Софья Пророкова - Кэте Кольвиц

• Название: Кэте Кольвиц
• Автор: Софья Пророкова
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1967

Серия "Жизнь замечательных людей" представляет биографию Кэте Кольвиц (1867-1945), немецкой художницы, графика и скульптора. Кете Кольвиц известна своими литографиями и офортами, изображающими рабочих, матерей с детьми, людей, страдающих от голода, холода, нищеты и войны.

Содержит иллюстрации.

---

Убедительнее всего мне до сих пор был Мазаччио».

Архитектура Флоренции казалась Кольвиц какой-то враждебной, она почти готова согласиться с дерзостью своего маленького сына, который ее отвергал.

Фасады церквей, закованные в черно-белый мрамор, действуют гнетуще.

Иным был современный город — южный, говорливый, пылкий. Итальянское лето, солнце, ясная синь неба и розы. Розы на всех перекрестках. Их так же много, как песен. Такое чувство, что поет весь город, под окнами красавиц заливаются тенора гитаристов.

По этим певучим улицам бродила одинокая Кольвиц, впитывая краски, музыку, жаркие слова любви.

В эти дни Кольвиц познакомилась с одной оригинальной молодой англичанкой, женой немецкого врача. Как часто случалось, Кольвиц пленилась своей новой знакомой, и на долгие годы сохранится эта быстро возникшая близость.

Англичанку звали Констанцией, сокращенно — Стан. Она преподавала английский язык, умела недурно копировать живопись и рисунки. Потом стала корреспонденткой газет, была изобретательна и весела, не без любви к авантюрам и рискованным приключениям.

Она воспитывалась в состоятельной семье, ее рано приучили к самостоятельности. Отец дал ей револьвер и оставил одну в Италии, где она зарабатывала на жизнь уроками.

И хотя Стан была вдвое моложе Кольвиц, они вместе отправились пешком из Флоренции в Рим. Обе решили, что только так они лучше узнают страну, ее обычаи, глубже проникнут в историю искусства Италии.

Поход длился три недели. Иногда дорога вела туристок через города, иногда берегом моря. Их принимали за мать и дочь, за пилигримов, следующих на поклон в святые места.

Было очень жарко, поэтому они шли больше ночами, пережидая зной. Старались не переутомиться, вовремя отдыхать и всегда оставаться свежими.

Как-то ночью стало особенно прохладно. Путницы сели друг к другу спиной, чтобы согреться.

А над ними было огромное южное небо и кругом тишина.

Кольвиц писала тогда Бонус:

«Сегодня мы в Пиомбино… Я по меньшей мере потеряла десять фунтов, и не знаю, кто из нас тоньше, я или Стан Харфред. Но это роскошно, хотя и утомительно.

Две ночи мы целиком путешествовали, последнюю ночь из Кастагнето в Популонию и со всем, что к этому полагается: полнолунием, светлячками, которые мерцают перед глазами, и стрекотанием кузнечиков. Мы шли долгие часы вдоль моря, и луна опускалась, а солнце поднималось.

В шесть мы были в Популонии. Это высоколежащий над морем городок. Он состоит только из одной маленькой улицы… Мы прошли улицу до конца к маленькой башне. Там внизу лежала бухта Популонии и Эльба в утреннем свете. И все так немыслимо красиво.

В башне живет восьмидесятилетняя женщина со своим внучком. Она спросила нас, не пилигримы ли мы и не идем ли мы в Рим. Мы сказали, что идем к святому Петру молиться. И она со вздохом сказала, что ей бы тоже очень хотелось пойти с нами. У нее большей грешный путь. Она дала нам поесть и попить и не хотела от нас за это ничего брать…

Стан мне нравится все больше. Ее присутствие духа, спокойствие, веселость очень хороши».

Однажды вечером путешественницы подошли к маленькому городку, разметавшемуся по узкому горному хребту. Мост привел их на единственную улицу этого недоступного волшебного городка.

Неподалеку расположены заброшенные пещеры, в которых, как выражались местные жители, было много «старого хлама».

Кольвиц и Стан бродили по этим обломкам истории, взяли себе многое на память и пошли своим путем, теперь отягощенные дорогой ношей. Они привезли эти древнейшие реликвии в Берлин.

К Риму странницы подходили усталые, едва передвигая ноги. Труднейшее путешествие завершено, найдено место для ночлега, и Кольвиц тут же заснула. У Стан еще хватило сил сделать набросок с нее. Она нарисовала тушью свою спящую спутницу, усталое лицо, обрамленное белыми волосами. Да, в сорок лет Кольвиц была уже совсем седой. Но она выглядела молодо. Все так же лучились ее ясные темные глаза, теперь по контрасту с серебристыми волосами они казались еще более глубокими.

Рим представился городом, который едва справлялся с изучением своих сокровищ искусства. Изобилие антики и средневекового искусства было почти пугающим.

