Николь Галланд - Трон императора: История Четвертого крестового похода

• Название: Трон императора: История Четвертого крестового похода
• Автор: Николь Галланд
• Жанр: Исторические приключения

1202 год. Тысячи людей со всех концов христианского мира собираются в Венеции, чтобы отправиться в Крестовый поход и освободить святой город Иерусалим от неверных.

Среди них благородный рыцарь, уверенный, что их путь благословлен Богом, бродяга-менестрель, одержимый жаждой мести, женщина, которую все считают арабской принцессой и только удивляются, откуда она так искусна в вопросах христианского богословия…

Никто еще не знает, что поход против неверных приведет к разграблению христианского Константинополя — столицы Византийской империи.

---

— Ни один божий человек не стал бы этого делать, — сказала она.

— Это был необычный человек, и молился он необычному богу, — уклончиво возразил я.

Тут, к моему облегчению, наш разговор прервал внезапный приход промокших Отто и Лилианы. На этот раз Отто вернулся с жалкими крохами: ни серебра, ни драгоценных камней, только резной деревянный крест и один глазурованный подсвечник.

— Даже не пара подсвечников, — позже возмущался он, когда пришел Грегор. — Ничего красивого, вроде двух одинаковых, подходящих друг другу изделий, просто кусок глины. И это после того, как я отдал им столько серебра, припрятанного хозяевами дома! Знай я раньше, что меня так обманут, оставил бы его себе.

— И тебя повесили бы за воровство, — терпеливо разъяснил Грегор.

Старик Ричард снял с хозяйских плеч промокшую мантию и расстелил ее перед шипящим очагом, отодвинув в сторону накидку Лилианы.

— Я не единственный, кто считает себя обделенным, — сказал Отто, словно это оправдывало его желание украсть. Он жестом прогнал Ричарда и переложил накидку Лилианы поближе к теплу — пусть маленькое, но все-таки проявление заботы, не позволявшее мне презирать его. — Многие молодые рыцари и почти все пехотинцы готовы взяться за оружие. Все самое ценное незамедлительно погрузили на суда дожа. Не удивлюсь, если войско пойдет против венецианцев и всех их забьют до смерти. Почему, черт возьми, трофеи достались одним венецианцам?

— Наверное, потому, что вы до сих пор должны им девять тонн серебряных монет, — сказала Джамиля.

Следующий день выдался солнечным и настолько жарким, что даже успела просохнуть земля. Отто в третий раз отправился к церкви Святого Донатия, чтобы выразить несогласие с распределением трофеев.

Наступил вечер, а он так и не вернулся.

В сумерках мы услышали громкие крики, и вскоре по улицам уже мчались глашатаи, объявившие, что в некоем месте, называвшемся Форум, вспыхнула драка между венецианцами и пешими воинами. Через несколько минут стало казаться, что крики доносятся со всех сторон. Прибежали новые глашатаи и очень всем помогли, разнеся известие, что драка распространилась повсюду. Потом необходимость в глашатаях отпала, потому что драки объявляли себя сами.

— Пожалуй, мне следует привести Отто, — сказал Грегор тоном человека, порядком настрадавшегося от своего младшего братишки.

На улицах было неспокойно, поэтому он выходил из дома в доспехах, и теперь оба его оруженосца поспешно начали снаряжать его в дорогу, облачая в длинную кольчугу — чрезвычайно хлопотное дело. На рубаху надевалась стеганая туника, на голову — толстая стеганая шапка, на ноги — толстые матерчатые чулки. Поверх всего этого надевались такие же вещи, но уже из тяжелой железной кольчуги. Когда все было на своих местах, на локти, плечи и колени надевались круглые щитки для дополнительной защиты. Затем поверх всего набрасывался белый плащ с крестом на спине и собственным знаком Грегора — цветком зверобоя — на груди. К рукам привязывались кольчужные рукавицы (византийское новшество, введенное при дворце Бонифация братом маркиза). На голову надевалось огромное ведро с выдолбленными отверстиями — это был шлем. Старик Ричард вручил хозяину плоский щит из обтянутого кожей дерева, на котором также была эмблема в виде цветка зверобоя. Юный Ричард застегнул на нем ремни, после чего, опустившись на колени, вручил Грегору меч, держа его эфесом вверх, словно крест. Джамиля показала ему, где восток. Он повернулся в ту сторону и произнес молитву святому Георгу, а тем временем Ричардусы облачились в собственные доспехи из вощеной кожи. Наконец вся троица покинула дом, велев Лилиане запереть ворота на засов.

Лилиана решила подняться на крышу дома и поглазеть на драку — правда, она вряд ли сумела бы что-то разглядеть, поскольку большинство окружавших домов были выше нашего. Казалось, ее забавляет, а вовсе не волнует то, что творилось на улицах.

— Все жители разбежались, из невинных никто не пострадает, — пояснила она. — Если кому-то и достанется, то он это заслужил. Так почему бы мне не развлечься?

