Александр Елисеев - Мусульманские паломники

• Название: Мусульманские паломники
• Автор: Александр Елисеев
• Издательство: Вѣстникъ Европы", No 6, 1864
• Жанр: Путешествия и география

Из путешествия по Аравии

---

Я опять невольно взглянулъ на ту серебрянную звѣздочку, на которую указалъ Абдъ-Алла. Арабская Зюлема — наша Венера (инымъ именемъ, кромѣ имени красавицы трудно обозвать эту блестящую планету), была такъ же дивно хороша среди своихъ небесныхъ подругъ, какъ выдавалась и богиня среди земныхъ красавицъ. Какъ грекъ перенесъ богиню красоты на небо, такъ и арабъ, сынъ пустыни, помѣстилъ свою миѳическую красавицу въ самое прекрасное свѣтило лучезарнаго неба.

— Много тамъ среди небесъ въ звѣздахъ, — продолжалъ старый шейхъ, — размѣстилъ Аллахъ смертныхъ среди безсмертныхъ духовъ. Изъ звѣздъ смотрятъ они на землю, потому что имъ нравится земля, съ которой они взяты; то мерцаніе — ихъ слезы по прекрасной землѣ; то движеніе по голубому небу — ихъ стараніе опять найти дорогу на землю… ты не знаешь, эффенди, какъ многомилостивъ Аллахъ. Не въ одномъ человѣкѣ ты познаешь его твореніе; нѣтъ — посмотри вокругъ. Не только въ человѣкѣ, но и въ каждой песчинкѣ, въ каждой щепоточкѣ воздуха видѣнъ Аллахъ; онъ далъ душу и человѣку, и ввѣрю, и птицѣ; онъ далъ ее и жуку, и мотыльку, и пестрой мухѣ, чтобы они славили Творца; но души тѣ не такія какъ у насъ. Подобно пару, онѣ созданы изъ ничего, и въ ничто обращаются; для нихъ нѣтъ другой жизни, потому что они и не созданы для нея. Если бы ты былъ, эффенди, въ моей родинѣ за Ниломъ и пирамидами въ Ливійской пустынѣ, ты увидалъ бы какъ премудрый Аллахъ изъ песку сотворилъ золото, которое и спряталъ въ пескѣ; какъ онъ населилъ и пустыню животными, чтобы они славили его…

Рѣчь Абдъ-Аллы перебилъ стонъ нашего больного. Я бросился въ ту сторону; старый шейхъ тоже. Когда мы были передъ несчастнымъ, онъ снова замолкъ и погрузился въ то положеніе, которое граничитъ между жизнью и смертью.

— Всѣ мы гости на землѣ,— заговорилъ снова Абдъ-Алла, надъ умирающимъ, — дни всѣхъ насъ сочтены въ книгѣ, которую отмѣчаетъ ангелъ смерти. Тамъ, на небѣ наше вѣчное жилище; тамъ всѣ мы встрѣтимся опять. Тамъ увидимъ мы и тебя, Гафизъ…

При произнесеніи этого имени всѣ мы невольно взглянули на небольшой, едва замѣтный, холмъ, видавшійся не вдалекѣ отъ насъ, облитый луннымъ сіяніемъ. Рашидъ, одинъ изъ самыхъ суевѣрныхъ арабовъ, какихъ я только встрѣчалъ, вздрогнулъ всѣмъ тѣломъ, какъ бы увидавъ тѣнь покойнаго въ серебристой дымкѣ, окутывавшей зіяющее ущелье и изъѣденныя вершины скалъ.

Долго еще мы бесѣдовали потомъ у дымящагося костра, и много разсказывалъ интереснаго старый шейхъ, но вдругъ онъ, говорившій почти безъ умолку, началъ постепенно умолкать.

— Массекбилькеръ (спокойной, благополучной ночи), эффенди, быстро проговорилъ онъ, поднимаясь и дѣлая мнѣ саламъ.

