Ирвин Шоу - Пестрая компания (сборник рассказов)

• Название: Пестрая компания (сборник рассказов)
• Автор: Ирвин Шоу
• Издательство: Литература, Кристалл
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-306-00039-8

Ирвин Шоу (1913–1984) — видный американский писатель, один из самых популярных авторов нашего времени. Из-под его пера вышли такие известные романы как «Молодые львы» (1948), «Богач, бедняк» (1970), «Ночной портье» (1975) и множество других. Признанный мастер-романист, Ирвин Шоу создал также немало прекрасных образцов «малой прозы». Новеллы его отличаются изяществом стиля и точностью характеристик — психологических и социальных. В первый том Полного собрания рассказов вошли ранее не издававшиеся на русском языке сборники «Матрос с „Бремена“» (1940), «Добро пожаловать в город!» (1942), «Акт веры» (1946), «Пестрая компания» (1950).

---

Нет, он слишком устал и раздражен сегодня утром, чтобы принимать верные решения. Предположим, поинтересуются этим митингом. «Когда, в какой день состоялся?», «В каком году?», «Кто вас пригласил?» Не вспомнить ему эти факты, память словно затянуло плотной завесой тумана. Что он там ни ответит — все не так. Сказать честно: «Я не помню!» — как это будет выглядеть в протоколе, в газетах? Попытка скрыть правду, свою вину, достойная лишь полного презрения.

Ну ладно, хватит двух минут для размышлений о политике. Куда проще все в журнале: через семь дней — свежий номер, а в нем целый набор старательно отобранных, приглаженных, анонимных фактов. Новый деятель — еженедельно, анонимно, под другим заголовком. В каждом номер — своя тема: честный человек; лжесвидетель; любитель секса; преданный человек; специалист по экономике. И так пятьдесят два раза в год: в каждом номере что-то новенькое, интересное. Никаких безответственно приводимых, неверных фактов — никогда и нигде. «На Рождество мы познакомим вас с тем, кто всегда и ко всем дружески настроен»; а за статьей о нем последует другая — о предателе, и все это под красивой, глянцевой обложкой, неограниченным тиражом.

За окном послышался странный мягкий звук, словно кто-то вздохнул, и Кэхилл почувствовал, что ветер задул куда сильнее и вдруг начал падать снег. Мелкий, словно капли дождя, снег проникал через открытое окно, падал на пол, образуя бледный, замысловатый узор. Вот вам и приятная, теплая погода, как предсказывали метеорологи, рассердился Кэхилл. Лгуны от науки, вот кто они такие. При помощи неточных инструментов с вызывающим уверенность видом нагло обманывают своими ложными прогнозами.

Вот так же в прошлый вторник и его врач Мэннерс: вооружился после рентгена стетоскопом и, дружески похлопывая его по спине, заявил — будете, мол, время от времени испытывать боль, покалывание; ничего не поделаешь, это неизбежно, ведь вы уже немолодой человек.

Интересно, сколько людей умерли в воскресенье, после того, как всю неделю врачи убеждали их, что так и должно быть, раз они уже не молоды, как прежде. Обычное, легкомысленное убеждение всех, кто выбрал профессию врача: предсмертная агония — обычное состояние живого человека. «Этот Мэннерс, — с пренебрежением думал он, — никогда не стал бы судить так легкомысленно о себе, если бы его грудь содрогалась от болезненных ощущений, от неясной, пока еще далекой боли. Но ведь она существовала, беспокоит — там, внутри…» В доказательство Кэхилл поднял левую руку, протянул — ну вот, снова, как последние несколько месяцев, легкое сдавливание — тупое, неуловимое — в груди, в области сердца…

— Просто легкое недомогание, — убеждал его Мэннерс, — нервы шалят. Вам не о чем пока беспокоиться.

Конечно, ему, Мэннерсу, беспокоиться не о чем; нервы, по его мнению, виноваты и в сжатии живота. «Нервы» — это современный эквивалент слова «судьба», замена средневекового дьявола, постоянно насылавшего на человечество маловразумительные, зачастую со смертельным исходом болезни. «Нервы» — вот постоянная формула ленивых диагностов. Или — Кэхилл почувствовал, как у него перехватывает дыхание от ужасной мысли, — Мэннерс по доброте, из сострадания скрывает от него истинную информацию о его заболевании… Дружеское похлопывание по спине, нехитрый рецепт — сахарная вода с белладонной, а после того, как он закроет за собой дверь кабинета, задумчивый взгляд, пожатие плечами и фатальная запись в его, Филипа Кэхилла, истории болезни: «Прогноз негативный».

Кэхилл просунул ладонь под пижамную куртку и положил на теплый живот, словно прикосновение к нему способно открыть ему ужасный секрет — что скрывается там, внутри. Под рукой он чувствовал мелкую неритмичную дрожь. Ничего хорошего, конечно. Мозг сопротивляется, не желая подсказать ему то слово, которого он больше всего боится. Сколько раз видел его в газетах, на рекламных афишах, на автобусах, слышал по радио… Если такое случается в животе — это верная смерть, на восемьдесят процентов; эту болезнь очень трудно выявить, обычно верный диагноз сильно запаздывает. Ривз звонил ему по этому поводу? Мэннерс был у него, все объяснил и спросил его, как ему поступить? Ведь подобные услуги друзья должны оказывать друг другу.

