Ярослав Ивашкевич - Красные щиты

• Название: Красные щиты
• Автор: Ярослав Ивашкевич
• Жанр: История

---

- Отличное питье, - сказала она, - истинно королевское! Ты, Болек, непременно должен его отведать. - И прибавила: - Нынче у нас настоящий праздник. В кои-то веки ты приехал к нам в Сандомир!

Однако настроение у всех было отнюдь не праздничное, скорее тревожное. Казимир и сандомирские паны вернулись в рыцарскую залу; по их лицам Генрих понял, что произошел крупный разговор. Явился майордом Готлоб Ружиц узнать, какие покои готовить для князя Болеслава и его свиты. Казимир распорядился отвести им покои в башне. Заметив недоуменное лицо Готлоба, Генрих тоже удивился такому распоряжению. Но тут же вспомнил, что в той круглой горнице есть только один выход и одно окно, расположенное высоко в стене, - и прикусил губу.

Немецкий рыцарь продолжал рассказывать, впрочем, весьма бездарно. Болек все время переговаривался со своими о пустячных, малоинтересных делах. Наконец это ему наскучило, он махнул рукой и, обратившись к Генриху, вскричал:

- Эх, и славное войско собрал ты против этих пруссов! Мне еще в Кракове о нем говорили - ратников, мол, как муравьев, тьма-тьмущая! Такое войско не стыдно вести!

- Да уж как-то в этот раз получилось неплохо, - равнодушно отозвался Генрих. - Только что мы с Казимиром осматривали лагерь.

- Ну, а ты, Казимир, как живешь? - рявкнул своим хриплым голосом Болек, поворачиваясь к младшему брату и впиваясь в него пронзительным взглядом. Что слышно в Вислице? Елена здорова?

- Благодарствуй, брат, - ответил Казимир. - Пока бог миловал.

- А как там Мария, милая наша Мария? - с чувством спросила Гертруда, снимая вино с огня.

- Мария? Э, что Мария! - махнул рукой Болеслав и потянулся за кубком. Я и не знал, что ты ее так любишь, - прибавил он, погодя.

Гертруда опешила, потом, видно, злость ее взяла - она перестала хлопотать возле Болеслава и надменно уставилась на него.

- Ну, а меня возьмете в поход на пруссов? - внезапно спросил Болек, не глядя на братьев.

- Тебя? Зачем же? - удивился Генрих.

- Как - зачем? Драться!

- Одного тебя? Что, у тебя других дел нет?

- А другими делами пускай занимаются мои воеводы и кастеляны, все эти Жирославы да Спицимиры! Развелось их там! И не поверите, как эти вельможи плодятся! Кабы всех их деток да за соху, побольше бы вспахали земли, чем наши полоненные пруссы! И каждый такой ворюга хочет своего сукина сына посадить на хозяйство в отдельном замке, кастелянию ему подавай, не то тебя самого спихнут. Вот до чего мы докатились, брат Генрих! И я даю, даю, у самого уже ни черта не осталось. Хочется, видишь ли, до конца дней в Кракове пожить! - засмеялся он. - Ну, а ты - не боишься своих?

Никто ему не ответил. Гертруда сидела, выпрямившись, скрестив руки на груди, и смотрела на него с отвращением. Болек много пил, вино уже начало на него действовать. Генриху бросилось в глаза, что он сильно постарел.

- Так что ж, берете меня?

- Зачем тебе туда тащиться? - уклончиво сказал Генрих.

- А тебе зачем? Знаю, знаю, веру Христову распространять, - захихикал Болек. - Достопочтенные монахи, которых ты, бог весть зачем, посадил нам на шею, повелели тебе, чтобы ты, яко архангел с мечом огненным, пошел туда, прусские леса спалил, а землишку честной братии пожаловал. Глядишь еще один монастырь, еще один замок поставят - так по всей Германии, по всей Польше рука руку моет. Здесь монастырь, там монастырь. Нет! Говорю тебе, нет! Я пойду с ними на пруссов, уж по крайности, как придет время прусские земли делить, смогу и я сказать свое слово. Нет, не отдам я тамплиерам лучший кусок, чтобы они еще и у меня, в Мазовии, поселились. Ну, не у меня, так у Лешко, отец или сын, - какая разница? Верно, ваше преподобие? - обратился он к старому Гумбальду. - Я-то знаю, какие пройдохи эти тамплиеры, все бы к своим рукам прибрали!

- Чепуху мелешь, Болек! - резко перебил его Генрих. - Но если хочешь, можешь идти с нами на пруссов. Только выступаем мы на рассвете. Ничего, ночи теперь длинные, выспишься.

- Э, нет! Коли уж на то пошло, подождите меня до полудня. Всю дорогу мы мчались как окаянные! Утром мне надо хоть до полудня отдохнуть, если хочешь, чтобы я мечом помахал и с пяток пруссов укокошил. Иначе дело не пойдет.

- Ты можешь потом нас догнать.

- Ты что, забыл, что я totius dux Poloniae? Пристало ли мне тащиться за вами в хвосте?