Приехал старший сын Ганс, который в пятнадцать лет совершил свое первое самостоятельное путешествие. А во Флоренции собралась уже вся семья. Доктор Кольвиц получил длительный отпуск и приехал с младшим сыном на каникулы.

Они уехали в маленький рыбачий поселок Фиашерино и поселились у рыбаков. У них была лодка, и они уплывали далеко, целый день проводя на воде. От жары скрывались в прохладных гротах. Вместе с ними жила и веселая Стан с мужем.

Кольвиц так описывала эту жизнь на берегу моря:

«Мы все плаваем, я со своим спасательным поясом. Господи, как хорошо это было; на горизонте вода, зеленоватая, прозрачная, смарагдо-зеленое море и молочно-голубое небо. Купание вообще здесь самое прекрасное. Прелестно также при заходе солнца, видишь, как пять смеющихся лиц, раскаленных докрасна, высовываются из воды».

Она всегда остро чувствовала красоту и напряженную воспаленность цвета. Ее всегда будоражили закаты солнца. И даже беззаботно веселясь, отдыхая, она ни на секунду не переставала быть художником.

Один раз утром они сели в лодку и взяли в руки весла. Гребли весь день в Каррару, там поднялись на мраморный камень, обозревая окрестности, Домой возвращались ночью. Выл штиль, море расстилалось перед ними гладкое и загадочное. Крупные звезды отражались в нем, и видно было, как легкие капли воды с весел падали вниз.

Тревожное письмо из Берлина прервало каникулы. Тяжело заболела сестра Лиза, и Кольвицы быстро вернулись домой.

Только немногим больше половины своего срока, определенного премией Макса Клингера, провела Кэте Кольвиц на Вилла Романа. Так и не открыла альбома, не взяла в руки карандаша. Смотрела и ждала, когда вновь наполнится соками сосуд, дающий радость творчества.

В Италии она провела свой сороковой день рождения. Коричневая от загара, с серебристыми волосами, она танцевала в этот день с той же неутомимостью, как и в молодости, целиком предаваясь танцу. Легкая, гибкая, счастливая.

Она возвращалась в Берлин навстречу своей растущей славе. Ее ждали новый успех и признание.

Друг

Россию Кольвиц узнала по книгам. Она читала очень много. Над всеми возвышался Гёте — пылкая юношеская привязанность. Золя сменялся Толстым, Бальзак — Достоевским.

К «Братьям Карамазовым» возвращалась не раз. «Эта книга возникла передо мной, как широкая жизнь или широкий поток. Эта ширь такая русская, я люблю ее безгранично».

Горький вошел в ее жизнь, как умный друг. Автобиографическая повесть прочитана сразу, как только книга издана на немецком языке. Русский талантливый бунтарь встал перед Кольвиц во весь рост.

Она прошла вместе с писателем по России, полюбила волжские просторы, прониклась нежностью к жителям маленьких избушек под соломенными крышами, близко ощутила глубину и ласковость русской. женщины.

В дневнике появляется запись: «Горький в истории своей жизни рассказывает о бабушке, как нежно и осторожно она говорила о душе, когда бог после смерти берет душу к себе. «Ну, моя любимая, моя чистая».

В январе 1903 года Берлинский Малый театр сыграл пьесу Горького «На дне». Спектакль поставил Макс Рейнгардт. Он имел огромный успех, его исполняли около пятисот раз и всегда при переполненном зале.

Побывали в театре и Кэте Кольвиц, ее сыновья, племянницы. Пьесой Горького долгое время жила вся семья.

Большим праздником для труппы театра было письмо автора, адресованное постановщику и исполнителям. Горький благодарил М. Рейнгардта за хорошую постановку. Он прислал фотографии, снятые в Московском художественном театре, «чтобы показать вам, как близко вы и труппа ваша подошли в изображении типов и сцен моей пьесы о русской действительности… Ничто не объединяет людей, как искусство, так да здравствует же искусство и те, что служат ему, не страшась изображать суровую правду жизни такой, какова она есть!»

Революционные события доносятся и до Берлина. Кольвиц с волнением следит за судьбой Горького.

9 января 1905 года писатель был на Дворцовой площади и видел, как пролилась кровь рабочих. Негодуя, он написал возмущенный протест против царской расправы, и его заточили в Петропавловскую крепость.

Встревоженная Кольвиц читает в январе 1905 года в «Берлинер Тагеблатт» призыв «Спасите Горького!». Лучшие умы всех народов восстали против репрессий царизма, выразили свой гнев по поводу ареста Горького. Горячая защита друзей во всем мире вернула Горькому свободу.

Через год он приехал в Берлин, бывает в театрах, смотрит постановку своей пьесы.

Устраивается литературный вечер, на котором Горький обещал прочитать новые произведения. Но и здесь не менее жесток полицейский террор, чем на его многострадальной родине. Литературный вечер сорван. Горький пишет Л. Андрееву: «Совсем как в России, даже у нас хоть скандальчик бы устроили. А тут разошлись тихо, благородно, как в царствии небесном».