Подумать только, все начинается, когда мальчишки играют в теннис, летом гоняются друг за другом на лодках по озеру, колобродят на дружеских попойках… И вот тебе на — тридцать лет спустя вам приходится зайти к другу и сообщить ему, что он скоро умрет…

Ну ладно, хватит валяться в постели! Вылез из-под одеяла, встал; ноги словно ватные, дрожат от усталости, стоит он неуверенно… И еще эти продолжительные болезненные ощущения в желудке… Набросил халат, просунул ноги в шлепанцы; посмотрел на Эдит: все еще мирно спит, ритм ее мерного дыхания ничуть не изменился. Еле двигаясь, шаркая подошвами шлепанцев, Кэхилл тихо вышел из спальни. Спустился по лестнице, крепко держась за поручень, слегка дрожа от промерзшего ночного воздуха, заполнившего весь дом. В холле, внизу, подошел к телефону на столике под большим зеркалом. Он все еще колебался, стоя перед аппаратом; часы в гостиной показывают без десяти семь. Поднял трубку, набрал номер Джо Ривза. Слушая длинные гудки в трубке, внимательно изучал себя в зеркале: изможденное, усталое лицо, веки опухли, под глазами большие, синеватые, словно грязные круги; волосы спутаны, лишены живого блеска; взгляд затравленный. Еще несколько томительных секунд смотрел на себя, потом повернулся к зеркалу спиной. Наконец услышал — кто-то поднимает трубку на другом конце провода; очень долго возился с ней… Наконец, теряя терпение, Кэхилл сам произнес:

— Хэлло! Хэлло!

Сонный, низкий голос сердито пробормотал в трубку:

— Дом мистера Ривза. Кто звонит?

— Хэлло! — в третий раз раздраженно проговорил Кэхилл. — Это ты, Вайолет?

— Да, это Вайолет. Кто звонит?

— Вайолет, — Кэхилл старался говорить как можно яснее — хорошо знал, с каким подозрением горничная относится к телефону. — Это мистер Кэхилл.

— Кто-кто?..

— Кэхилл. Мистер Кэхилл.

— Мистер Кэхилл, зачем звонить в такую рань? — удрученно пробурчала недовольная Вайолет.

— Знаю, знаю, — пытался успокоить ее Кэхилл. — Дело в том, что мистер Ривз звонил, велел оставить для меня записку. Настаивал, чтобы я позвонил немедленно, как только смогу. Он уже встал?

— Не знаю, мистер Кэхилл. — Было слышно, как она громко зевает. — Его дома нет.

— Что ты сказала?

— Он уехал. Вчера вечером. Вместе с миссис Ривз. Они уехали на уик-энд. Единственная живая душа во всем доме это я. Послушайте, — продолжала она нетерпеливым, жалобным голосом, — я здесь уже околеваю от холода — стою у телефона в ночной рубашке, а в этом ужасном холле гуляют сквозняки…

Кэхилл чувствовал, что Вайолет уже теряет терпение и готова швырнуть трубку — ее излюбленный трюк, им она часто обрывала все беседы по телефону на полуслове; теперь это его не забавляет.

— Послушай, Вайолет, — он всячески старался не вспугнуть ее, — не вешай трубку. Куда они уехали?

— Пес их знает, они мне не докладывают. Вы же знаете мистера Ривза. Все было спокойно, вчера вечером сидел, как обычно, в своем кресле дома; вдруг вскочил и говорит миссис Ривз: «Пошли в машину — уедем отсюда куда-нибудь на пару дней!» Захватили с собой совсем маленькую сумку. На миссис Ривз были брюки в обтяжку, так она и не подумала переодеться. Может, покататься поехали, кто их знает. В понедельник вернутся. Так что нечего вам беспокоиться.

Обескураженный, Кэхилл опустил трубку на рычаг, поднял голову — он увидел Элизабет… Стоит у подножия лестницы, в почти прозрачной ночной рубашке; полы халата, едва наброшенного, небрежно распахнуты; темные волосы спадают на плечи, плотной завесой закрывая шею и горло; лицо сонное, глаза еще полузакрыты; на губах блуждает снисходительная улыбочка.

— Папа, какого черта ты звонишь в такой фантастически ранний час? Кому — одной из своих девиц?

Кэхилл тупо воззрился на нее. Через полупрозрачную ткань ночной рубашки он отлично видел ее пышные груди, всей массой выпирающие на обнаженной грудной клетке, с роскошной, нежной кожей.

— Не твое дело! — грубо оборвал он ее. — Ступай наверх! И в следующий раз, когда тебе взбредет в голову спуститься в такой ранний час вниз, позаботься о том, чтобы быть прилично одетой. Это твой дом, а не увеселительное заведение! Тебе ясно?

Обиженная гримаска исказила миловидное лицо; краска, поднимаясь от груди, добралась, заливая все на своем пути, до щек…

— Да, конечно, — тихо ответила она. — Да, папа.

Повернулась, стыдливо прижимая к телу полы распахнувшегося халата. Кэхилл смотрел ей вслед, пока она медленно поднималась по ступеням. Собрался было что-то сказать, окликнуть, но вдруг осознал, что ему нечего ей сказать и его упрямый ребенок ни за что не вернется.