- Поступай как знаешь! - сказал Генрих, поднимаясь. За ними встали Казимир и сандомирские паны.

Генрих направился в свои покои. У лестницы ждал Виппо; очень бледный, он только чмокал губами, не в силах слова молвить. Генрих с равнодушным видом прошел мимо еврея и поднялся по лестнице, гремя мечом о ступеньки. Не успел он войти к себе, как в покой ввалились сандомирцы и начали тихо, но возбужденно переговариваться.

- Сейчас надо, сейчас! - шептал Смил из Бжезя, который, видимо, был посвящен во все. - Сейчас, пока он еще пьян. Какая удача, что Гертруда напоила его этим вином!

- А ведь ничего не знала!

- По-моему, надо отложить до утра.

- Стало быть, и в поход идти не придется?

- Ну как же! А Краков захватить...

- Нет, сперва на Мешко, раз один уже у нас в руках.

- Ишь ты, сам прилетел, как воробей на просо! - громко захохотал Смил.

- Тссс!

Генрих не принимал участия в разговоре, он сидел на кровати и смотрел в пространство, опершись обеими руками на свой большой меч крестоносца. Он не понимал, что с ним происходит, - к Болеку он чувствовал презрение, но и к себе не меньшее.

- Он уже в башне? - вдруг спросил Генрих.

- Нет, пока внизу.

- Как только пройдет в башню, поставить стражу в проходах и у дверей! За этим присмотрит Смил. Я сейчас переправлюсь через Вислу, выступлю еще до рассвета. Сразу, как князь Болек проснется, напасть врасплох на его людей и всех перебить!

- А князя?

- Можно и князя, если станет сопротивляться. Казимир, Герхо и Лестко поедут со мной. Смил останется в замке, кастеляну наблюдать за городом и воротами. Надо выяснить, действительно ли князь приехал с горсткой людей. Может, за ним идет войско побольше. А сейчас - все на свои места! Когда князь Болеслав отправится на покой, сообщить мне!

Генрих говорил решительно, уверенно, резко. Паны, оробев, удалились. Казимир был очень бледен, но и он повиновался приказу брата.

Генрих остался один. В опочивальне было темно, в открытые окна проникал холодный осенний воздух. Закукарекали петухи. Генрих вздрогнул, положил меч на изголовье и прошелся по горнице - шаги гулко отдавались в ночной тишине. Он выглянул в окно и увидел огни лагеря. Казалось, они поднимаются ввысь, к звездам. Смутный, приглушенный шум доносился из лагеря, но город был погружен в безмолвие и мрак. Все горожане легли пораньше спать, чтобы завтра на рассвете проводить войско в поход. По двору ходил страж. Внизу, на деревянном крыльце, слышались женские шаги - Гертруда или кто другой из женщин? Перекличка петухов закончилась где-то на окраинах города. Стало очень свежо.

Генрих опять прошелся из угла в угол, прислушиваясь к звуку своих шагов. Потом произнес одно слово:

- Брат!

Он начал вспоминать своих близких. Мать, княгиню Саломею, как она брала из рук Бильгильды маленькую Юдитку, ныне русскую княгиню; как, стоя посреди комнаты, восклицала: "Болек! Ах, этот Болек! Опять убежал, а у него только полголовы завито!" Ибо кудри у Болека были ненатуральные, чуть не с рождения ему завивала их собственноручно княгиня Саломея. А теперь, видно, слуги или жена. Не может же он на старости лет признаться, что волосы у него прямые, как палки! Болек был любимчиком княгини Саломеи, она всегда заступалась за него перед отцом. А отца Генрих едва помнил. Высокий был, краснолицый. И стоял он такой огромный и могучий в тот день, когда привезли Верхославу. Это Генрих тоже помнит.

- Верхослава.

Лишь произнес он это имя, почудилось ему, что в опочивальню вошла маленькая, худенькая девочка с большущими глазами, в длинной вуали - такая была на ней в день похорон княгини Саломеи. Чинная, застывшая, как на двери плоцкого собора; на опущенных вдоль туловища руках - красные перчатки. А за нею бежали некрасивые, болезненные малыши и жалобно кричали: "Мама! Мама!", как в тот день, когда он в последний раз видел ее в Кракове. И вновь мучительная нежность пронзила его сердце, нахлынула тоска по покойной княгине. Вот она прошла мимо него, протягивая к нему руки, как когда-то в Ленчице, где они стояли у зеленых кустов крыжовника. С лугов шел запах сена, княгиня Саломея умирала, и мир вокруг них был полон скорби, тревоги, соблазнов и манящих надежд.

- А-а! - простонал Генрих, остановившись посреди опочивальни. - А-а! повторил он уже тише.

А ныне мир простирается перед ним пустынный и бессмысленный, как его жизнь. "Да еще эти тамплиеры! - поморщился он, передернув плечами. - Чего они хотят?" Все смешалось в его судьбе, он перестал ее понимать. Для кого этот пурпур, корона, скипетр? Никто этой короны не хочет, никому она не нужна, и если достанется ему, он примет ее без радости, как лишнюю заботу. А ведь все складывается так удачно!