— Смотри, эффенди, на звѣзды!.. Онѣ тебѣ скажутъ много хорошаго. Мнѣ тебѣ всего не разсказать. Онѣ вѣдь живыя; Анахъ населилъ ихъ…

Сказавъ это, старикъ пошелъ въ свой шатеръ. Букчіевъ тоже распрощался и ушелъ. Я остался одинъ, и отойдя отъ своего каравана на нѣсколько саженей, разостлалъ свой плащъ, легъ на него, и какъ-то безсознательно уставилъ глаза на верхъ, гдѣ сіяла луна, откуда смотрѣли блестящія созвѣздія, и небесная Газель, и небесный Верблюдъ, и арабскій охотникъ, и душа Факира, и Зюлема, и другія звѣзды, названныя мнѣ арабами пустыни, по преданію отъ ихъ поклонниковъ — сабеистовъ или халдеевъ, — отцевъ небесной науки, — тоже сыновъ пустыни и безграничныхъ степей.

А на горизонтѣ уже выходили новыя яркія созвѣздія; поясъ Оріона показался надъ черною зубчатою линіею горъ, и Сиріусъ заблисталъ великолѣпно даже черезъ дымку луннаго сіянія. «Яхъ-тейли, яхъ-тейли»! о, ночь, божественная, чудная ночь! хотѣлось мнѣ сказать не разъ словами арабской пѣвучей, звонкой пѣсни. Ради ночи одной, я снова готовъ уйти въ пустыню, чтобы увидать опять этотъ безграничный просторъ, гдѣ все говоритъ о свободѣ, о безпредѣльномъ пространствѣ и о вѣчности, гдѣ, даже измученная житейскими треволненіями, душа утопаетъ въ нирванѣ и, погружаясь въ сладкое небытіе, забываетъ о мірѣ и его страданіяхъ, и его безконечной суетѣ.

Потухли востры… Мрачный Рашидъ опять отбывалъ первую очередь съ тѣмъ паломникомъ, котораго Букчіевъ назвалъ русскимъ татариномъ. Какъ тѣни, оба караульные двигались по уснувшему лагерю, не выхода изъ круга «кораблей пустыни», замыкавшаго наше становище. Не хотѣлось вовсе спать, потому что ночь — это лучшее время въ пустынѣ, лучшее, что можетъ дать эта мертвая часть природы, — песчаное море; но усталость взяла свое. Я закутался въ свой плащъ, и прилегъ въ небольшой ямкѣ, вырытой въ пескѣ, положивъ подъ голову свою охотничью сумку. Ничего мнѣ не мерещилось въ эту ночь; даже грозные призраки холеры не являлись передъ усталымъ воображеніемъ. Сегодня была «счастливая» ночь, а не ночь афритовъ, а потому, вѣрно, и не хотѣлось думать о смерти; сознаніе жизни и движеніе, напротивъ, чувствовалось и осязалось во всемъ, и въ каждомъ біеніи сердца, и въ каждомъ дыханіи свободно поднимавшейся груди, и въ каждомъ словѣ, невольно вырывающемся на волю, и въ каждой мысли, роившейся въ головѣ. «Яхъ-тейли, яхъ-тейли»! только и думалось мнѣ, пока я не забылъ обо всемъ, не погрузился въ нирвану, въ то успокоеніе, которое не знаетъ ни сновъ, ни грезъ, ни видѣній. Длинная тѣнь Рашида, какъ ангелъ сна, промелькнула въ моихъ глазахъ, когда они открылись, чтобы закрыться на всю ночь…

Часа за полтора до восхода солнца раздирающій вопль верблюдовъ разбудилъ меня. Караванъ паломниковъ поднимался со становища, чтобы идти далѣе. Магометане уже совершали свой утренній намазъ и омовеніе, и приступили къ съемкѣ съ лагеря… Едва завидѣли несчастныя животныя, что ихъ хозяева принялись снимать шатры и хвататься за тюки, какъ догадались, что опять на ихъ, истертые до крови, спины и горбы взвалится все это вмѣстѣ съ ихъ сѣдоками; отчаянный, какъ бы умоляющій о помощи ревъ исторгся изъ ихъ многострадальной груди. Развязали верблюдамъ спутанныя ноги, дали имъ по горсточки дурры или ячменя, сводили ихъ напиться еще разъ въ ручейку, чтобы они наполнили свои бездонные желудки водою на нѣсколько дней, потому что теперь предстоялъ переходъ черезъ безводную пустыню, и приступили къ нагрузкѣ.

