Станислав Виткевич - Ненасытимость

• Название: Ненасытимость
• Автор: Станислав Виткевич
• Издательство: Вахазар; РИПОЛ КЛАССИК
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-88190-019-7; 5-7905-2048-0

Станислав Игнаций Виткевич (1885—1939) — выдающийся польский писатель и художник авангарда. В своих произведениях показал деформацию и алогизм современной цивилизации, выразил предчувствие ее краха. Роман «Ненасытимость» (1927—1929), впервые публикуемый на русском языке, раскрывает катастрофическую перспективу общественного развития на примере трагедии человека, утратившего индивидуальность, прежде чем ее найти.

---

Генезип стоял, упираясь кулаком в стол. Он был бледен, шатался от изнеможения, но говорил холодно, спокойно. Внутри он ощущал ветвящийся, как полип, дух Коцмолуховича — приятно иметь вождя и верить ему. [Княгиня внутренне выла от восхищения. До того ей нравился этот маленький «buntowszczyk», что я не знаю. Вот бы теперь его немножечко согнуть, хоть капельку унизить, и чтоб на нее потоком насилия и всех его соков (как из надреза на молодой березке в солнечный день) излилась эта его странная, чуть приторможенная ярость: «Канализировать абстрактное мужское бешенство и ощущение того, что все не то», — называл это маркиз Скампи.] Мать, охваченная ужасом, вдруг затихла, точно ее прибили изнутри, и как-то сплющилась. Зато Лилиана смотрела на него с обожанием — это был ее любимый, ненаглядный Зипек: именно о таком брате — почти безумце — она мечтала. Ненормальность была необходимой пикантной приправой братско-сестринских инфильтраций — лишь крошечный порожек отделял их от половых психо-центров (и у нее, и у него). Он был так не похож ни на кого — «неуловимый призрак», — как говорил Стурфан Абноль. Все три бабы, каждая по-своему, пали ниц перед мнимой силой мгновения, не видя (как обычно) более отдаленных и существенных связей. Опять началось то же самое:

Г е н е з и п: Я буду таким, каким хочу быть, пусть даже с ума сойду. Итак, мама, ты знаешь, что я был любовником этой госпожи и она на моих глазах изменила мне с Тольдеком. Да — я смотрел на это из ванной, где меня нарочно заперли на ключ. — Он полагал, что если сам об этом ясно скажет, то тем самым возвысится над кознями, которые строят у него за спиной. Обе дамы сохраняли полное спокойствие. Новая тенденция в воспитании барышень — едва в них зарождаются чувства, им тут же дается полное представление о зле. Такими должны быть пресловутые сильные женщины будущего. Лилиана знала все: во-первых, понятийно — во-вторых, непосредственно — низом живота, где напряглись жаждущие жизни бестии. — И после этого, мама, ты хочешь, чтоб я!.. И где ты теперь живешь? — в каком-то непонятном мире. Разве не свинство? — сын консервативней, чем мать! Это Михальский во всем виноват — пан Юзеф — ха-ха!

М а т ь: Какой жестокий смех. Вспомни то утро... Ты был тогда совсем другим...

Г е н е з и п: То утро... Я до сих пор себе противен. Ведь это было сразу после того... — (Тут он указал на княгиню.) — Хочется все стряхнуть, стать голым, как эмбрион, все начать сначала. — (Бабы в смех — но быстро собой овладели. Дико возмущенный Зипек помертвел, обратившись в сплошную рану. Он проваливался то в липкий стыд, то в трясину комизма, то в бесплодную безнадежность — как на качелях.) — И Лилиана, Лилиана посвящена в такие вещи! — Он хотел спасаться, истерически защищая сестру, — а на самом деле это его совсем не волновало.

М а т ь: Не понимаешь ты женщин. Ты видишь в них ужасную силу, угрожающую твоей несформировавшейся личности, но не замечаешь, какая хрупкая это сила, — сколько мы должны накопить в себе мнимого зла, чтоб вообще вас, мужиков, как-то выносить. Тебе и невдомек, сколько она из-за тебя претерпела. — (Встает, обнимает княгиню.) — Мы обе так мучаемся, так переживаем за тебя. Пойми сердцем и ее, и свою бедную мать, у которой, кроме страданий, ничего в жизни не было. Ты не знаешь, что это такое — впервые по-настоящему полюбить, когда тебе за тридцать! — Он начал оттаивать сверху — словно вспотев какой-то жирной, слизистой жалостью — но держался — а скорее, тот «гость» удерживал его на грани окончательного помешательства. «В безумии тоже есть сила», — подумалось ему в пустом пространстве между двойниками.

Г е н е з и п: Я не желаю ничего знать об этом! Ваши чувства омерзительно осклизлы. О — до чего же гнусная штука эти человеческие, именно человеческие, чувства — лицемерно упрятанные в футлярчики из отходов социальных трансформаций. Звери гораздо счастливей — их чувства непритворны.

М а т ь: Ты мало чем отличаешься от зверя, дитя мое. В брутальности ты слегка перебрал, вообразив себя сильным человеком. А что касается Лилианы, так это новые методы воспитания. Мы не хотели тебя шокировать прежде времени. В раннем просвещении нет ничего дурного — предрассудки стоили психического здоровья многим поколениям. Лилиана и так через несколько месяцев станет женой Стурфана. Теперь, когда ты знаешь все, тебе ведь только лучше, правда, доченька?

