Карен Бликсен - Семь фантастических историй

• Название: Семь фантастических историй
• Автор: Карен Бликсен
• Жанр: Современная проза

Карен Бликсен (1885-1962) - классик литературы XX века, знаменитая датская писательница, баронесса, чье творчество любимо в англоязычном мире, где она известна под псевдонимом Исак Динесен. Бликсен - лауреат многочисленных литературных премий, член Датской академии словесности (1960), почетный член Американской академии искусств и литературы (1957). В книгу вошли самые значительные ее произведения - автобиографическая книга `Из Африки` (создана на английском языке, в датском варианте - `Африканская ферма`(1937), сборник новелл `Семь готических историй` (1934-1935), `Зимние сказки` (1942) и `Роковые анекдоты` (1958). Известный режиссер Сидней Поллак снял о баронесе Бликсен полнометражный фильм `Из Африки`, который получил сразу семь `Оскаров`.

---

Кроме своей судьбы, вовсе для него не имевшей первостатейной важности, он вынашивал и поэму, лебединую песнь, которую намеревался закончить, покуда не разделался с жизнью. О лесах и лугах писал он уж раньше. Назначив море последним своим прибежищем, он к нему и направил все свои мысли. Наяды и тритоны плескались в волнах его последних стихов. Облаками наплывали киты. Дельфины, леведи, рыбы резвились в кипенье и звоне прибоя, а ветры играли на тромвонах и флейтах, то соло, то сливаясь в оркестр. Свобода, какой насладятся люди, избавясь от страха смерти, дышала в каждом слоге, и, хоть поэма была не богата действием, она сверкала и переливалась бесконечной сменой ритмов и картин. Он ее читал по частям Франсине после чаепитий в La Liberte.

Что до Франсины, она привыкла жить не задумываясь, со дня на день. Она не наблюдала часов и, в сущности, едва ли умела различать между временем и вечностью. То была одна из черточек, давших повод дамам Хиршхольма отнести ее к разряду нищих духом. Никогда еще не была она так счастлива и полагала, кажется, что полное неведение о том, сколько оно продлится, есть непременная принадлежность счастья. Во всем остальном мысли ее следовали за мыслями Андерса. Она читала его сочинение, и, коль скоро действие там разворачивалось на море, она и платья для приданого все заказала в тонах морской и небесной лазури и выглядела в них совершенно как ангел небесный, по мнению обоих мужчин.

В течение лета, узнав свою суженую поближе и составя себе некоторое представление о ее повадках и помыслах, советник нередко дивился совершенному ее пренебрежению к истине. Он и сам был не прочь несколько преображать жизнь, так что отчасти мог и понять ее и даже замечал в ее подходе к явлениям известное сходство с собственным. Но он и не предполагал, что можно проводить этот принцип так прямолинейно, не оглядываясь ни направо, ни налево. Тут она ему давала сто очков вперед, и он мысленно снимал перед нею шляпу. По зрелом размышлении он понял, что это code de femme,[135] практическое руководство, послужившее уже несчетным поколениям. Женщинам, думал он, так часто воздвигают неодолимые препоны на их пути к счастью. Извинительно и, собственно, даже похвально, если они ломятся к нему, объявляя желательное действительным и действительное идеальным. Эта тактика долгие годы себя оправдывала как незаменимое средство в их житейском хозяйстве. Каждой опытной женщине ясно, что без него концов с концами не сведешь. И раз советнику предстояла роль ее мужа, юная невеста и объявляла его добрым, умным, благородным. Он не обольщался на свой счет; под тем же соусом подавался, верно, и покойный аптекарь Лерке. Таким манером букеты и подарки его были всегда изумительны, именно то, о чем она мечтала, и проповеди пастора Абеля в Хиршхольме оказывались всегда в высшей степени трогательны и поучительны, и погода всегда выдавалась дивная, если он ее вывозил погулять. Единственное исключение из общего правила составляли платья и шляпки. Но причина была та, что, овладая истинным талантом в искусстве одеваться, тут она могла пользоваться мерилом, каким не отваживалась мерить жизнь, подруг и мужчин, и устремлялась к идеалу. Сама ли она нашла прибежище в этой древней и темной женской религии, по собственной склонности либо нужде? Или была посвящена в нее какой-то мудрой жрицей — этого не знал советник. Лишь немногие женщины, думал он, очень, очень немногие, могут познать любовь, семейные радости и успех, иначе как пользуясь этой системой. Чем-то она напоминала новое платье графа Шим-мельмана, но, изобретенная женским умом, не нуждалась в мужской логике и выкладках — не философия, не теология, — поваренная книга, модный журнал — сущее колдовство.

Так некогда, знал он из книг, лили колдуньи детей из воска, девять месяцев вынашивали под платьем и потом нарекали в полночный час именами живых людей. И с тех пор восковое дитя выступало вместо тезки. Способ, в сущности, был годен и для белой магии и в руках доброй волшебницы мог принести немало добра. А ну как разнообразия ради молодая колдунья понесет и девять месяцев будет вынашивать под сердцем живое дитя? Но лучше про такое не думать.

