Ирвин Шоу - Бог здесь был, но долго не задержался (сборник рассказов)

• Название: Бог здесь был, но долго не задержался (сборник рассказов)
• Автор: Ирвин Шоу
• Издательство: Литература, Кристалл
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000

Ирвин Шоу (1913–1984) — видный американский писатель, один из самых популярных авторов нашего времени. Из-под его пера вышли такие известные романы как «Молодые львы» (1948), «Богач, бедняк» (1970), «Ночной портье» (1975) и множество других. Признанный мастер-романист, Ирвин Шоу создал также немало прекрасных образцов «малой прозы». Новеллы его отличаются изяществом стиля и точностью характеристик — психологических и социальных.

Во второй том Полного собрания рассказов вошли ранее не издававшиеся на русском языке сборники «Ставка на мертвого жокея» (1957), «Любовь на темной улице» (1965), «Бог здесь был, но долго не задержался» (1973).

---

— Вообразить только: американка, едет в Европу не представляя даже… Все произошло случайно, доктор, на лыжном курорте. Вы знаете, что такое эти лыжные курорты.

— Я не катаюсь на лыжах! — с гордостью объявил он.

Серьезный врач, практик, он не намерен платить деньги, чтобы в результате сломать себе ноги.

Почувствовала вдруг, как ее неотвратимо ее окатывают волны неприязни к этому доктору, — его коричневый костюм показался ей отвратительным.

— Я была пьяна. — Ложь. — Он проводил меня до моего номер. — Опять ложь. — Понятия не имела, что это произойдет.

Коричневый костюм передернуло.

— Он повел себя далеко не как истинный джентльмен. — Неужели это ее голос — что-то она его не узнает. — Если скажу ему об этом — только посмеется. Он же француз.

Вероятно, дает себя знать общая неприязнь к французам и швейцарцам: Кальвин против мадам де Помпадур; Женева, униженная войсками Наполеона. Одним французом в мире меньше — или, скорее, полуфранцузом.

Сейчас она вроде человека, попавшего в полицию и переводящего на свой язык полицейский протокол. Остается надежда, что коричневый костюм рассеянной, чтобы тебя не заподозрили в хитрости и ловкости. К тому же то, что она сказала, вероятно, соответствует истине. У Жана-Жака нет никаких причин чувствовать себя за все ответственным. А себя она отлично знает: — может лечь в постель с тремя разными мужчинами в течение одной недели. Пригласила его в свою комнату через двадцать четыре часа после знакомства. «Pourquoi moi, madam? Pouquoi pas quelqu'un d'autre»?[18]

Как в этот миг слышит она его вежливый, незаинтересованный тон, видит замкнутое, бесстрастное выражение на тонком лице этого красавца — грозы всех женщин, загорелом от горного солнца. Жан-Жак… Если американке нужен любовнике француз, то его имя все же не должно быть до такой степени французским — через дефис. Все произошло как-то банально… Она вся съежилась, вспоминая об этом уик-энде. Ну а взять ее собственное имя — Розмари. Женщины, носящие такое имя, не делают абортов; выходят замуж в белом платье с флердоранжем: прислушиваются к советам свекрови и по вечерам ожидают в зеленом предместье пригородного поезда, на котором муж приезжает домой с работы.

— На что вы живете, мадам? — осведомился психиатр.

Сидит удивительно тихо, положив бледные, как керамика, руки на зеленое пресс-папье на столе. Когда она вошла к нему, конечно, сразу сделал вывод по поводу ее костюма — тут не может быть никакого сомнения: она великолепно одета, в этом смысле ее нечего жалеть. Женева — такой элегантный город: туалеты от Диора, Баленсиага, Шанель поблескивают, во всей своей красе в витринах перед банками и рекламными щитами часов и хронометров.

— Платит ли вам бывший муж алименты?

— Он платит их моей дочери. Я вполне способна обеспечить себя сама.

— Вы, выходит, деловая, работающая женщина?

Будь его голос способен что-либо выражать — сейчас выразил бы удивление.

— Да, вы правы.

— Какая это работа?

— Я покупательница.

— Простите, не понял…

Конечно, она покупательница, — все всегда что-то покупают. Придется объяснить ему подробнее.

— Видите ли, я оптовая покупательница: приобретаю различные вещи для универмага, — иностранные вещи. Итальянский шелк, французский антиквариат, старинное стекло, английское серебро…

— Понятно. Вам, очевидно, приходится очень много путешествовать?

Еще очко не в ее пользу: той, которая много путешествует, нельзя беременеть на лыжном курорте. Что-то в ее рассказе не вяжется, — движения бледных рук психиатра ясно указывают на недоверие к ней.

— Я провожу в Европе от трех до четырех месяцев в году.

— Donc, madame, vous parler francais?[19]

— Mal, fres mal[20] — ответила она, произнеся слово «очень» на американский лад; вышло весьма комично.

— Вы женщина свободная, — повел он на нее наступление.

Это она сразу почувствовала.

— Ну, более или менее.

