Иван Головченко - Первая ошибка

• Название: Первая ошибка
• Автор: Иван Головченко
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Детектив
• Год: 1972

Однотомник рассказов и повестей И. Головченко знакомит читателя с трудной, ответственной и почетной работой советских чекистов, охраняющих покой и мирную жизнь наших людей.

Повествуя о тайной войне империалистических разведок против СССР, автор широко использует богатый документальный материал.

Автор стремился показать своих героев такими, какими наблюдал их в жизни, а также знал по совместной работе в органах госбезопасности. Не прибегая ко всякого рода литературным ухищрениям, писатель правдиво и просто рассказывает о действительных событиях и фактах, жизненно достоверных, а потому и убедительных.

Книга И. Головченко учит бдительности, честности, отваге и мужеству в служении Родине.

---

Клебанов понуро молчал. Он уже понимал, что следствие произвел небрежно, однако все свои промахи считал лишь мелкими упущениями и был подавлен главным образом тем, что выставил себя перед своим начальником в невыгодном свете.

Чувствуя это внутреннее сопротивление своим доводам, Головин продолжал уже более резко:

— Таким образом, ваше утверждение, что оба убийства были произведены из охотничьего ружья, изъятого у Санько, бездоказательно. В подкрепление своих слов приведу еще один аргумент. Известно, что преступник произвел два выстрела — в окно и в преследующего его комсомольца. Приблизительно на полдороге до места схватки с Олексюком найден отстрелянный патрон. Как это можно объяснить? Очень просто. Выстрелив и бросившись бежать, преступник на ходу перезарядил ружье, и первый отстрелянный патрон выпал. Значит, преступник был вооружен обрезом двухствольного охотничьего ружья или другим подобным оружием. Но вы-то изъяли у Санько одноствольное ружье!

— Возможно, и так, — неохотно согласился Клебанов.

— Скорее всего, так! — жестко поправил его Головин.— Свои умопостроения мы должны делать только на основании фактов. Схватились за то, что лежало, так сказать, на поверхности. К сожалению, вы многое упустили, и даже собранный вами фактический материал не проанализирован со всей тщательностью. Потому и зашаталось сделанное вами построение, стоило только из него вынуть пару кирпичиков.

Сердито хмурясь, полковник Головин подошел к окну, через которое был произведен выстрел, и осмотрел пробитое в стекле отверстие. Клебанов стоял в сторонке и жадно курил.

— Смотрите! — подозвал его Головин. — Окно имеет шторку и, вероятно, было зашторено. Как же преступник мог видеть, что делается в помещении?

— Шторка в месте пробоины была приоткрыта. В образовавшуюся щель хорошо был виден президиум и сидящий у противоположной стены бригадир Иванов.

— Вы проверили, почему шторка оказалась приоткрытой? — взволнованно спросил Головин.

— Я не придал этому особенного значения.

— А ведь это чрезвычайно важная деталь! — медленно выговорил он с досадой. — Обязательно надо было установить: случайность это или сделано преднамеренно? Шторку, прибирая, могла слегка раздвинуть уборщица — тогда это случайность. Но могло оказаться, что преступник присутствовал на собрании, выбрал удобный момент, специально освободил это поле для обозрения, затем вышел и совершил задуманное. Вы улавливаете, какое это имеет значение для направления следствия?

— Вы хотите сказать, что убийцу надо искать среди местного населения? Но ведь и Санько местный житель!

— Анализируя факты, — терпеливо продолжал полковник, — мы пришли к выводу, что самая важная улика против Санько — изъятое у него одноствольное охотничье ружье шестнадцатого калибра, — по-видимому, отпадает. Если отпала основная улика, значит, и обвинять его в убийстве мы не имеем права. Возможно, конечно, что обнаружатся какие-то новые факты, подтверждающие его вину. Но пока их нет, и сейчас мы можем твердо и определенно утверждать лишь одно: да, убийцу Юрко и Олексюка надо искать в этом селе.

Уже темнело. В селе постепенно стихало деловое оживление напряженного трудового дня. Не стучал больше молот на колхозном дворе, не урчал трактор, смолкли смех и говор у амбара, разбежалась по домам детвора. Вечер рождал новые звуки, приглушенные и мягкие. Протяжно мычали коровы, с тихим звоном опускались в колодцы ведра на длинных «журавлях», монотонно попыхивал движок колхозной электростанции. Где-то, на дальнем конце села, нетерпеливый гармонист тронул лады баяна. Обрывок напевной мелодии словно растаял в вечерней мгле. Невольно Головин подумал, как не вязалось событие, которое привело его сюда, с красотой этого весеннего вечера, с умиротворенным покоем уходящего дня. И снова слово «ошибка» напомнило о себе, как заноза. Теперь он уже не сомневался в поспешности Клебанова. Невеселые мысли Головина прервал капитан Григорьев. Он почти выбежал из переулка, стукнул каблуками, козырнул:

— Товарищ полковник, разрешите обратиться?

Головин улыбнулся. Исполнительный, деловитый Григорьев нравился ему.

