Луи де Берньер - Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана

• Название: Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана
• Автор: Луи де Берньер
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-06644-6

Что изменилось со времен средневековых крестовых походов? Да почти ничего. Страх, кровь и смерть – по-прежнему расплата за право думать и сомневаться. Тщеславие, самодовольство и нетерпимость – вот и все, чему готовы научить паству католические чины в латиноамериканской банановой республике. Кардинала терзают бесы и угрызения совести. Священники в глубинке не расстаются с дробовиками. Черных ягуаров, хранителей Кочадебахо де лос Гатос, изгоняют как нечистую силу. Городу грозит нашествие озверевших крестоносцев. Боги не желают ссориться друг с другом и потому хранят молчание. Кошки, призраки и хохот – больше горожанам рассчитывать не на что.

«Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана» – заключительная часть магической трилогии Луи де Берньера.

Впервые на русском языке и актуальна как никогда.

---

– Попробуй лошадиное словечко, – раздался прокуренный голос шлюхи Долорес. – Мужик – он что жеребец.

Педро опустился на колени и что-то пошептал на ухо Хосе, поднялся и сказал:

– Нет, духи покинули меня.

– Попробуй свинское словечко, – посоветовала Фульпенсия Астиз – предводительница фанатичных женщин, что возвели в культ беременность от Дионисио Виво. – Я слыхала, человеческое мясо по вкусу как свинина.

– Я однажды разговорился с одним мужиком из племени, которое съело первого епископа Ретреты, так он сказал, старики говорили, епископ по вкусу напоминал телятину, – возразил Мисаэль.

– Всем известно, что епископы на вкус разные. Все зависит от того, чем они питаются, – сказала Петиция Арагон, чьи глаза сегодня были темно-лиловыми.

– Хватит вам! – простонал Хосе. – Просто позовите отца Гарсиа. Я так и так умру, потому что видел, как Франческа на меня смотрит.

С улицы донеслись покаянные стенания – за дверью вопила Франческа, не пожелавшая войти, чтобы не отягощать страдания больного взглядами беременной.

В полной боевой готовности спешно прибыл отец i Гарсиа со святой водой, ромом вместо вина для причастия и кулебяками вместо облаток. Пришел липовый священник дон Сальвадор с новым двуязычным изданием Катулла, которое ему отыскал Дионисио, когда ездил в столицу повидаться с редактором «Прессы».

– Выйдите все, – приказал отец Гарсиа. – Я буду его исповедовать.

– Я исповедуюсь при всех, – сказал Хосе, – я своих грехов не стыжусь.

– Но если тебе за них не стыдно, Господь не простит тебя, и ты отправишься в ад, – возразил отец Гарсиа.

– Плохо же ты о нем думаешь, – ответил Хосе. – Прежде чем согрешить, я всегда вставал на колени и спрашивал Господа, не возражает ли он, но Бог ни разу меня не остановил.

Улыбка осветила скорбное лицо отца Гарсиа, и он произнес:

– Ну давай, начнем исповедь.

– Как-то в Чиригуане я трахнул племянницу полицмейстера, когда ее продали бакалейщику Педро; ей исполнилось всего двенадцать, но похотлива была, как кошка, и потом я еще много раз с ней это проделывал. Во время битвы «Доньи Барбары» я бросил в Хекторо бутылкой анисовой водки «Восемь братьев», что было греховной тратой и денег, и хорошей выпивки, а у Хекторо потом щипало глаза. Один раз я дал столовую ложку рома вопящему младенцу, чтобы он заткнулся, и ребенок чуть не умер. Когда мы жили на равнине, я стащил моток колючей проволоки с хасьенды дона Хью из Чиригуаны. Еще увел и присвоил неклейменого телка дона Эммануэля. Я так много времени размышлял о смерти, что порой забывал жить; мальчишкой я три года каждый день занимался онанизмом, пока одна женщина не сжалилась и не сделала меня мужчиной. Кроме того, я ежедневно совершал пару гадостей.

В благочестивой, но гнетущей атмосфере близкой смерти отец Гарсиа отпустил Хосе грехи и соборовал его, а дон Сальвадор торжественно и распевно прочел целиком стихотворение Катулла на смерть воробушка Лесбии.

Через десять часов Хосе впал в горячку, временами бредил и сильно распух. Очнувшись от забытья, он настойчиво поманил отца Гарсиа, и тот нагнулся, чтобы разобрать слова:

– В Чиригуане я заплатил кюре дону Рамону, чтобы меня похоронили, как полагается, в гробу и отслужили три мессы. Ты так сделаешь? Ведь тебе-то я не платил?

– Я это сделаю от имени Церкви, которая уже получила твои деньги, – серьезно ответил отец Гарсиа.

Хосе опять сделал знак, и отец Гарсиа снова наклонился.

– А я смогу на небесах трахаться, сколько захочу? Если нет, ты уж устрой так, чтоб я отправился еще куда-нибудь.

– В переговорах с небом возможности священника ограничены, – сказал Гарсиа, – но, на мой взгляд, если в раю нельзя трахаться, то это вовсе не рай, что не согласуется с условиями договора и, стало быть, невозможно. Это было бы метафизическим противоречием. Ты сам всегда так думал, и этому я научился у тебя.

