Андрей Сахаров - Степан Разин

• Название: Степан Разин
• Автор: Андрей Сахаров
• Издательство: «Молодая гвардия» МОСКВА 1987
• Жанр: Биографии и Мемуары

Донской атаман Степан Тимофеевич Разин стал любимым героем русского фольклора. Предания о нем живы во многих волжских городах, а песни про Разина до сих пор поются в народе — и о несчастной персидской княжне, которую он безжалостно бросает "в набежавшую волну" ("Из-за острова на стрежень…"), и о заветной разинской думе ("Есть на Волге утес…"). Чем же заслужил это человек, с именем которого связана одна из самых кровавых гражданских войн в истории России — казацко-крестьянское восстание 1670–1671 годов? Кем был он на самом деле? Удачливым атаманом, которому победы настолько вскружили голову, что позволили замахнуться на все Российское царство? Злодеем и бунтовщиком, кровавым убийцей, преданным анафеме Православной церковью? Или борцом за народное счастье, вождем Крестьянской войны, каким описывался Разин в трудах историков и писателей советского времени? Или же выразителем той неизбывной тяги народа к воле, к справедливой жизни, которая на деле оборачивалась кровопролитием и жесточайшими потрясениями российской государственности — что в семнадцатом, что в двадцатом столетиях?

Книга, написанная видным отечественным историком Андреем Николаевичем Сахаровым еще в советские годы, ярко и увлекательно, но вместе с тем точно и достоверно, при строгой опоре на источники, рассказывает о Разине и его последователях и о жизни России «бунташного» XVII века. Новое издание книги существенно дополнено автором.

---

Не захотел в этот раз Степан зазря класть под стенами кремля своих людей, дал знак к отступлению.

Несколько дней было тихо в Симбирске — ни приступов, ни пальбы, отдыхали казаки, лечили раны. Все это время Разин потратил на приведение в порядок своего войска. Он уже и сам не знал, сколько у него было людей. Со всех сторон подходили к Симбирску все новые отряды — шли и русские крестьяне, и черемисы, и мордва, и чуваши, большинство было безоружных, иные же держали в руках копья, вилы, топоры. И всех нужно было принять, расспросить, определить.

…Который день превратились уже повстанцы из лихих казаков в земляных червей, рыли землю вокруг Мат лого города, делали шанцы под присмотром бывалых на больших приступах стрельцов. Из шанцев постреливали по городу, а в это время другие окружали кремль валом, прятались за ним, подходили все ближе и ближе. Днем и ночью беспрестанно стучали здесь молоты: кузнецы и другие ремесленники со всего войска делали бердыщи и копья и тут же раздавали их по сотням, а за оружием подходили все новые и новые люди, полнилось каждый день разинское войско за счет уездных пришельцев.

Через несколько дней Степан решил повторить приступ. Прячась по прорытым шанцам, укрываясь за валом, двинулись повстанцы к Малому городу, но так и не дошли до стен, едва вышли они под стены, как ударили по ним из дробовых пушек, начали стрелять из мелкого ружья. Казаки еще шли вперед, а вновь пришлые люди не выдержали огня, метнулись назад за ваЛ спутали приступ. В другое время уже заорал бы Степан, затопал ногами, бросил бы оземь шапку или взял бы за грудки провинившихся, а теперь нельзя было — другая пошла жизнь: надо было снова собирать людей, снова копать землю и обкладывать город со всех сторон, заодно выставлять большие сторожи к Тетюшам, куда ушел Юрий Борятинский. Оттуда каждый день могли нагрянуть государевы ратные люди.

Каждый новый день приносил теперь заботы: то приходили верные люди с севера и приносили вести о том, что идут от Москвы и Нижнего Новгорода несметные силы к Симбирску с самим главным воеводой князем и боярином Юрией Алексеевичем Долгоруким. И нужно было слать гонцов, узнавать, откуда идут государевы полки, каким числом, когда чают быть под Симбирском. то вдруг узнавалось утром, что в ночь снялись из-под Симбирска крестьянские отряды и ушли бить в уезду своих помещиков, а стояли те отряды на посаде за острогом в своем месте, несли свою службу, и теперь надо было посылать на их место иных воинских людей; то вдруг приходили вести из Астрахани и Царицына, что начиналась там свара среди горожан — хоть сам плыви на низ в милые сердцу города, наводи там порядок, требуй, чтобы по правде жили и правили Прокофий Шумливый, Василий Ус, Федор Шелудяк.

Отбил Милославский и второй приступ, и третий, проходила неделя за неделей, а Разин не продвинулся вперед ни на шаг. Погожие сентябрьские дни стали все чаще сменяться дождями, холодала вода в Волге, порыжели ее берега, дело шло к тяжелой скользкой осени.

Устраивая свое войско, держа по-прежнему за собой понизовые города и Дон-реку, Степан все больше и больше надеялся на уездных людей. Пусть и плохо вооружены они и несручны к ратному делу, зато такой неистовой злобы к боярам, помещикам, воеводам как у крестьян, давно уже не видал Разин в своем войске. Эти готовы были зубами горло грызть своим обидчикам и притеснителям,

Еще с Саратова отправил по уездам Степан своих первых загонщиков, и скоро они дали знать о себе: по всему Симбирскому уезду объявились большие крестьянские отряды, и называли они себя казаками, и стояли во главе их его, Разина, люди. И всюду множились бунты, и уже тысячами стояли бунташные крестьяне по лесам и засекам, выходили под города симбирской черты.