Советник заметил, как поглощен его протеже новым сочинением, и выказал к нему интерес. Андерс, не видя причины, отчего вы старому другу не познакомиться с последним его творением, стал его читать по частям. Поэма произвела на советника неотразимое впечатление, он испытывал до идолопоклонства доходивший восторг. Ему казалось, что и сам он переносится в иное пространство и купается в синем небесном эфире, в неведомой доселе гармонии. Он полагал, что это начало великих свершений. Он подровно разбирал поэму с автором и даже сделал ему ряд замечаний, так что кой-какие мысли и наблюдения советника отзывались в ее строках долгим раскатистым эхом. Да, тем летом жениховство советника претворялось на все лады в многообразии рифм и ритмов, так сказать, по доверенности. Забавное, но премилое положение, которому ничто не мешало длиться до самой свадьбы. В те незакатные дни и недели все трое, пусть они всего-навсего пили чай в зеленом саду La Liberte, плавали в бескрайней лазури райского сада.

За две недели до свадьбы советник получил в подарок от одного немецкого друга новый роман «Валли, сомневающаяся», сочинение молодого поэта Гуцкова.[136] наделавшее тогда в Германии много шума и вызвавшее возмущение и кривотолки.

Надо напомнить, что речь там идет о взаимной любви Валли и Цезаря, но в брак они вступить не могут, ибо Валли нареченная сардинского посла. И вот Цезарь ее просит, чтобы в знак духовного их бракосочетания она утром в самый день свадьбы показалась ему нагая, во всем сиянии своей красоты. Есть старинная немецкая поэма, где Сигуне таким же образом предстает перед Чио-натуландером.

Роман так увлек советника, что он его прихватил с собой, отправясь вечером в La Liberte, и продолжал читать, сидя под липой, покуда молодые люди отправились смотреть на ручного лисенка, которого Франсина держала на цепи в собачьей конуре. Советник рассудил, что на предстоящей неделе у него едва ли выдастся время для чтенья романа, и лучше с ним покончить сегодня же.

Он читал:

«Слева пред ним выступала из солнечной дымки картина пленительная: Сигуне, обнажающая себя более целомудренно, нежели прикрывает свою наготу Медицейская Венера. Она стоит растерянная, ослепленная безумием любви, потребовавшей от нее этой милости. У нее не осталось воли — лишь стыд, невинность и преданность. Красные розы неуместны для этого зрелища. Лишь высокоствольная белая лилия окаймляет лилейное тело, как символ чистоты. Немая секунда — вздох — и это все. Кощунство, но кощунство, внушенное невинностью и чистейшим самоотречением…»

Советник закрыл книгу и, откинувшись в кресле, словно для того, чтобы поглядеть в небо, закрыл глаза. Плыл под ветвями зеленый, золотой свет, медовый липовый дух, жужжали несчетные пчелы.

Да, прелесть, думал он. Прелесть что такое, и пусть его ярится почтенный профессор Менцель.[137] Тут была давняя его мечта о возвращении золотого века, о вечной прекрасной невинности. И пусть критики твердят, что ничего подобного не существует в природе. Какая разница? Новый вид цветка и всегда выводится в парниках фантазии.

До него долетали голоса Франсины и Андерса, но он не различал, о чем они говорили.

От конуры они прошли в огород за домом, нарвать салата, горошка и молодой морковки к ужину. Часть низкого огорода уже тонула в тени старых разлапистых берез, отграничивавших его от полей. Сквозь проем между стволов они видели, как две крестьянки брели доить коров в золотых лучах заката. На головах они несли высокие подойники и длинными-длинными синими тенями перечерчивали клеверное поле.

Франсина советовалась с Андерсом насчет лисенка.

Вот если его выпустить осенью, — говорила она, — сможет ли он сам себе довывать пропитание?

Я вы его выпустил на вашем месте, мадам Франсина, — отвечал Андерс, — да ведь он слишком привык к вашему курятнику и ночью найдет туда дорогу.

Ему представился одинокий голодный лис — призрак милого пушистого товарища их летних игр, студеной лунной ночью крадущийся к «Свободе».

Ну, так вы придете и снова его для меня поймаете, — сказала Франсина.

Но меня уж тут не будет, — ответил он, не подумавши.

Ах, — сказала она. — Какой же это высокий долг и в какие такие дальние страны призывает вас прочь от нас, господин Андерс?

Мне нужно уехать. Непременно нужно, — выговорил он наконец.

Франсина не стала спорить. Быть может, она достаточно знала, что такое необходимость — владычица людей и богов? Но только спустя мгновение она глянула на Андерса таким глубоким, таким проникающим взглядом, будто всю душу свою вложила в него.

— Но если вас тут не будет, — сказала она, — тут будет… — она немного подумала… — тут будет так холодно!