Андрей Савельев - Послесловие к мятежу.1991-2000. Книга 2

• Название: Послесловие к мятежу.1991-2000. Книга 2
• Автор: Андрей Савельев
• Жанр: Публицистика
• Год: 2000

---

Чем пытаются разжалобить читателя авторы “манифеста”? Состраданием к их нравственным мучениям, душевным метаниям и финансовым исканиям. Они разочарованы! Но кто сейчас не разочарован в “этой стране”? Их обманывали! Покажите, кого не обманули за эти 10 лет? Их “использовали”! Но миновала ли кого-нибудь чаша сия? Они “потеряли веру”! Да была ли у них вера-то? Они залезли в грязь, в которой сидят по уши! Кому не знакомо это гигиеническое чувство?

Приобщившись к общедоступными вопросам и сомнениям эта братия словно бы доказала сама себе, что ничем не отличается от “нормальных, честных людей”, которые теперь не живут, а “борются за выживание”. Но разве в этом дело? Конечно же нет! Главный побудительный стимул, толкнувший инициаторов “нового гражданского движения” заявить о своем существовании, до боли прозаичен. Публицистический пафос — присказка, риторика для отвода глаз. Сказка состоит в том, что “подписанты” после всего того, что совершили для разрушения ненавидимого ими “старого режима”, вместо благодарности, вместо того чтобы почивать на лаврах, “барахтаются в нищете и страхе”.

Вот почему новый строй “жесток и античеловечен”, а его лидеры награждаются званиями “примитивных карьеристов” и “воров”. Карьерист, как известно, это наглец, занявший хлебное место, которое вы предназначали для себя. А вор — это негодяй, не поделившийся с вами награбленным. Вот она, причина горечи, источник пафоса, повод для стенаний — обделили, отодвинули, оттерли — от пирога! А раз так, то обществу предлагается еще раз начать все с самого начала, поставив в качестве новых народных трибунов этих вышедших в тираж “правозащитников”. Им невдомек, что о их существовании уже никто не помнит, что их имена никому не интересны, что их прошлая и настоящая деятельность не вызывает иного чувства, кроме брезгливости и отвращения.

Что же касается призывов “начать политическую реформу снизу”, то они насквозь фальшивы и лицемерны. О какой правозащитной деятельности могут толковать люди, десятилетиями злоупотреблявшие правом и восторгавшиеся тем, как их недавние кумиры от бюрократии попирали законы страны, в конце концов расстреляв в упор конституцию из танковых орудий под их истерично-визгливое одобрение? Какие “свободные профсоюзы” могут создать профессионалы “свободных профессий”, отиравшиеся на русофобствующих западных радиостанциях, фабрикующие инструкции для дезертиров и изменников? О каком “местном самоуправлении” вправе говорить пособники тех, кто в течение четырех лет, предшествующих государственному перевороту 1993 года, чуть ли не ежедневно требовал разгона Советов — настоящих органов местного самоуправления, созданных благодаря свободным выборам 1990 года?

Фальшью и лицемерием дело отнюдь не ограничивается. В свое время эти “общественные деятели” штурмовали высшие государственные институты. Их манили перспективы, вдохновляли высоты власти. Теперь же, когда “дело сделано”, они призывают население страны начать все с начала — спуститься в котлован, чтобы “с фундамента строить новое здание”. В действительности же перед нами довольно примитивная попытка предохранить “жестокий и античеловеческий режим” от какой-либо реальной опасности со стороны одураченного, обманутого, а потому стремящегося к восстановлению элементарной справедливости общества. Его гнев, таким образом, пытаются канализовать, измельчить в бессмысленных, иллюзорных “механизмах реальной демократии”.

Господам из новоявленного Оргкомитета, прежде чем соглашаться на такую грубую, провокаторскую по сути работу, не мешало бы вспомнить, чем заканчивалась в России карьера гапонов и зубатовых. Вот того самого мы им и желаем в финале политической карьеры.

* * *

Мы хорошо помним апофеоз мятежа — кровавый ельцинский пир…

“Я помню все, что видел и слышал в те два дня. Или почти все.

Помню как утром 3 октября, ничего такого не подозревая, шел собирать материал о демонстрации: обычная работа. И как толпа, проламывая один за другим милицейские кордоны, дошла до Белого дома. И дебильное ликованье: “Мужики, победа!” И крик Руцкого: “На Останкино!””

Помню первый залп из окон телецентра, и стук пуль о плиты площади, и собственное удивление: “Неужели не холостые?…” И как девчонка лет пятнадцати, которой мы пытались перетянуть продырявленное бедро вчетверо сложенным бинтом, просила не снимать с нее штаны… Понять, что условности кончились и началась война, на которой надо выжить, — на это нужно время.

