Глеб Бобров - Осколки

• Название: Осколки
• Автор: Глеб Бобров
• Издательство: Виртуальная реальность» Шико
• Жанр: О войне
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-492-115-9

Так сложилось, что последние тридцать лет мы живем под прямым или опосредованным давлением войны. Цинковые гробы Афгана, межнациональные конфликты, Чечня, терроризм… Эти абстрактные слова обретали конкретность, входя в человеческие дома и судьбы. Кроме того, сознание десятков миллионов людей было потрясено распадом Советского Союза… И разве можно сказать, что эти войны — афганская, обе чеченские — закончились? Они продолжаются — в памяти и сердцах тех, чьи души были задеты ее осколками. И, даже когда приказано забыть, все равно внутри остается щемящая боль, которая не проходит и с годами.

Сборник «Осколки» представляет собой лучшее в «окопной» поэзии. Если попытаться одним словом дать обобщающую оценку содержания сборника, то этим словом будет — зрелость! Действительно, стихи в нем являются плодом размышления над чувственной рефлексией, над возвращением к себе и к ситуации, к сумме нравственных выборов, которые предлагала жизнь.

Авторы сборника исповедуют различные стили и эстетические принципы. Они так не похожи друг на друга. Но при этом они равны в своей художественной зрелости, художественной правде и силе поэтического слова. Каждый из них принес свой осколок — боли и любви. Из этих осколков памяти они и создают картину поэтического видения современности — прекрасной и ужасной. Какой и бывает настоящая жизнь.

---

Ромашка

Ромашка на бруствере…
Глупо…
Здесь лучшие саженцы —
пули.
Небес бронированный
купол
хранит пулеметные
ульи.
Ромашка на бруствере…
Странно…
Здесь место осколкам
горячим.
Смотрите, как бруствер
изранен,
ромашку уж точно
не спрячет.
Ромашка на бруствере…
Чудо,
растущее прямо
в закат…
Себя ощущая
иудой,
срывает ромашку
солдат.
И слышит ромашка —
шепнул ей
солдат, не скрывая
вины:
нельзя вас, ромашек,
под пули…
Хватает и нас
для войны…

Госпитальная молитва

Я помню только боль —
и ничего иного…
Но все же из молитв
всплывает исподволь
никак не вспоминаемое слово,
которое — единственный пароль…
Оно, быть может, ключ,
чтоб вырваться из плена —
несвежих простыней
и трещин в потолке,
бесформенных теней
на госпитальных стенах,
бессонницы, отточенной,
как нож на оселке.

Я помню только жар —
и ничего иного…
И из войны в войну
земной катится шар,
стирая в пыль завещанное слово
и обнажая лезвие ножа.
А нож, как видно, зол
и жаждет омовенья
в кровавом и шальном
безудержном пиру,
и видятся в окно,
как светопреставленье,
судьбина беспросветная
и тризна на юру.

Я помню только тьму —
и ничего иного…
Молюсь, чтоб вопреки
бессилью своему
я вспомнил ускользающее слово —
оно бы и прикончило войну…
Оно в последний раз
рвануло бы гранатой,
влепило пулю в лоб,
не чувствуя вины…
И сколотило гроб —
не для меня, солдата…
Для, наконец, законченной —
и навсегда — войны…

Война обманет

Война (сказать бы поточней)
Все ожидания обманет…
Здесь кто-то станет сволочней,
Кого-то здесь совсем не станет,
А кто-то, сдюживши в бою,
Дорогу к миру не осилит…
Война — проверка на краю…
И жесткий выбор: или — или…
И те, кто выжил, но не дюж,
Не устояв пред искушеньем,
Оставят здесь останки душ
И не заметят пораженья.
И потому слова молитв
Звучат в бою и после боя:
О, Боже, пусть душа болит…
Болит — останется живою.

Не до плача…

Ну, что ты, осень, плачешь у заставы?
Оплачь тогда и наших, и чужих…
Ни мы, похоже, ни они не правы,
Ну, так и что же — нам не целить в них?
Но здесь война. И значит — не до плача.
Слезою затуманивши прицел,
схлопочешь тотчас парочку горячих…
Кто первым бьет, тот, стало быть, и цел.
Вот так, сестра… Дождем да листопадом
смущать солдата — это смертный грех.
А вот убьют — тогда с тобою рядом
я стану, осень, и оплачу всех.