Л и л и а н а: Ну конечно, мама! И говорить не о чем. Да, Зипек — ребенок, но он в своем роде великолепен. Со временем он тоже со всем этим освоится. А на Новой Гвинее вообще нет никаких фрейдовских комплексов. Там дети с шести лет играют в папу с мамой. А потом — всё «табу» в пределах одной деревни. Сестра — «табу» строжайшее: прикоснешься — смерть, — добавила она с неприятным кокетством. — Все еще будет хорошо: внутри механистичной мнимой жизни мы создадим новое, нормальное поколение — это будут не дети наши, а мы сами. Мы незаметно, изнутри, изменим все, — добавила она уже со вполне ученым и серьезным видом.

— Китайцам пригодятся новые поколения — вместо навоза или как подпорки для их конструкций в этой стране, — перебил униженный Зипек, у которого голова шла кругом. — Все это пустые фразы, голословные безосновательные обещания, самообман клинических оптимистов — по себе знаю. — И все-таки где-то на дне души ситуация нравилась ему, хоть и вопреки всему, что он считал в себе ценным: это было начало сдвига — верзила уже вовсю шуровал в нем. Но что это было за дно? [И какое дело могло быть до этого Коцмолуховичу?! Бред! Однако это и есть те элементы («психо-мозговые частички», как говорил один изнеженный граф-бергсонианец), из которых состоит месиво, в котором работает этот государственный муж, который — и так далее. Зипек не знал, до чего они похожи с этим обер-гипер-квартирмейстером, которого он так почитал и который многому мог бы научиться, глядя в лупу на этого своего микродвойника. Слишком поздно они встретятся, к сожалению для них обоих.]

Что-то снова лезло из глубин. Зипека вдруг словно молния озарила изнутри — откровение, да и только. Внутри у него стало вдруг легко, просторно (и даже светло), как в истекающем соплями носу после двух дециграммов кокаина. Тот, не названный, кого он боялся и от кого пытался защититься, второй, настоящий он, выпустил его из подземелья на свет — пускай, мол, распрямится, разомнется, да и жизни понюхает. [«Безумец может реализоваться только в безумии», — сказал бы гениальный Бехметьев.] Всем можно пожертвовать, чтоб только наконец его распознать и укротить или самому быть укрощенным. Но как это сделать, ценою каких преступлений и отречений? Жизнь еще такая долгая! У того типа можно поучиться, как ее заполнить и осилить. Только тот может сделать это — сам-то он всегда будет «за стеклом», как рыба в аквариуме.

Информация

Лилиана ничего этого не чувствовала. В ней самой было все — она была совершенна, психически округла, безупречна — как папа-циклотимик. Это (а какие чудеса крылись в этом «это»!) занимало ее лишь интеллектуально, оставляя абсолютно холодной. К своему внутреннему холоду она прекрасно подогнала маску взрослой дамы. Именно ее холодность приводила Стурфана Абноля в дикую экзальтацию. Но пока что (Боже сохрани) между ними ничего не было. Несколько поцелуев — когда она ледяным тоном спросила: «Почему вы меня так лижете?» — были ей не противны, но удивительно безразличны: все это относилось не к тому миру, в котором она мысленно жила, — взрывчатые материалы еще не соединились с фитилем, ведущим к детонаторам, скрытым в маленькой «хорошо эквилибрированной сервалке» (как выражалась княгиня Ирина). Но брезжило и кое-что еще: плод жизни, пока бесформенный, ничем не напоминающий фаллос, уже соблазнительно топырился. Он казался идеальным, как бледно-салатовый росточек-былиночка во мгле осеннего утра, а ведь в нем таились сплетения паскудных сил и аппетитов, простирающихся в бесконечность. Когда несоизмеримые миры уже готовы были соприкоснуться (как идеальные уста — идеальные, а не мясистые губищи Стурфана с ее земляничной мармеладкой) и вступить в новое химическое соединение: сознательное женское скотство и власть, — Лилиана испытала нечто, граничащее почти с религиозным экстазом, ее пока что чистая, как ни крути, душонка блаженствовала в эфирной, несбыточной красоте мнимого, невоплотимого Бытия.

Опять задвинулись тюремные «засовы»: еще не время. Генезип внутренне бессильно опустился. Мясо отслоилось у него от костей, потроха перепутались. Там, в училище, он мог быть мелким титанчиком и одерживать победы над своими личными врагами — командирами отделений и взводов. Но здесь, клюнув на гадкие чары сверхинтенсивной жизни, воплощенные в этих бабах (свои, родные лишь нагнетали чары шельмы-княгини, вместо того чтоб их надлежаще ослабить), он отступил по всему фронту. Прикончить, что ли, черт возьми, всех трех сразу (только сразу — иначе пасьянс не ляжет) и больше никогда в жизни их не видеть. Ах, вот бы такое сотворить — ведь есть же такие, кто так и поступает. Их все меньше, но они, сукины дети, где-то есть. Ему на это смелости не хватало. Скрытое безумие держало его за загривок, повелевая и впредь хлебать из корыта убожества. Грязный компромисс влился откуда-то сбоку и растекся, как мутная струя в чистой реке. Упрек в безыдейности жег Зипа невыносимым стыдом. Какая же у него была идея? Чем он мог оправдать факт своего бытия — он, нагой, лишенный мелких повседневных подтверждений необходимости происходящего, шатко торчащий над окружающей трясиной, безо всяких подпорок и ребяческих идеек вроде важности концентрических кругов, — ну чем?! А у этой бешеной бабы есть еще какие-то политические концепции, вообще есть башка на плечах, а в башке мозги отнюдь не худшего качества, почти мужские и натренированные в диалектике. Не так-то легко ее с ходу проигнорировать. Разве не возмутительно?