Первым делом направил Степан своих посылыциков в Корсунь; и взяли они город с первого же приступа, и на приступе побили казаки воеводу, пушкарей, затинщиков, и тут же построили с городовыми людьми круг, раздуванили воеводские, дворянские и купецкие животы, и все корсунские жилецкие и уездных всяких чинов люди Разину крест поцеловали. И затрещала по всем швам симбирская черта. Скоро весь уезд был уже в руках повстанцев. И всего-то уходили от Разина по двое, по трое, и тут же вырастали отряды до пяти-шести сот, ездили по уезду, и рубили, и разоряли всяких поместных людей, дворян, и детей боярских, и мурз и татар, за которыми были крестьяне.

Своих людей к татарам рассылал Асан Карачурин. И каждый посыльщик, кроме устного разинского наказа, вез с собой, либо за пазухой, либо в подкладке армяка, либо в сапоге Степаново прелестное письмо.

Встал Разин постоем на посаде в большом рубленом доме, а в другом, соседнем, разместил свою походную приказную избу. Притащили туда казаки чернил, доброй немецкой бумаги, гусиных перьев, отобрали из войска самых смышленых и грамотных людей; там-то и писались прелестные грамоты.

За столом приказной избы сидел поп Андрей, бежавший к Разину под Симбирск из Алаторского уезда. Давно сбросил поп свою рясу, надел полукафтан, перепоясался саблей. Не раз ходил он с казаками на приступы в Малый город, отличался большой смелостью, шел впереди всех, ерничал, смешил казаков, а потом сел за приказное дело. Писал поп не скоро, но грамотно. А рядом стоял Степан и говорил попу слово за словом:

— Пиши, Андрюшка: «Грамота от Степана Тимофеевича от Разина. Пишет вам Степан Тимофеевич всей черни. Хто хочет богу да государю послужить, да и Великому войску, да и Степану Тимофеевичу, и я выслал казаков и вам бы заодно изменников выводить. А мои казаки како промысла стануть чинить, и вам бы итить к ним в совет. — Степан подумал, прищурил глаз и закончил решительно, рубанул воздух рукой: — И кабальные и опальные шли бы в полк к моим казакам».

Потея, старательно писал поп Андрюшка, закончил, поставил последнюю загогулинку. Разин протянул руку к грамоте:

— Дай взглянуть, что ты там понаписал. — Пробежал глазами грамотку, прищурился на попа: — А говорили, грамотный ты, Андрюшка, гляди-ка: вместо слова «полк» «пок» написал, буквицу пропустил. Да и где ты видел, чтобы слово было такое «промысь», не «промысь», а «промысл», ну да пусть так останется, верные люди и так поймут. Валяй пиши еще таких грамоток, и поболе, сколько осилишь.

Наступил вечер, зажглись в приказной избе свечи, а поп Андрюшка все скрипел и скрипел пером по бумаге, клал в стопочку прелестные грамотки.

Наутро ускакали с этими грамотками люди по уезду и дальше, под другие города, и на север, и за Волгу. Потом рядом с попом появились и другие писцы. К мордве писали по-мордовски, к черемисам — по-черемисски, к татарам — по-татарски. Хорошо помогал Карачурин: сам и слова подобрал, сам и написал прелестную грамоту муллам, мурзам и всем ясачным татарам Казанского и иных уездов: «От великого войска от Степана Тимофеевича. Будет вам ведома, казанским посадским бусурманам и абазом начальным, которые мечеть держат, бусурманским веродержцам и которые над бедными сиротами и над вдовами милосердствуют — Иктене мулле да Мамаю мулле да Ханышу мурзе да Москову мурзе и всем абызом и всем слободцким и уездным бусурманам от Степана Тимофеевича в сем свете и в будущем челобитье. А после челобитья, буде про нас спросите, мы здоровы, и вам бы здравствовать. Слово наше то — для бога и пророка и для государя и для войска, быть вам заодно; а буде заодно не будете, и вам бы не пенять после. Бог тому свидетель — ничего вам худова не будет, и мы за вас радеем. Да вам бы было ведомо: Я, Асан Айбулатов сын,[33] - при Степане Тимофеевиче, и вам бы надо в том поверить, я, Асан, в том вас наговариваю, и буде мне поверите, и вам худобы не будет. Да всех вас прощаю — за нас богу помолитесь, а от нас вам челобитье. К сей грамоте печать свою приложил».

Все чаще и чаще указывал Степан вписывать в грамотки имена царевича Алексея Алексеевича и патриарха Никона. Не упоминал он уже, как когда-то в Паншине, что извели бояре-изменники царевича до смерти. Жив царевич, идет с ними, с войском, за правду и светлую веру, а чтобы не было никаких сомнений, наказал Степан быть царевичем пленному черкесскому князьку. Совсем мальчик был князек, шестнадцатилетний отрок. Обрядил его Степан в богатые одежды, приказал подавать ему еству в золотых и серебряных судках, а как отплыли от Царицына, усадил князька в выстеганную красным бархатом лодку, занавесил со всех сторон от всяких досужих ротозеев, приставил туда вроде рынд казаков с серебряными топориками. Едет в лодке благоверный царевич — и все тут. А другую лодку снарядили для патриарха. Устлали ее черным бархатом — по чину святейшему, усадили туда неведомого мужика. И сидел мужик в лодке, молчал всю дорогу, ел и спал, и стерегли же его казаки тоже прилежно.

День и ночь работали писцы в приказной разинской избе, уморился поп Андрюшка, уже валился от усталости из-за стола. Ему на смену пришли и сели другие грамотеи, росли стопы прелестных грамот на лавках приказной избы. Заходили в избу разинские посыльщики, забирали с собой грамотки, расходились по уездам. Писано было в них, что идет Степан Тимофеевич за благоверного царевича Алексея Алексеевича, и ему крест целовали все казаки, и идет же с ними батюшка их, простого народа, а назывался в грамотке батюшкой бывший патриарх Никон.