Иван Головченко - Под чужим именем

• Название: Под чужим именем
• Автор: Иван Головченко
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1972

Однотомник рассказов и повестей И. Головченко знакомит читателя с трудной, ответственной и почетной работой советских чекистов, охраняющих покой и мирную жизнь наших людей.

Повествуя о тайной войне империалистических разведок против СССР, автор широко использует богатый документальный материал.

Автор стремился показать своих героев такими, какими наблюдал их в жизни, а также знал по совместной работе в органах госбезопасности. Не прибегая ко всякого рода литературным ухищрениям, писатель правдиво и просто рассказывает о действительных событиях и фактах, жизненно достоверных, а потому и убедительных.

Книга И. Головченко учит бдительности, честности, отваге и мужеству в служении Родине.

---

«Очень похоже, — думал Мехеда, — что всю группу подпольщиков кто-то предал. Но кто? Кто мог это сделать? Ведь всех подпольщиков гитлеровцы расстреляли. В живых остались только Косачев и Софья, да и то лишь случайно. Косачеву удалось спастись бегством, а Софья ушла на связь с партизанским отрядом. Правда, дней за пять до провала группы она была в селе. Ну и что же из этого? Ведь уже тогда она любила Косачева, а предавая группу, она прежде всего предала бы и любимого человека. Да и весь облик Софьи Петровны и ее деятельность в партизанском отряде говорили о том, что она не могла быть предательницей…»

Взгляд Мехеды снова остановился на новой шиферной крыше бабы Домахи.

«Цивка… Остается Цивка. Он исчез из камеры и больше не появлялся. Косачев уверен, что гитлеровцы повесили его. Однако об этой казни стало известно со слов эсэсовца, который допрашивал Косачева. Возможно, конечно, что Цивка пал первой жертвой палачей. Его могли вывести из села и где-нибудь, без свидетелей, расстрелять. Сколько таких безвестных могилок разбросано в степях Родины! А что, если допустить другое? Предположим, Цивку намеренно посадили в камеру с Косачевым с провокационной целью. Гестаповцев особенно интересовали сведения о месте расположения партизанского отряда, а дать их мог только человек, возглавлявший подпольную группу. Видя непреклонность Косачева, гестаповцы и решили использовать для этой цели Цивку. Тогда становится понятной и гуманность, проявленная ими к бабе Домахе. Все хаты подпольщиков они сожгли, грудного ребенка Сытенко на улицу выбросили, а тут вдруг старуху пощадили. Угрожать ей револьвером они могли для отвода глаз… Итак, предположим, что Цивка не был расстрелян, а скрылся, боясь разоблачения. Скрылся временно, в ожидании, когда все члены сельской подпольной организации будут расстреляны. Надежды его не оправдались: Косачеву удалось бежать. Таким образом, остался человек, который мог догадаться о его преступной роли. Единственный человек! Умри он, и все будет шито-крыто.

У Мехеды даже лоб вспотел от волнения. Он, конечно, понимал, что и эта новая версия может оказаться ложной, но какое-то внутреннее чувство подсказывало ему, что именно сегодня он близок к раскрытию преступления.

«Зайду к бабе Домахе!» — решил Мехеда и, минуя сельсовет, направился к ее хате, на ходу обдумывая благовидный предлог в объяснение своего визита.

Он вошел в сени и сквозь открытую в кухоньку дверь увидел подвижную худощавую старуху, возившуюся возле печи. Морщинистое ее лицо раскраснелось. Она ловко орудовала чаплицей, то засовывая сковородку в печь, то вынимая. В хате стоял приятный запах печеного теста и растопленного коровьего масла.

Увидев незнакомого человека, старуха оставила сковороду и, вытирая руки о передник, вопросительно взглянула на Мехеду.

— Я, бабушка, из собеса… Прислали меня проверить, аккуратно ли в вашем селе получают пенсионеры переводы, — пояснил Мехеда.

— Да вы садитесь, садитесь, — приветливо пригласила старуха и придвинула табурет, предварительно вытерев его ладонью. — Что ж стоя разговаривать! В ногах, люди говорят, правды нет… Кстати и блинчиков моих отведайте… Видимо, недаром пекла, чуяла, что гость будет!

Поставив на стол тарелку с горкой блинов, баба Домаха и сама присела у стола, напротив гостя. На вопросы Мехеды отвечала она охотно, и вскоре между нею и «представителем собеса» завязалась непринужденная беседа. Хозяйка рассказала, что свою пенсию она получает исправно, поблагодарила государство, которое не забыло ее в сиротстве, посетовала на свой преклонный возраст и одиночество.

— Трудно, товарищ хороший, на старости лет в одиночестве век коротать. Ох, трудно! И не голодаю будто, и не холодаю, а все равно словно неприкаянная брожу. Правду люди. говорят, что материнским слезам век не высохнуть…

В голосе старой женщины послышались слезливые нотки, но лицо ее, — как приметил Мехеда, — оставалось спокойным, и глаза не отражали глубокой материнской скорби. В жесте, которым старушка поднесла уголок платка к глазам, майору тоже почудилось что-то фальшивое.

— Это ваш погибший сын? — Мехеда указал глазами на большую фотографию, висевшую на стене среди множества других фотокарточек.

