Уильям Тенн - Недуг

• Название: Недуг
• Автор: Уильям Тенн
• Издательство: Иностранная литература, №1
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1967

---

— То есть… что значит — теперь?

Шнейдер осторожно сел, положил свою докторскую сумку на стол подле себя. Усмехнулся.

— У тебя нет аспирина, Прес?

О'Брайен машинально сунул руку в карман джемпера.

— При себе нету, но, кажется… — И тут он понял. У него похолодело внутри. — Когда это началось? — тихо спросил он.

— Наверно, к концу лекции, которую я вам там читал про уколы, но я был слишком занят и не обратил внимания. Почувствовал, только когда выходил из столовой. А сейчас голова раскалывается. Не подходи! — крикнул он, когда О'Брайен, полный сочувствия, двинулся к нему. — Толку от этого, вероятно, не будет, а все-таки держись подальше. Может, выиграешь немножко времени.

— Позвать капитана?

— Если б он был мне нужен, я бы его и позвал. Через пять минут я лягу в изолятор. А пока что хочу передать тебе мои полномочия.

— Пол-но-мочия? Так это ты… ты и есть…

Доктор Элвин Шнейдер кивнул. И продолжал по-английски:

— Я — офицер нашей военной разведки. Вернее сказать, был офицером. С этой минуты офицер — ты. Слушай, Пресс, у меня каждая минута на счету. Могу сказать тебе одно. Допустим, что через неделю кто-нибудь из нас еще останется в живых. И, допустим, решено будет попробовать вернуться на Землю (а это — риск заразить всю планету, чего я лично, кстати сказать, не советовал бы, для этого у меня есть вполне ощутимые основания). Так вот, в этом случае ты будешь молчать о своем чине и звании, как я молчал о своем, а если нельзя будет избежать стычки с русскими, объявишься при помощи условной фразы, ты ее знаешь.

— «Обстрелян форт Самтер», — медленно произнес О'Брайен. Он все еще не освоился с мыслью, что Шнейдер и есть офицер военной разведки. Ну, понятно, это мог бы быть любой из семерых американцев. Но Шнейдер!

— Правильно. Если вам удастся завладеть кораблем, постарайтесь сесть в Калифорнии, в Уайт-Сандсе, где мы проходили тренировку. Объясни тамошним властям, при каких обстоятельствах я передал тебе свои полномочия. Вот почти и все; еще только два слова. Если ты тоже заболеешь, хорошенько подумай, кому передать бразды правления… Я сейчас предпочитаю ограничиться тобой. И второе… может быть, я и ошибаюсь… но мне кажется, у русских ту же роль играет Федор Гуранин.

— Ясно. — И только тут до О'Брайена по-настоящему дошло. — Но ведь ты говорил, что впрыснул себе дуоплексин. Значит…

Шнейдер поднялся, кулаком потер лоб.

— Боюсь, что так. Вот почему вся эта церемония довольно бессмысленна. Но у меня были обязанности, я должен был передать их другому. Я и передал. А теперь извини, я лягу. Желаю удачи.

О'Брайен пошел к капитану доложить о болезни Шнейдера; теперь он понимал, что чувствовали во время обеда русские. Сейчас против шести русских остались пятеро американцев. Это может плохо кончиться. И за все в ответе он.

Но у каюты капитана, уже взявшись за ручку двери, он пожал плечами. Невелика разница! Как сказал толстяк Шнейдер: «Допустим, что через неделю кто-нибудь из нас еще останется в живых…»

В сущности, международное положение на Земле и все то, чем оно грозит двум миллиардам людей, их тут больше не касается. Они не могут рисковать занести марсианскую болезнь на Землю, а раз они не вернутся, у них нет почти никакой надежды найти лекарство. Они прикованы к чужой планете, и остается ждать, пока их одного за другим не скосит недуг, последние жертвы которого погибли тысячи лет тому назад.

А все-таки… неприятно быть в меньшинстве.

К утру он уже не был в меньшинстве. За ночь еще двоих русских свалила эта непонятная хворь, которую теперь все называли «болезнью Белова». На ногах осталось пятеро американцев против четверых русских, но теперь никто уже не думал о национальности.

Гоз предложил столовую (она же спальня) превратить в больницу, а всем здоровым перейти в машинный отсек. И поручил Гуранину наскоро оборудовать перед машинным отсеком камеру для облучения.

— Все, кто ухаживает за больными, должны надевать скафандры, — распорядился он. — Прежде чем вернуться в машинный отсек, всем становиться под лучевой душ наибольшей мощности. Только после этого можно пройти к остальным и снять скафандр. Это не слишком сильное средство, и, боюсь, подобными предосторожностями такой страшный вирус не уничтожить, но мы хотя бы не сидим сложа руки.

