Владислав Бахревский - Отрочество Ивана Санина

• Название: Отрочество Ивана Санина
• Автор: Владислав Бахревский
• Жанр: Историческая проза

---

Тут все и расплакались. От милости матушки барыни, от чуда спасения, о котором и подумать не чаяли, от любви к Господу Иисусу Христу, к Заступнице Богородице, и по себе, сирым, но Богу-то угодным!

— Это не баскак нас миновал! — объяснил домочадцам Иван Григорьевич, был он спокоен, но лицом бел. — Это пожаловал в своё имение Кара-мурза. Вот какого соседа обрели милостями великого князя Василия Васильевича. Беда от Москвы.

Замерло сердечко у Вани. От Золотой Орды — беда, от Москвы — беда, кто же даст покой их Язвищам? 

СУД

Год прожили неспокойный, но прожили. На Преображение Господне Иван Григорьевич Санин давал суд своим мужикам и бабам. Погода хорошая, на крыльце поставили два стула, большой для господина, малый его старшему сыну, семилетнему Ивану Ивановичу. Перед началом суда нянюшки вывели к народу и трёх младших Саниных. Последыша кормилица на руках держала.

— Детей моих ради, — обещал Иван Григорьевич, — судить буду по всей правде, а посему зла на меня и на детей моих не затаивать!

Для начала разобрал дело о наследстве братьев. Двое старших пахотную землю оставили за собой. Забрали четырёх лошадей, полдюжины коров, стадо овечек и две избы, старую и новую. Третьяку досталось болото и четыре борозды пахоты. Дали ему телегу, сани, два хомута, а лошади не дали. Годовалую тёлку не пожалели, петуха с курами. Иван Григорьевич младшего спросил:

— Что же ты помалкиваешь? Тебе досталась банька для жилья да коза. Справедлив ли такой делёж?

— Господин! — поклонился младший брат судье. — Мне гусей ещё дали, вожжи, узду, кафтан и сапоги! Коли станет невмоготу, оденусь, обуюсь, взнуздаю гусей, куда-нибудь да отнесут.

Среди баб смешки пошли. Мужики, кто улыбается, а кто и насупился. Вот она неправда! Но что барин скажет.

А барин думал. Долго думал, все насторожились. Вздохнул Иван Григорьевич.

— На первый погляд, дело явное. Но коли землю поделить поровну, вместо одного богатого будет у нас в Язвищах четыре нищих семейства. Годится ли такая правда в правды?

Бабы охать, мужики креститься.

— Вот мой суд, да простит меня Господь, коли правду попрал, — объявил Иван Григорьевич. — Землю поделить велю заново между старшими братьями. Но четвёртая часть урожая с каждой половины пойдёт на кормление младших братьев. Ты, Третьяк, мужик степенный, справедливый. Беру тебя в свою дворню, будешь за амбарами смотреть, будешь собирать мою долю с мужиков. А ты, гусиный наездник, силой не обижен, умом, как погляжу, востёр. Пойдёшь в ученики к кузнецу. Так-то! — повернулся к Ване. — Сын, согласен с отцом?

— Согласен, батюшка! — личико строгое, а в голосе слёзы. Положил отец руку на руку сына: чуткое сердечко. Бабы тоже слёзы утирали: за их господ только Бога молить.

Следующее дело опять было о наследстве. Поставили перед Иваном Григорьевичем двух невесток. Остался им от свекрови сундук. Сундук под замком, ключа не нашли, но невестки разодрались люто. Скалками друг друга лупили.

— Что в сундуке лежит, знаете? — спросил барин баб. В один голос ответили:

— Не ведаем, господин!

— А скажите мне, скалкой прибить до смерти можно?

— Коли в висок попадёт, смертушки не миновать! — сказали мужики. У Ивана Григорьевича бровь круто вверх пошла.

— Вот вам, родственнички, мой указ. Отнесите сундук в Покровскую церковь, се будет ваш вклад. Каждой по сарафану да по овчинной шубе, от меня. И.мера белой муки да круг масла. Блинов напеките себе и детишкам в удовольствие.

Третьими судились соседки. Баба прибила камнем курицу, забредшую в огород. В отмщенье обиженная ссекла серпом голову соседского гуся. Вилами друг другу грозились.

Грозным стал добрый барин.

— Зло плодите! Чтоб поумнели, всех кур и всех гусей у шабров зарезать и устроить общие поминки по глупым распрям.

Тут все собравшиеся судиться отступили прочь в толпу. Впрямь поумнели. А Иван Григорьевич брови-то аж сдвинул.

— Отчего никто не захотел суда над убийцей отца семейства из сельца нашего Скирова? А ведь ещё двое калеками стали: один глаза лишился, у другого рука сохнет.

— Грешны, барин! Уж такое вот приключилось! — мужики крестились, в затылках чесали. — За пойменный луг схватились, кольями-то все махали.