— Он, сердечный… Он, голубчик мой! — Сняв раму с гвоздя, баба Домаха вытерла концом занавески стекло, прикрывающее фотографию, и ласково провела по портрету рукой. Мехеда устыдился своих недавних мыслей и в душе упрекнул себя за излишнюю подозрительность.

Однако по дороге домой прежние подозрения овладели им с новой силой. «Нет, к старухе надо обязательно и пристально присмотреться», — решил он.

* * *

Наблюдение, установленное за бабой Домахой, выявило одно странное обстоятельство. Несмотря на свои шестьдесят пять лет, она регулярно, два раза в месяц, ходила в районный центр за восемь километров от своего села.

— Мало ли чего ходит, — рассуждал лейтенант Коваль, которому было поручено проследить за старухой. — Надобность есть, вот и идет. В кооперацию, на базар, а может, просто богу помолиться — ведь церковь есть только в райцентре…

Однако в настроении лейтенанта вскоре произошла перемена. И в магазины, и на базар, и помолиться старуха никогда не заходила — разве что перекрестится, проходя мимо церкви. Зато неизменно она посещала почту; дойдет до местного отделения связи, бросит в почтовый ящик письмо и сейчас же трогается в обратный путь, спешит к себе домой.

«Странно, — рассуждал Коваль, — в селе есть почтовый ящик, почта выбирается регулярно каждое утро и вечер, а она за восемь километров ходит лишь для того, чтобы бросить в ящик письмо. Конечно, встречаются такие недоверчивые старики, что во всем видят обман и подвох. Может, у старухи какие-нибудь нелады с местным почтальоном, вот и боится она, что письмо ее не дойдет. Но все же кому она может так регулярно писать? И почему так дорожит своими письмами? В ее возрасте отмахать восемь километров туда и обратно — не так уж просто. Похоже, что совсем она не безобидная бабушка, а весьма хитрая и, может быть, даже вредная старуха. Что ж, посмотрим, кому она пишет, — решил Коваль. — Тогда и объяснятся странности ее поведения».

Разгадкой этого вопроса и занялся Коваль. Как назло, баба Домаха то ли прихворнула, то ли ленилась последнее время писать — во всяком случае, в течение двух недель из села никуда не отлучалась. Лейтенант уже начинал нервничать. Не такое это веселое и увлекательное занятие — следить за тем, когда старуха соберется в дорогу, и идти за ней так, чтобы это никому не бросилось в глаза. Но условия работы уже приучили молодого лейтенанта сдерживать нетерпение. Проклиная и старуху, и того, кому она писала, он терпеливо ждал, и терпение его, наконец, вознаградилось. Однажды утром он увидел, что баба Домаха, одетая в дорогу, показалась с большим замком в руках, и поспешил в районный центр, к отделению связи.

Удача в этот день сопутствовала лейтенанту во всем. В момент, когда появилась баба Домаха, он стоял у почтового ящика и старательно выводил адрес на положенном на блокнот конверте. Его белую безрукавку шевелил ветерок, спутанные прядки белокурых волос свисали на глаза. Пытливо взглянув на растрепанного молодого человека, поглощенного письмом, и, по всей вероятности, убедившись в его безобидности, старуха вынула из кармана потертого мужского пиджака конверт и бросила его в ящик…

Спустя час лейтенант уже докладывал майору Мехеде о добытых им сведениях.

Выслушав доклад Коваля, майор вскочил из-за стола.

— Да ты понимаешь, какие сведения ты раздобыл! Первейшей важности сведения! Ведь Николай Панченко вместе со всеми подпольщиками расстрелян немцами. И труп его односельчане опознали. По левой руке, на которой не было указательного пальца, отрезанного силосорезкой. Я специально опросил недавно всех, кто присутствовал при опознании расстрелянных. А теперь выясняется, что старуха Цивка пишет Николаю Панченко письма да еще отправляет их с такими предосторожностями!…

* * *

Майор Мехеда сидел в отделе кадров артели «Коммунар» и изучал личные дела работников. Непривычный галстук жал ему шею, штатский костюм стеснял движения — все время казалось, будто пиджак сползает с плеч.

Работники отдела кадров холодно посматривали на этого неожиданно приехавшего из области ревизора, и в их взглядах читалось: «Почему вдруг ревизия? Смотри, да и придерется: мол, личные дела неправильно оформлены или еще что…»

Одной только девушке с пышным перманентом, отбиравшей для просмотра ревизору личные дела, присутствие незнакомого, пусть даже немолодого мужчины доставляло видимое удовольствие. Она все время вертелась возле Мехеды, бросала на него выразительно-смущенные взгляды и кокетливо улыбалась.

«Экая надоедливая особа!» — с досадой думал Мехеда, стараясь оградить себя от заигрываний томной девицы подчеркнутой деловитостью. Он уже устал от груды просмотренных папок. Как всегда, в минуты волнения его начинала мучить изжога и тупая боль в подреберье. Чтобы скрыть свою заинтересованность единственным делом, ради которого он приехал, — документами Николая Панченко, — ему приходилось делать вид, будто он пристально изучает все личные дела сотрудников «Коммунара».