Константин Федин - Костер

• Название: Костер
• Автор: Константин Федин
• Издательство: Приволжское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1985

Роман известного советского писателя представляет собой широкое полотно народной жизни Советской страны. Этой книгой завершается трилогия, в которую входят роман «Первые радости», «Необыкновенное лето».

---

Они миновали ближний выгон и пажить, где старый, не по годам легкий пастух Прокоп шустро перекрестил Матвея, повторяя ласково: «Дай бог, когда что, ворочайся здоровый, дай бог…» И Веригины вошли в лесное угодье.

Тут желтый свет берез бесшумно играл и осыпался наземь с листвою, и грустно и сладко было молча шагать по золоченому коврику дороги, прощаясь с родным лесом. На выходе из березняка и кончились проводы. Илья первым остановился, первым обнял и, обдавая Матвея перегаром, трижды накрест поцеловал его в щеки. Потом Матвей простился с братом. Они поцеловались долгим, сильным поцелуем, так что стукнулись, встретившись, зубы. Матвей вгляделся в намокшие глаза брата, сказал:

— Когда теперь свидимся, Николка?

— Может… в армии? — будто робея, выговорил Николай.

— Я, чай, отслужу, как тебе идти.

И вдруг Мавра пошатнулась и бросилась на грудь Матвею. Она прижалась к нему, вскрикнула, на один миг стихла, потом неожиданно чужим голосом завопила, давясь обрывистыми всхлипами и еле договаривая одно только слово:

— Сыно…сыно…очек!

Вопль ее колыхался в лесу перекатами. Она вздрагивала, билась лицом о плечо Матвея. Он силился отстранить ее, бормотал напуганно:

— Маманя… Мамань!..

Илья шагнул к ней, схватил под руки, оторвал, оттащил ее от сына.

— Ступай! — прикрикнул на Матвея с белым своим колючим взглядом.

Матвей отдал всем неторопливый поклон, крупно зашагал подымавшейся отсюда дорогой на село.

Ежели подвести счет, думал он, то вышло по положенному: было вино, были песни, были пьяные слезы, пролились и горючие. И вот идет он, с мешком за спиной, на сборный пункт в сельсовет, тоже как положено. Прощай, Коржики! Вспоили, вскормили молодца, обучили его славному рукомеслу. Чего лучше? Шагай — ать, два! Унывать не к лицу. Не таким его растил батюшка, чтобы вешать голову, не таким — мачеха. Эх, мачеха, маманя Мавра Ивановна! Спасибо тебе, что была ты пасынку не меньше родимой матушки!..

6

С уходом сына Илья Веригин слег. Поначалу утешал он себя, что перепил, занедужилось от вина и болезнь скоро пройдет. Но время убегало, а он не вставал. Был позван фельдшер. Он легонько ощупал Илью Антоныча, долго, шевеля губами, составлял рецепт, сказал, чего нельзя есть, и под конец спросил, как думает больной насчет колхозов. Лекарство его не помогло. Тогда звана была известная по округе знахарка-баушка, говорившая, что лечить надо не болести, а слаботу тела. Она охулила фельдшерскую кухню, присоветовала свою, пожирнее, и наказала, пока Илья не выхворался, чтобы и в думках не было поступиться чем колхозу, особливо (избави бог!) животиной, потому-де без молочной сыти один конец всем — что хворым, что здоровым.

От баушкина леченья Илье тоже не сделалось легче. Кто к нему ни заходил, давал свои советы, и, хоть он был несговорчив, боль нудила пробовать, что ни скажут, пока он не начал свыкаться с нею: чему быть, тому не миновать.

Навещали его всю осень и зиму, не-столько чтобы проведать о здоровье, сколько потолковать о заботах, и одни отговаривали идти в артель, другие наумливали записаться. Он всем отвечал:

— Встану, тогда решусь.

Но наедине с собою Илья в прятки не играл. Хозяйство легло на одну Мавру, кузница — на Николая. Парень хотя и сноровился ковать домашнее подручье — рогачи, кочерги, сковородники, да ведь надолго его у наковальни не удержишь. Дружки частенько сиживали с ним у кузницы, раскуривая самосадный табачок, калякая о том, кто куда подастся работать, учиться, пытать счастье. Уйди Николай в город за своим счастьем — что делать? Если и поднимется Илья, все равно в полную силу ему уже не потрудиться, а взять работника — не то время. Вот и гадай. Жена к тому же не советчица — знай себе отшучивается:

— Аль мы хуже людей? У всех ничего, и у нас столько же!

Раз зимней ночью, когда Илья маялся приступами боли, Мавра подогрела на щепочках заваренный с утра липовый чай и, подавая испить, наклонила к мужу раскосмаченную голову, зашептала:

— Ты смерти не зови. Зови житья не короткого. Вот рожу тебе сына, будет помога.

Он оторвался от кружки. Догоравшие щепки чуть вспыхивали на шестке. В полутьме ему плохо видны были Маврины глаза. Он тихонько отвел от лица ее густые, по-ночному черные волосы, всмотрелся. Она глядела ласково.

— Иль не в своем уме? — сказал он.

— Ума тут много не надо, — улыбнулась она, но без своей обычной шутливости, а словно задумываясь.

— Правда, стало быть?