Даже слишком свободная, а то не торчала бы сейчас у него. Порвала трехлетнюю любовную связь как раз перед приездом в Европу. По сути дела, вот почему так долго пробыла там и выхлопотала себе отпуск зимой, а не в августе, как обычно, — чтобы все устроить. Когда ее возлюбленный сказал, что готов развестись и жениться на ней, она вдруг осознала, как он ей надоел. Нет, имя Розмари явно ей не годится — родителям следовало знать об этом.

— Я имею в виду — живете свободно, в атмосфере терпимости.

— В определенном отношении. — Пришлось отступить перед его напором; выбежать бы сейчас из кабинета. — Вы не против, если я закурю?

— Прошу простить, что не предложил вам раньше… — замешкался он. — Сам не курю и часто об этом забываю.

Ну вот… катается на лыжах, не курит… Чего еще не делает? По-видимому, очень многого. Наклонившись к ней, он взял у нее из рук зажигалку и поднес к концу сигареты. Руки у нее дрожали, — она не притворялась. Психиатр слегка подергивал носом, — по-видимому, не одобрял курящих в его кабинете.

— Когда вы, мадам, путешествуете, кто присматривает за вашей дочерью? Бывший муж?

— Горничная. Не выпускает ее из виду круглосуточно.

Типичный американизм, — наверняка вызовет подсознательное отвращение у любого европейца.

— Он живет в Денвере. И я стараюсь по возможности сокращать свои путешествия.

— Горничная, — повторил врач. — Значит, с финансовой стороны вы можете себе позволить содержать еще одного ребенка.

Кажется, она поддается панике: под коленками электрические разряды, ноет внизу живота… Этот человек — ее враг. Ей не следовало слушать Берта, — ну что, в самом деле, он может знать о таких делах?

— Боюсь, если станет известно, что я жду ребенка, — я могу лишиться работы. И это в моем возрасте… Просто смешно. Но угроза вполне реальная.

— Как назло, в голову не приходит удачный аргумент. — Видите ли, доктор, муж обратится в суд по поводу опеки над дочерью, он, скорее всего, выиграет дело. меня признают непригодной матерью. Он очень воинственно настроен, во всем винит меня. Мы даже не разговариваем, мы… — и осеклась.

Этот тип смотрит на свои неподвижно лежащие на столе руки… Вдруг она представила себя, как что-то объясняет своей дочери: «Франсес, дорогая, завтра аист принесет тебе подарок».

— Мне противна сама мысль об этом, — проговорила она. — Своими руками погублю собственную жизнь.

О Боже! И не представляла, что способна произнести такую фразу.

— Нет, он этого не сделает, он не подпишет моей бумаги, не подпишет! К тому же у меня бывают дни тяжелейшей депрессии. Порой меня охватывает беспричинный страх, я боюсь, что кто-то войдет в комнату, когда я сплю, поэтому я запираю на ключ двери, окна на щеколды; боюсь переходить улицу… Иногда могу расплакаться в общественном месте. Я…

«Будь скорбно — печальной…» — поучал ее Берт. В общем, это совсем не трудно, как выяснилось.

— Не знаю, право, что мне делать. Не знаю, честно вам говорю! Все это так… смешно…

Как хочется горько расплакаться, но не перед этим застывшим лицом…

— Предлагаю вам действовать постепенно, медленно, мадам. Поэтапно. Думаю, вам удастся избавиться от таких приступов. К тому же мне кажется, что ни ваше физическое, ни психическое здоровье не пострадает, если вы родите. И вы, несомненно, знаете, что по швейцарскому закону я могу посоветовать прервать беременность только…

Пациентка встала, погасив сигарету в пепельнице.

— Благодарю вас. У вас есть мой адрес; вы знаете, куда прислать счет.

Он тоже встал, проводил ее до двери, открыл ее перед ней.

— До свидания, мадам. — И слегка поклонился.

Выйдя на улицу, она быстро зашагала по скользкой булыжной мостовой по направлению к озеру. На той узенькой улочке, чистенькой, с удивительными деревянными узорами на строениях восемнадцатого века, немало антикварных лавок. Слишком уж она живописна для такого неприятного для нее дня… Остановилась перед витриной лавки, с восхищением полюбовалась письменным столом с обитой кожей крышкой и прекрасным красным деревом по бокам. Тоже мне, швейцарский закон… Но ведь такое случается и в Швейцарии. Они не имеют никакого права, это несправедливо! Стоит ей подумать об этом, как ее разбирает смех. Вышел из лавки покупатель, бросил на нее любопытный взгляд.

Вот и озеро, фонтан — высокая, припорошенная снегом колонна; высоко над водой для лебедей; экскурсионные пароходики снуют взад и вперед, такие уютные на ярком солнечном свете — точно как в 1900 году, — направляясь в Оши, Вевей, Монтре.

Розмари почувствовала, что проголодалась, — все эти дни она никак не могла пожаловаться на отсутствие аппетита. Посмотрела на часы: самое время для ланча. В лучшем ресторане города заказала форель под соусом, — если уж попала в страну, нужно отведать все местные деликатесы; заказала еще бутылку белого вина из винограда, который выращивают здесь же, неподалеку от озера. «Путешествуйте по Европе! — призывает реклама в журналах. — Отдохните, расслабьтесь в Швейцарии!»