— А не попробовать ли нам как-то связаться с Землей, капитан? — предложил О'Брайен. — Хотя бы сообщим, что с нами случилось, это пригодится будущим экспедициям. Я знаю, для такой дали у нашего радиопередатчика слишком мала мощность, но нельзя ли смастерить что-то вроде маленькой ракеты и вложить в нее письмо? Может, когда-нибудь ее подберут?

— Я об этом уже думал. Задача очень нелегкая, но, допустим, нам это удалось — где уверенность, что вместе с письмом мы не переправим на Землю и вирус? А при том, какова сейчас обстановка на Земле, думаю, можно не опасаться, что там снарядят новую экспедицию, если мы не вернемся. Вы знаете не хуже меня, что месяцев через восемь — через девять, не больше… — капитан умолк на полуслове. — У меня немного болит голова, — тихо прибавил он.

Все вскочили — даже те, кто весь день ходил за больными и сейчас прилег отдохнуть.

— Вы уверены? — с отчаянием в голосе спросил Гуранин. — Может быть, это просто…

— Уверен. Что ж, рано или поздно этого не миновать. Думаю, каждый из вас выполнит свой долг и все вы будете работать слаженно. И любой из вас способен меня заменить. Так вот. Если понадобится слово командира, если надо будет принимать какие-то решения, капитаном будет тот из вас, чья фамилия — последняя по алфавиту. Старайтесь то время, что вам еще осталось, жить в мире. Прощайте.

Он повернулся и пошел из машинного отсека в больницу. Безмерная усталость была в его худом, смуглом лице и придавала ему странное величие.

В этот вечер к ужину на ногах остались только двое — Престон О'Брайен и Семен Колевич. В каком-то отупении они ухаживали за больными, умывали их, перекладывали, делали внутривенные вливания.

Все это лишь вопрос времени. Когда и они свалятся, о них уже некому будет позаботиться.

И все же они добросовестно делали свое дело и старательно подставлялись в скафандрах под лучевой душ, прежде чем вернуться в машинный отсек. Потом у Белова и Смейзерса началась третья стадия болезни — совершенное оцепенение, и штурман отметил это в тетради доктора Шнейдера, под колонками температурных записей, напоминающих биржевой курс в день, когда Уолл-стрит особенно лихорадит.

О'Брайен и Колевич молча поужинали. Они всегда были не слишком симпатичны друг другу, и оттого, что теперь они остались только вдвоем, взаимная неприязнь еще усилилась.

После ужина О'Брайен сел к иллюминатору и долго смотрел, как восходят и закатываются в черном небе Марса Фобос и Деймос. За спиной у него Колевич читал Пушкина, пока не уснул.

Наутро О'Брайен нашел своего помощника на больничной койке. У Колевича уже начался бред.

«И остался лишь один» — вспомнил О'Брайен песенку про десять негритят. Что-то будет с нами дальше, друзья, что-то будет дальше?

Он снова принялся за обязанности санитара и поминутно заговаривал сам с собой. Все-таки лучше, чем ничего, черт возьми! Так легче забыть, что ты — единственный человек в здравом уме на всей этой красной, пыльной и ветреной планете. Так легче забыть, что скоро умрешь. Так легче сохранить какое-то подобие рассудка.

Потому что это конец. Ясно, конец. Ракета рассчитана на экипаж в пятнадцать человек. В случае крайней необходимости ею могли бы управлять всего пятеро. Допустим, двое или трое, носясь взад и вперед как сумасшедшие и проявляя чудеса изобретательности, еще ухитрились бы привести ее на Землю и кое-как посадить, не разбив вдребезги. Но один…

Даже если ему и дальше повезет, и «болезнь Белова» не свалит его с ног, с Марса ему не вырваться. Он останется здесь, пока не иссякнут запасы еды и кислорода, и корабль станет для него медленно ржавеющим гробом. А если у него заболит голова — что ж, неизбежная развязка наступит куда быстрее.

Это конец. И ничего тут не поделаешь.

Престон О'Брайен бродил по кораблю, который вдруг сделался огромным и пустым. Он вырос на ранчо в Северной Монтане и всегда терпеть не мог толчеи и многолюдья. Во время перелета его постоянно, точно камешек в башмаке, раздражала необходимость вечно быть на людях, и однако теперь это безмерное, последнее одиночество его угнетало. Стоило прилечь — и снились переполненные трибуны в дни бейсбольных матчей или душная, потная толпа в нью-йоркском метро в часы пик. А потом он просыпался — и одиночество снова обрушивалось на него.

Чтобы не сойти с ума, он загружал себя разными мелкими делами. Написал краткую историю экспедиции для несуществующего общедоступного журнала; при помощи электронных вычислителей в рубке составил с десяток вариантов курса для возвращения на Землю; из чистого любопытства — ведь теперь это не имело уже никакого значения — просмотрел личные вещи русских, чтоб узнать, кто из них представляет военную разведку.