и принципиальность, чтобы куда-нибудь продвинуться из бюро райкома комсомола. И я получил выговор.

Это была катастрофа. Как жить дальше? Но надо было жить, и только в 1956 году, когда меняли комсомольские билеты, девушка уже из другого райкома, глянув в мою учетную карточку, с удивлением сказала: «Зачем вы так долго носили этот выговор? Давно снять надо было». И выписала мне новую карточку, уже чистую.

Не понимала комсомолка, что не мог я прийти в райком и сказать: «Товарищи! Я исправился. Я начал иную жизнь! Я никогда больше не буду драться с товарищами по комсомолу. Только с врагами». Это было бы с моей стороны тем комчванством, которое так гневно клеймил товарищ Ленин.

К тому же наши отношения с комсомолом уже стали вполне деловыми: я откупался от него, аккуратно платя членские взносы, а он не обращал на меня ни малейшего внимания.

Но время от времени, перебирая старые документы, я смотрю на свой комсомольский билет и вижу себя таким юным…

Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым. По крайней мере, хотелось бы.