Хотя и много разъ верблюды испытали этотъ процессъ, но все-таки до сихъ поръ не могли привыкнуть къ нему и старались увернуться всячески отъ предстоящей имъ непріятности. Нѣкоторыя животныя пытались даже отбѣжать отъ каравана, не говоря уже о томъ, что лечь упрямились совершенно. Но хаджи — народъ бывалый, и управлять «кораблями пустыни» они умѣють еще лучше, чѣмъ моряки своимъ судномъ. Два, три непереводимая междометія, не передаваемыя европейскимъ горломъ, и потягиваніе за уздечку принуждаютъ упрямца согнуть колѣни и лечь на землю. А не слушается «корабль пустыни», реветъ, плюется, лягается, кусается, что случилось съ двумя упрямцами изъ каравана хаджей, то стоитъ только потянуть изо всей силы уздечку или, еще лучше, за продѣтый черезъ ноздри ремень — и строптивый звѣрь успокаивается. Помогаетъ еще упираніе ногою въ колѣно животнаго, что заставляетъ его согнуть ноги. Когда верблюдъ легъ на землю — главное уже сдѣлано. На горбину животнаго накладывается особенная упряжь, различная для верхового и вьючного верблюдовъ. На горбѣ послѣдняго укрѣпляется рауіэ — деревянный переплетъ, на который накидываются оба вьюка, удерживаемые въ равновѣсіи только собственною тяжестью, которая одинакова для того и другого, по возможности. Также нагружаются и верблюды-водоносы; такихъ въ караванѣ хаджей было около пяти. Верховой же хеджинъ снаряжается иначе; на спину ему набрасываютъ серджъ — нѣчто въ родѣ сѣдла, укрѣпленнаго подпругою, проходящею черезъ шею и животъ, и неудобное сидѣнье, покрытое или кускомъ войлока или овчины — фарра, которая часто очень ярко окрашивается.

Черезъ полчаса весь огромный караванъ снарядился. Несчастныхъ больныхъ, скорѣе умирающихъ, тоже подвѣсили какимъ-то особеннымъ образомъ на плащахъ сбоку верблюжьяго горба, что вышло впрочемъ довольно удачно, такъ что я даже удивлялся искусству арабовъ въ этомъ отношеніи, зная по опыту военнаго времени, какъ трудно транспортировать раненыхъ или больныхъ.

Несчастные все еще не выходили изъ сопорознаго состоянія; они просыпались гораздо рѣже, грозя скоро заснуть на вѣки. Судороги въ икрахъ очень часто сводили ихъ ноги, а рѣзь въ животѣ заставляла ихъ даже въ безсознательномъ положеніи схватывать руками нестерпимо болѣвшія мѣста. Лица этихъ страдальцевъ изображали всѣ тѣ муки, какія только можетъ вынести человѣкъ въ предсмертной агоніи.

Нашъ небольшой караванъ собирался тоже, но собирался гораздо скорѣе, такъ какъ Юза и Ахмедъ изловчились быстро нагружать нашихъ верблюдовъ, несмотря на то, что грузъ нашъ былъ очень сложенъ.

Много совѣтовъ далъ я черезъ Букчіева Абдъ-Аллѣ и прочимъ хаджамъ относительно обращенія съ больными и въ особенности на счетъ извѣстной осторожности въ употребленіи одеждъ умирающихъ и больныхъ; но слова мои, вѣроятно, падали на камень, потому что, какъ говорилъ Букчіевъ, платье погибающихъ смѣло одѣвается ихъ сотоварищами.