Слова священника вроде бы умиротворили Хосе, и он прошептал:

– У меня есть последнее желание. Пусть отрезанную ногу похоронят вместе со мной, и я хочу умереть пьяным. Хосе скончался в полночь в стельку пьяный от рома, с зажатой в пальцах дымящейся сигарой. В знак любви и уважения друзья положили его на пол посреди комнаты, а сами стали пить со шлюхами. Приходили еще люди, приносили погребальные гостинцы. Долорес принесла миску с «Цыпленком для настоящего мужчины» – дань мужской силе Хосе; Фелисидад, вся в слезах, положила рядом с ним черные чулки с блестками, от которых он, бывало, млел и доходил до непристойного неистовства; Серхио оставил расписную бутылочку из тыквы, чтобы в раю пить огненную воду, Хекторо – четыре сигареты, набитые лучшей марихуаной; донна Констанца принесла старый номер журнала «Вог» с дразнящими фотографиями полуголых белых дамочек с непрактичными деталями одежды. Томас притащил листья коки – пожевать, если вдруг в раю придется лазать по горам; Глория положила четыре патрона – в память об участии Хосе в изгнании солдат из поселка на равнине, а Педро принес мертворожденного щенка своей собаки, чтобы помогал Хосе в небесной охоте.

Похоронили Хосе глубоко под полом борделя, чтобы слушал привычный гвалт и звон стаканов, чтобы можно было вылить бокал водки на место его упокоения, когда накатит волна грусти и воспоминаний. Похороны несколько задержало отсутствие нижней конечности, которую Педро и Серхио в спешке оставили на плато, пока доставляли Хосе в город. Отсеченную ногу утащила беспринципная пума, и в гамаке Летиции Арагон объявилась только ступня, которую пума отгрызла для своих детенышей. Ступня была целехонькой, но вся в следах маленьких острых зубов. Тогда косоглазый краснобай-полицейский, чью племянницу ублажал Хосе, выдвинул идею сделать покойнику деревянный протез, и Хосе был предан земле со всеми гостинцами, полностью экипированный для разгульной и полноценной жизни после смерти.

В результате до обидного безвременной кончины Хосе те, кто отправлялся на плато, стали яростно дымить сигарами, поскольку змеи не выносят табачного дыма, и натирать ноги смесью из змеиного корня, чеснока и сладкого масла – этот запах ползучие гады считают глубоко оскорбительным. Первое делалось для защиты, второе – в отместку.

В ночь смерти Хосе Аурелио зашел к Франческе и увидел, что та рыдает в объятиях мужа, капитана Папагато. Тихонько прикрыв за собою дверь, Аурелио сказал:

– Я пришел сообщить тебе кой-какие новости. Когда родится ребенок, не называй его Хосе, как ты собиралась. Ты должна назвать его Федерико в честь своего брата и мужа моей дочери Парланчины. – Отвечая на немой вопрос Франчески и Папагато, он прибавил: – Некоторые вещи предопределены, так хотят боги.

Аурелио вышел в ночь и двинулся по улице. Постоял немного на площади у столба-оси и посмотрел на звезды. Возвращаясь в сьерру из-под древесного полога джунглей, он каждый раз замирал от восхищения пред безмерностью неба. Аурелио сел на землю и подумал, что Парланчина тоже начала потихоньку расплываться. Теперь она не носилась по тропинкам в джунглях, а стояла неподвижно; ее прекрасные длинные волосы стекали по спине, а взгляд кротких глаз был пустым и сонным. Он замечал, что и ребенок ее размывается, и пятнышки на шкуре капризного любимчика оцелота, свернувшегося у ног, тоже дрожат и мутнеют.

Аурелио подошел к дому Летиции Арагон и негромко постучал. Она тотчас открыла, представ в первозданной наготе, будто знала, что гость не удивится. Аурелио любовался ее красотой: глаза у нее были сейчас сине-зелеными, как морская вода, чудесные темные волосы ниспадали на плечи, привычно их лаская. Внезапно он подумал: «А не Петиция ли мать Парланчины?» – и непостижимость всего совершенно его смяла. Губы Легации тронула слабая улыбка:

– Я знаю, что снова беременна.

– У тебя будет первая девочка от Дионисио, которую назовут не Аникой.

Летиция кивнула и, пригласив Аурелио в дом, сказала:

– Дионисио вздохнет свободнее.

– Еще одно, – прибавил Аурелио. – Девочка родится с ребенком во чреве, и ребенок этот появится на свет еще до того, как она познает мужчину. Но его отец – еще не родившееся дитя Франчески, которого назовут Федерико. Ты понимаешь?

Летиция кивнула.

– Во сне мне явился Ошун в образе Наимилосерднейшей Богоматери. Я сделаю, как она велела, и назову девочку Парланчиной.

55. Сибила обретает упавшую корону и облачается в одежды из света

«О святой Николас, поднявший из мертвых троих детей, что захлебнулись в лохани с рассолом! О святой Квентин, пощадивший вора и оборвавший веревку палача! О святая Рита, четырежды совершавшая невозможное! О святой Косьма и святой Дамиан, вы, кому не причинят вреда ни огонь, ни воздух, ни вода, ни крест! Попросите Богородицу и Господа нашего сделать так, чтобы ее пощадили! Аминь. Господи, прости».

Эту молитву я много раз повторял у себя дома в ту ночь, когда не мог спать от боли и ужаса, от того, что предал Сибилу. Вера моя не глубока, и пустые слова шли не из души, Бог не слышал их, но я молился, потому что больше обратиться было не к кому. Я понимал, что молитвой обманываю себя, но она помогала скоротать ночь, когда, свернувшись калачиком на полу, я лежал без сна в пустой комнате, откуда вынесли даже кровать. Я узрел ад – его каждому поколению доводилось видеть. Мои родители видели его во времена Произвола, а их родителям ад предстал в гражданскую войну. Старая пьеса, только актеры другие; я задавал себе тот же вопрос, что и мои родители: «Что же с нами случилось, если мы гадим в раю?»