— Правда.

Он смолкнул и все смотрел ей в глаза.

— Попей, покудова не остыло, попей, — сказала она, поднося питье к его губам.

Он вынул из ее рук кружку, стал медленно допивать. Остановившись, проговорил:

— Дождаться еще надо… помогу-то твою…

— Нашу, нашу с тобой помогу, — опять шепотом сказала Мавра.

— Все жданки съешь…

— Жить ради чего будет! — как в горячке, добавила она.

Он выпил чай, она отнесла посудину на стол, вернулась, поправила мужнину подушку, взбила свою, тихо легла рядом.

— Отпустило тебя маненько?

Он молчал. Ему хотелось спросить, когда жена ждет родов, но что-то не допускало до вопроса, и он знал — что не пускает, и дожидался, когда она скажет сама.

Не то чтобы он нарочно загадал, но получалось, как в загадке: ежели Мавра не испугается, скажет, стало быть, все как есть правда истинная, а ежели забоится, промолчит, тогда какая ей вера? Он прикидывал понятные ему сроки и высчитывал — сойдутся они по тайным его приметам или нет.

Этими расчетами и загадываньем Илью будто кто-то дразнил — они забегали вперед всех рассуждений, над которыми работала голова. Не позабылось, как на другой год после свадьбы Мавра родила недоноска. Сколько они потом ни надеялись, детей не было. А жили без нужды. Самая бы пора. Стареть Илья тогда еще не собирался.

— Девку не послал бы бог, — со вздохом подумал он вслух.

— Клясться не стану, а сердцем чую — парень, — сразу отозвалась Мавра.

Они лежали по-прежнему тихо, и он спросил:

— А коль одна останешься?

— А не покидай, тогда и не останусь, — сказала она и, придвигаясь, обняла его. — Выздоравливай. К началу капусток крестины справим.

— Не раньше? — сорвалось у Ильи.

— Вроде бы не ране как к здвиженью.

Он слегка похлопал ее по круглому плечу и оставил лежать на нем руку. Получалось, что говорила Мавра правду истинную, — счет его сходился. Но чтобы не выдать себя, он сказал упрямо:

— Растить тяжело будет.

— Привыкать, что ль? Твоих вырастила, свово, чай, не тяжельше.

— Время трудное.

— Сам ты трудный! — бойко сказала Мавра. — Ах да ох не пособят… Вечор сустрела я председателя. Спрашивает, не пора ль, мол, веригинскому двору в артель идить. Я говорю, хозяин, мол, лежит хворый. А он мне — ступай, мол, сама. В артель-то. Нынче, мол, права одинакие. Что у мужиков, что у баб. В колхозе хозяйки тоже записанные. Ну, я ему свое: где муж, мол, там и жена.

Она переждала, не ответит ли Илья, но он смолчал. Тогда она повторила:

— Где муж, там и жена, говорю. А про себя соображаю, может, тебе с кузней выгода какая аль еще чего произойдет, коли меня запишут?..

Илья отнял руку с ее плеча.

Председателя артели он давно знал. Это был его сверстник, по прозвищу Рудня, крестьянин соседнего села. Они вместе призваны были из запасных и ушли на войну. Но земляк попал в австрийский плен, вернулся домой много позже Веригина, уже когда на деревне устанавливались комитеты бедноты, и — грамотный, натерпевшийся в неволе, к тому же из маломощного двора — пошел работать в комбед. Слух о коржицком кузнеце, который прослыл комбедчиком, свел его с Ильей, но столковаться им не удалось, дороги разминулись. Рудня ушел в город, на текстильную фабрику, и только десять лет спустя вернулся в село коммунистом, в самый разгар коллективизации. Тут он снова начал заглядывать к Илье в кузницу, втолковывал ему колхозный порядок, затевал споры с хуторянами — если кто из них случался к разговору, — убеждая, что кромешной их жизни пришел конец, пожили, дескать, особняками, опричь общества, и хватит — поворота назад не дождетесь. С Ильей он говорил мягко, дельно, и расставались они всегда по-хорошему, со смешком.

— Силком я тебя брать не собираюсь, ты мужик головастый, сам до нас придешь, — уходя, прощался Рудня.

— Где мне, колдыке, до вас догнаться! — отсмеивался Веригин.

— Доскачешь не хуже кого. Хромота тебе не помеха…

Ночной разговор с Маврой не выходил у Ильи из головы.

Все было неожиданно, и он не знал, чему дивиться — тому ли, как жена подводила дело к записи в артель, или тому, с каким нетерпеньем ждет она ребенка? А что, если, правда, можно и с колхозом поладить, и кузницу оставить за собой? Родится сынок — одной ботвой с огорода его не поднимешь. С кузней двоих вон каких молодцов вырастил. И третий подойдет за ними. Глядишь, Николай не скоро сбежит в город, поработает до призыва на службу, а там и Матвей вернется, станет опять у горна. Славно все может обойтись с легкой руки Мавры Ивановны, право. Нет, давненько не говаривалось Илье Антонычу с женой так душевно, как в ту тихую, темную ночь. И как ведь хорошо она под конец спросила: «Полегчало тебе от чайку-то?» А он и забыл, что попил чайку! Той ночью боли будто смилостивились над ним, отстранились, и он заснул.