Она ушла. Мы с Джамилей снова остались вдвоем, во второй раз с тех пор, как я украл ее из Венеции.

Женщина как-то странно на меня посмотрела: на ее печальном лице это выражение казалось почти проказливым, словно она была кошкой, загнавшей мышку в угол и собравшейся с ней поиграть.

— О прошлом говорить отказываюсь, — предупредил я.

Джамиля пожала плечами. Через какое-то время, не сказав ни слова, она отправилась на кухню и достала из сундука незнакомый мне струнный инструмент, брошенный хозяевами. Принесла его к очагу, где я сидел, опустилась рядом и положила выпуклую деку себе на колени. Зажав чудной изогнутый гриф левой рукой, женщина, к моему удивлению, пробежала пальцами правой руки по струнам с небрежной легкостью опытного музыканта.

Уже много лет как я не видел ничего более соблазнительного. В этом жесте было столько искушения, что мне даже стало не по себе. Все время, что мы провели на корабле, она видела, как я пялюсь на музыкантш, и теперь знала, какой эффект произведет.

— Играю с детства, — пояснила Джамиля.

— Что это за инструмент? — поинтересовался я, стараясь казаться небрежным.

— Мы называем его «ал-уд», дерево. Кажется, в Европе он известен как лютня.

— Сыграй что-нибудь. Но только не «Календу мая».

Джамиля настроила инструмент, потом начала что-то напевать на своем странном восточном языке, проводя костяшками пальцев по струнам. Она исполняла удивительную, сложную мелодию — печальную, даже мрачную, местами дикую — и выводила голосом бесконечные короткие трели. Если завывание может быть красивым и мелодичным, то это был тот самый случай. У меня по спине побежали мурашки.

— Что это? — изумленно спросил я, когда она отложила лютню.

Как только Джамиля перестала петь, с улицы снова донесся шум драки, но мы оба сделали вид, что ничего не слышим. Если честно, даже не знаю, чего мне больше хотелось — добраться до инструмента или до нее самой.

— Макама, — сказала женщина, улыбаясь. — В испанском стиле. — Она погладила инструмент правой рукой. — Впервые за пять лет я сыграла, а Барцицца не попытался… Впрочем, неважно. Впервые играла для удовольствия.

— Что такое макама?

Мне не хотелось признавать, что ее игра возбуждает — не хватало еще угодить в один ряд с Барциццей. Я решил проявить лишь интерес к ее искусству.

— Всего-навсего история с вплетенными в нее музыкальными стихами. Сейчас это очень популярный вид иудейской музыки.

— Так это религиозная музыка?

— О нет, — сказала она. — У нас нет музыки даже во время служб. Она исполнялась тысячу лет назад, но никто не играет ее с тех пор, как был разрушен храм в Иерусалиме. Нет, это светская музыка. — Джамиля доверительно улыбнулась. — Только не говори нашим друзьям в доспехах: дело в том, что лишь в Германии иудейская поэзия религиозна, но все произведения, которые оттуда приходят, считаются провинциальными и скучными. Андалузская школа — сейчас она самая популярная — использует отрывки из Библии только для большего эффекта. Например, цитаты из священных книг о насилии и муках используются в песне, которая, как оказывается в конце, посвящена неугомонной блохе.

— Твой народ пишет панегирики блохам?

— Всему, что вызывает сильные эмоции, — ответила она, не заглатывая наживку. — Если ты считаешь, что сумеешь удержать себя в руках, я спою еще одну песню. — Джамиля посмотрела на меня искоса долгим взглядом, что было на нее совершенно не похоже и пробудило во мне те эмоции, о которых я обычно не вспоминал. — Поэма о поясе, — игриво добавила она. — Великий Маймонид был в отчаянии, что эта песня пробуждала развратные мысли.

— Для этого у нас есть Лилиана, но все равно спасибо, — занервничал я и ткнул пальцем в лютню. — Так какие еще песни ты на ней исполняешь?

Джамиля пожала плечами.

— Всякие. Жалобные, застольные…

— Давай послушаем жалобные.

— Ладно. Это песня из Талмуда.

— О, Талмуд! Мой любимый! — воскликнул я, даже не представляя, о чем идет речь.

Женщина заиграла, и меня буквально затрясло: ее голос выражал глубочайшее горе, казалось, она оплакивает собственных детей. Но затем она пропела перевод, чтобы я все понял:

— Не сдерживай сочувствия к тому, кто взывает к тебе из глубины своей души. Не презирай убогого, просящего о милосердии. — Она сделала небольшую паузу, а потом многозначительно добавила, глядя прямо мне в глаза: — Не вменяй ему в вину его прежние грехи, похороненные в сердце.

— Ладно, ладно, намек понял, — сказал я, опускаясь рядом с ней на скрещенные ноги. — Раз такое дело, научи меня играть.

Джамиля протянула мне инструмент. Я взял его и положил выпуклой декой на колени, неловко пытаясь левой рукой обхватить широкий гриф. Осторожно прикоснулся по очереди ко всем четырем струнам.