— Что нового, капитан?

— Порядок, товарищ полковник! Привез ту женщину, что свидетельствовала на суде в пользу Санько. Ждет в сельсовете.

— Порядок, говорите? А сами-то верите, что стрелял Санько?

— Противоречия в деле задержанного, конечно, имеются… Я говорил о них товарищу подполковнику.

— Почему же подписали документы перед отправлением дела в суд?

Капитан замялся.

— Подполковник Клебанов опытнее меня… Я думал, если он настаивает…

— Значит, вы подписали документы, в достоверности которых сами не были убеждены? Так я вас понял? Краска смущения залила щеки Григорьева.

— Так, товарищ полковник, — сказал он, опуская глаза. — Сознаю свою ошибку.

— Это хорошо, что поняли ошибку, капитан, — несколько мягче сказал Головин, но глаза его по-прежнему смотрели сурово. — Следует сделать для себя выводы и научиться отстаивать свою точку зрения. Мы с вами не шахматные задачи решаем. И человеку дана только одна жизнь. Испортить эту жизнь — такое преступление, какому и меры не сыскать!

— Я понимаю, товарищ полковник, — тихо проговорил Григорьев. Голос его срывался от волнения. — Надо было, конечно, о своих соображениях доложить вам, а я усомнился… Заглушил собственные сомнения… Да что и говорить!

Клебанов разговаривал со сторожихой и теперь спустился с крыльца. Заметив его приближение, Головин прервал капитана.

— Ну, добро! Посоветуйтесь тут с подполковником о дальнейших действиях, а с Демченко я поговорю сам.

В сельсовете Головин увидел молодую женщину в цветастом платке. Истомленная ожиданием, она нервно кусала губы и то завязывала, то развязывала концы платка. Серые с влажным блеском глаза ее настороженно и испуганно глянули на Головина, щеки вспыхнули и сразу побледнели.

— Здравствуйте, милая… Александр Петрович Головин, — представился полковник, протягивая женщине руку.

— Катя, — тихо молвила женщина, и щеки ее снова вспыхнули.

Чтобы дать ей время прийти в себя, Головин расспросил ее о работе, о семье, поговорил о родном селе Кати, в котором он был проездом. Чувствуя дружеское расположение полковника, Екатерина Демченко заметно успокоилась и стала отвечать на вопросы не так односложно, как вначале.

— Ну, а теперь, когда мы с вами познакомились, давайте поговорим и о деле, ради которого пришлось вас потревожить, — словно спохватился вдруг Головин. — Вы, наверное, догадываетесь, зачем я вас вызвал?

Демченко уклонилась от прямого ответа.

— Вам виднее…

— Хорошо, тогда я вам объясню. Дело касается ваших показаний на суде относительно Санько. Вы действительно видели его в вечер убийства в Христовом?

Демченко затеребила бахрому платка.

— Видела!

— Я бы попросил рассказать об этом подробнее.

— А что же такое необыкновенное рассказывать! Был в Христовом, и все! Видела я его, на улице встретила… Зря вы человека таскаете, напраслину на него возвели.

— Поймите, Катя, такой ответ не может нас удовлетворить. Вы говорите, что мы зря арестовали Санько. Выходит, вы хотите помочь напрасно обвиненному человеку. А рассказать, где и как его встретили, отказываетесь. Как же мы тогда можем поверить вашему свидетельству? Невольно напрашивается мысль, что вы обознались, нетвердо помните, что действительно видели Санько именно в тот вечер. Тем более что и муж ваш утверждает, что Санько к нему не заходил.

— Муж в этот вечер поздно домой вернулся. Он скот на мясокомбинат гонял, — поспешно сказала Демченко.

— Значит, Санько заходил к вам домой в отсутствие мужа? Почему же вы об этом не сказали на следствии? И только что заявили, будто встретили Санько на улице?

Демченко судорожно глотнула воздух, хотела что-то сказать и вдруг закрыла лицо руками.

— Как же я могла сказать, если у меня муж, дети… Неужели вы не понимаете? — сквозь слезы выкрикнула она. — Ведь позор-то какой, стыд! Никогда бы никому не призналась, кабы не жаль безвинного человека. До самого суда не знала, что пойду свидетелем объявлюсь. Все от совести своей хоронилась. Да и на суде-то, небось знаете, все путалась, все про встречу на улице говорила.

— Понимаю, Катя, что вам нелегко во всем признаться. И хочу вам объяснить: разбивать вашу семейную жизнь мы не собираемся. То, что случилось, дело вашей совести. От суда вы можете потребовать, чтобы свои показания вы давали при закрытых дверях. О ваших показаниях на следствии никто не узнает. Можете не боясь рассказать все откровенно.

И Катерина Демченко рассказала.

Это была повесть о двух запутавшихся, слабовольных людях, стыдящихся и самих себя и своих близких, перед которыми они должны были лицемерить. Однако ее показания со всей очевидностью подтверждали, что в памятный вечер Санько действительно в селе Веселом не был.