У меня все нормально…

У меня все нормально,
нормально,
нормально…
Под рукой автомат — вороненою сталью,
за спиною —
скала
неприступной стеною.
Все нормально, нормально, нормально со мною…
Ну, а то,
что в груди
непрестанно клокочет,
так ведь это, наверно, закончится к ночи.
А вообще — все нормально,
нормально,
нормально…
Правда, трудно дышать, будто воздух — хрустальный.
Но зато уж
от духов
не будет подвоха —
я их всех положил. Согласитесь, неплохо…
Что-то реже
становятся
сердца удары,
впрочем, может успеют еще санитары.
Я записку засуну в нагрудный карман.
У меня все нормально,
нормально,
норма…

Письмо п-ка Тушина

…Письмо прочел. И понял вас…
Да, справедливы ваши речи.
Но вы пошлите хоть бы раз
разведку гибели навстречу —
в ловушку, прямо на засаду,
когда нельзя, но — надо, надо…

* * *

…Упрек мне ваш — не в бровь, а в глаз —
все ж не оставлю без ответа:
я сотни раз давал приказ
и каждый день плачу за это.
И не деньгой — пусты карманы,
а злыми спазмами в гортани…

Обильной ранней сединой,
разводом с любящей женой
и тем, что пятый год подряд
я хороню своих солдат…

* * *

…Клонюсь повинной головой,
и матерей солдатских вой
мне душу рвет: «А сам — живой!»
Живой…
Простите…
Жив пока…
Полковник Тушин,
комполка…

Читая Нагорную проповедь

Каждая заповедь даст рикошет пулей от тверди небесной.
Разум давно неподвластен душе. Проповедь здесь неуместна.
Даже Нагорная… В этих горах слово бессильно и странно.
Дьявольской истиной воздух пропах — дымный, отравленный, пьяный.

Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.

Нищие — есть. А смиренных-то — нет. Царствий сулить нам не надо.

Лучше — не слишком кровавый рассвет. Хоть в полушаге — от ада…

Блаженны плачущие, ибо они утешатся.

Слезы — как кровь. Утешенья — пусты. Видевший это — немеет.
В русской земле прорастают кресты, эта земля — каменеет.[1]

Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.

Это наследство — уже навсегда. Кротость, наверное, тоже.
С этой земли-то — уже никуда… Ну, а зачистку — негоже…

Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.

Жажда привычная. В общем — давно. Но утоленья не будет.
То, что за правду одним сочтено, ложью другой посчитает.

Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.

Это касается точно не нас — мы-то на милость не скоры…
Каждый помножен на ненависть масс — как отменять приговоры?

Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.

Кто же наш бог, если каждый — убог, если обойма — икона?
Пусть и высок проповедника слог — мы все равно вне закона.

Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими.

Мы — мироломцы. И это — точней (а ведь Всевышнего дети…). Местный и пришлый, в Чечне, не в Чечне — все мы разносчики смерти.

Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.

Гнать бы и нас, да поганой метлой… Только куда — мы ж повсюду… Господи, лучше ты нас упокой. Сделай последнее чудо…

Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня.

Этому, видно, вовек не бывать — все мы давно пустоглазы.
Мы пристрастились давно убивать, а в оправданье — приказы…

Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас.

Как не суди, да и как не ряди — что нам до рая и ада?
Нет уж, Всевышний, ты здесь награди. Чтоб по вине — и награда…

Прими, Господь

Из пламени да копоти —
в мир светлой тишины…
Теперь, выходит, Господи,
ты вместо старшины?
Тогда прими по описи:
«калаш», бронежилет,
рожок в кровавой окиси —
пустой, патронов нет.
А гильзы-колокольчики
усыпали поля.
Сперва патроны кончились,
а вслед за ними — я.
Пиши, Господь: солдатское
исподнее белье,
душа моя арбатская
и тело — без нее.

Сны

Хорошие сны —
что нет войны…
А я просыпаюсь в поту:
патрон
заклинило в автомате…
На лунном свету,
словно вата,
набухает ночная сырость.
Черт, опять приснилсь…

Илья Бестужев