Помню как тащили мужчину, раненного, как показалось, в бедро, и как спустя несколько дней случайно узнал: прострелено было не бедро, а мошонка.

Помню пламя в окнах первого этажа техцентра и мысль: неужели такое возможно от каких-то жалких бутылок с “коктейлем”?

Помню охоту на репортеров: человек, с видеокамерой и никелированной стремянкой, сияющей в свете фонарей, и фонтанчики пыли от пуль отмечают его путь.

Помню крик Черниченко с балкона Моссовета: “С волками иначе не делать мировой, как снявши шкуру с них долой!” И рев толпы.

Помню перестрелку между крышами на углу Садового кольца и Нового Арбата и толпы непуганых идиотов, глазеющих на небывалый спектакль — войну с доставкой на дом. Танки лупят по Белому дому, и зеваки встречают каждый выстрел аплодисментами и радостными воплями: “Ура!”, “Бей по гадам без промаха!”, “Да здравствует демократия!”.

Помню: полдесятка камуфлированных “качков” делают во дворике котлету из прохожего, и под аккомпанемент его криков солдатик с автоматом на перевес выталкивает нас на улицу: “Все в порядке, его никто не тронет!”

Помню, как слушал и записывал рассказы пострадавших об избиениях и пытках в милицейских отделениях.

Помню запоздалый, дней через несколько, ужас. И долгое, долгое чувство, будто обмакнули головой в парашу…” (А.Таврицин, “Новая газета”, № 24, 1996).

Мы не знаем, простил ли Руцкой смертоубийство в центре Москвы, подружился ли он с Лужковым после того, как выиграл губернаторские выборы в Курске и приехал засвидетельствовать свое почтение московскому мэру с флягой водки. Мы не знаем, почему он в одном из телеинтервью рассыпался в похвалах Ельцину и объявил, что на грядущих выборах (2000 года) будет голосовать за него.

Страшная трансформация Руцкого ему самому, похоже была не заметна. Он говорил: “Представляете, что значит, когда прямой наводкой с расстояния сто метров бить калибром 125 мм из пушек по зданию, где находятся люди? Знаешь, что от них оставалось? Я все это видел, размазанное на стенах и потолках. Я когда в это здание захожу, у меня все время дискомфорт. Пять лет прошло, но когда я сижу там в приемной министров и вице-премьеров и жду… Никому не понять моего состояния! Я же все помню, кто где лежал, убитые, разорванные тела” (Ъ, 01.10.98).

Нет, это не тот вид памяти, который делает душу чище. Это забвение всего. Ведь прямо тут же Руцкой говорит о том, что главная его ошибка состояла в том, что надо было настоять на встрече с президентом. Он и с Лужковым по телефону тогда разговоры на эту тему вел. Теперь, когда ему выделили Курскую вотчину, стал и Ельцину и Лужкову кланяться в пояс — только что руки не лобызал. А тогда, в октябре 1993 Руцкой подписывал указа за указом, включая тот, что предусматривал смертную казнь для поддержавших Ельцина.

Мы не знаем, чем объяснил Жириновский соратникам свой подарок организатору расстрела безоружных людей в Останкино Лысюку. ВВЖ вручил убийце ни много, ни мало — автомобиль. А мы помним за что Лысюк получил звание Героя России, за что спецназ “Витязь” пользуется особым благорасположением Кремля.

Мы не знаем, что побудило газету “Завтра” написать о Лужкове: “Наш народ не злопамятен, он, возможно, мог бы простить Лужкову кровь. Простить — за сотрудничество с Московской Патриархией, за его помощь русским художникам из Академии Глазунова, простить его за заявления о том, что Чубайс видит в русских недоумков”.

Лужков и сам Лужков пытался оградить себя от возможных и близких уже преследований за 3–4 октября 1993. В очередную годовщину накануне парламентских выборов (1999) по ТВЦ показали передачу, в которой утверждалось, что в Белом Доме канализация и свет были отключены Ельцины. В то же время доподлинно известно, что это был один из главных вкладов Лужкова в совершение государственного переворота. Мы уже не говорим об участии в штурме парламента лужковской милиции и боевиков его евро-патрона Гусинского.

Мы не забыли и не простили.

Впрочем, помним не только мы, но и другая сторона. Хотя, там предпочитают говорить о другом. Сохраняя единство в ненависти к России, там грызутся по поводу того, кто у кого сколько украл и кто лучше понимает, что такое демократия. В 1997 г. они продолжали искать тех, кто не давал им телекамеры для съемок “штурма”, они продолжали восхвалять зашедшуюся в истерике артисточку, вопящую, что “нас надо защитить от этой чудовищной Конституции”, и пеняют “взглядовцам” на то, что они предложили разойтись по домам.