Поднялся Иван Григорьевич со стула, грянул, аки гром:

— Чтоб в разум вошли, чтоб я из-за дури и злобы душ не лишался, а ваши дети — кормильцев — будет вам порка. Сначала мужики Скирова порют мужиков Язвищ, а потом мужики Язвищ порют мужиков Скирова. Для первого раза — будет вам лоза, по тридцати ударов. А ежели опять дело пойдёт у вас к побоищу, идите сразу ко мне на двор, кнутом пороть друг друга. А с поймой так положим: год одни косят, другой год — другие.

Перекрестился на престол церкви и объявил:

— Как перепорете друг друга, приходите к общей трапезе великого праздника ради.

Взял Ваню за руку, оба поклонились народу, ушли в хоромы.

ГОСТИ ИЗ НОВГОРОДА ВЕЛИКОГО

Мягко стелет февраль. Ночью буран стены ломит, а поутру тишина, снег, как младенец. От белых полей света больше, чем от солнца.

Такое светоносное половодье, будто Русь не на земле — на небесах. Беззаботным людям да малым ребятам — весело, но мудрые призадумывались. Ночное кипение снегов вещало им о потаённом борении добра и зла.

Наждали-таки несчастье! Галицкий князь Дмитрий Шемяка, с тверским да Можайским князьями обманом, без приступа, взяли Москву, Шемяка нарёк себя великим князем Дмитрием III. Страшное свершилось дело, но сказать, чтоб совсем уж воровское! По древнему русскому праву не отпрыскам Дмитрия Донского, а его брату Юрию Звенигородскому, отцу Шемяки, должно было сидеть в Москве.

Разыгралась смута, князь Юрий искал правды в Золотой Орде, но московские подачки и посулы были богаче. Не преуспел, взял Москву силой, да только новый порядок наследования высшей власти был на Руси от Бога. Недолго обременял великий стол князь московский Юрий Иванович. Господа Иисуса Христа и он любил — строитель дивного Савво-Сторожевско-го монастыря. Вот и призвал Всевышний раба Божия к себе. Наследникам образумиться бы! Но худое дело отца переняли сначала старший сын Василий Юрьевич, такой же неудачник, а ныне младший — Шемяка.

Молва не ведала, куда подевался великий князь Василий Васильевич. Колокола заупокойно не звонили. Стало быть, жив. А коли жив, не сегодня — завтра жди войны.

Домашняя война злей татарского набега. Татарам лишь бы сливки слизать, а свои в своей же кадушке готовы дно вышибить. Коли не мне пиво, пусть всё в землю уйдёт, без остатку!

Для Ивана Григорьевича Санина весть о перемене власти была горше сполошного колокола. Приказал лошадей держать запряжёнными. Где чего затеется, тотчас везти семью в скит, в глушь. От греха.

А грех вот он!

Дошла до Волока Ламского новая чёрная весть: московский князь Василий Васильевич Пресветлый отныне Тёмный. Шемяка ослепил своего врага. Великий князь на богомолье был в Троице. И не великий он ныне. В Углич увезли. Где же Тёмному с Московским царством управиться?

В те дни в Язвищах по дороге в Москву остановились на ночлег приятели Ивана Григорьевича, четверо новгородцев. Ваня, хоть и в малых летах, но был за столом. Наследник.

Новгородцы не жалели Василия Васильевича Тёмного.

— Поделом ему! — сказал самый величавый из гостей. — У зла эхо долгое. Катилось-катилось и аукнулось. Не Василий ли Васильевич десять лет тому назад ослепил двоюродного брата своего Василия Юрьевича, коего ныне Косым кличут?

— Что о них горевать! Пусть поскорее истребят друг друга. Наше время пришло! — розовощёкий молодой новгородец пугал Ваню чёрными без блеска медленными глазами. Подождал, не скажет ли кто чего и прибавил:

— С Дмитрием Юрьевичем с Шемякой Великий Господин Новгород вернёт свою славную волю. Натерпелись от Москвы.

Иван Григорьевич, глянув на сына, сказал осторожно:

— За Василия Тёмного — князья и бояре Патрикеевы, Ряполовские, Кошкины, Плещеевы, Морозовы и весь народ. Углическому страдальцу верны Стрига-Оболенский да Фёдор Басенок — воеводы из лучших на русской земле.

— Велики заступники! Басенок уж на цепи сидит. За московского великого князя Дмитрия Юрьевича — Тверь, Рязань, могучий Новгород! — Розовощёкий мрачный новгородец насупился до того сурово, будто в битву шёл.

— А за кого Иона, епископ рязанский, митрополит названный? — не спросил, сказал Иван Григорьевич.

— Церковь почитает Москву. Ей тот хорош, кто сидит на столе великого князя! — Величавый усмехнулся, но все задумались.

Двое других гостей были монахи.

— Что вы скажете об Одноуше? — спросил молчунов розовощёкий. Отвечал старец, говорил тихо, но его слушали.

— Одноуш — мирское прозвище Ионы. Владыка много претерпел в жизни. От людей, от князей, от царьградского патриарха. Верно сказано: пуп земли для владыки — Москва.