Анатолий Ириновский - Жребий

• Название: Жребий
• Автор: Анатолий Ириновский
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Что есть Зло, а что есть Добро? Можно ли их поменять местами? Какова причастность на земле к этим явлениям Бога, Сатаны и человека? Как возникло человечество согласно постулатам христианской концепции? Что такое тоталитаризм? Все эти вопросы и составляют содержание романа "Жребий". Почему "Жребий"? Потому, что детям, родившемся накануне войны, выпала вот такая судьба. Произведение имеет подзаголовок: фантасмагороический роман о Боге, Сатане и человеке. Сюжетно в нем идет речь о несостоявшейся сделке между Сатаной и человеком. Сатана предлагает перестроить Вселенную, сделав жизнь человека бессмертной. Но чтобы Вселенную перестроить, нужны усилия всех людей. Сатана нуждается в талантливом помощнике, который бы довел до сознания людей несовершенство существующего мира и суть замышляемого. На самом же деле благие намерения Сатаны являются лишь камуфляжем его страстного желания захватить трон Божий. Параллельно мифологической линии в романе дан реалистический ряд, где захват всемирной власти, аналогичный идеям Сатаны, исповедуют защитники тоталитарной системы. Тоталитаризм в той или иной форме был и остается трагедией многих поколений. Он наднационален и присущ разным формациям. Поэтому тема романа есть, по сути, темой изображения вечной борьбы Добра и Зла. Эта оппозиция, развернутая в рамках отношений между Богом, Сатаной и людьми, оказывается для героев романа судьбоносной. Обе линии — и мифологическая, и реалистическая — естественно переплетаются, и обе несут в себе "и жизнь, и слезы, и любовь". В романе частично использованы принципы построения, характерные для детективного жанра. Он динамичен, диалогичен, легко читается, несмотря на свою философскую подоплеку. Может быть инсценирован. Роман адресован широкому кругу читателей, написан на русском языке с элементами вкраплений просторечий и арго.

---

— Будет тебе ордер, будет, — сказал Зуев. — За этим дело не станет. Не торопись. А то ты еще потребуешь и обвинительное заключение сразу положить перед тобой.

— Это было бы лучшим вариантом.

— Нет, Тимофей Сергеевич, ты сам все расскажешь, сам покаешься. А мы это де-ло соответственно учтем.

— Мне не в чем каяться. Я живу, работаю, учу детей русскому языку и литерату-ре.

— Ах, если бы это было так, если бы так! Ты бы не сидел здесь сейчас передо мной. Не надо, Тимофей Сергеевич, не строй из себя невинность. Анекдоты травишь?

— Какие анекдоты?

— Антисоветские.

Нетудыхин вдруг обнаружил, что Зуев уже втянул его в допрос.

— Пока вы не предъявите мне ордер, я отвечать не буду. Ваша должность и зва-ние еще не дают вам права меня здесь допрашивать. Без ордера наш разговор превраща-ется в частную беседу, — категорически заявил Нетудыхин и замолчал.

— Ты смотри, какой ты прыткий! — сказал Зуев, закуривая. — А анекдотики ты все-таки травишь. Про Ленина. Про Чапаева. Про Брежнева. Это нами точно установле-но. И придется тебе, голубчик, отвечать за подрыв авторитета наших выдающихся деяте-лей. Статья 70. Антисоветская агитация и пропаганда. Срок до семи лет. Плюс ссылка от двух до пяти. Итого — двенадцать. Может, ознакомишься подробней с законом? На, по-смотри, — предложил Зуев, беря со стола томик УК и протягивая его Нетудыхину.

— Нет такой необходимости, — сказал Тимофей Сергеевич.

— Зря упорствуешь, — отвечал Зуев. — Я же тебе говорю: невинных людей мы не беспокоим. Те времена прошли, когда сюда попадали невинные. Потому предлагаю строить отношения на добровольном признании. Ты рассказываешь — я записываю. Со-гласовываем текст протокола вместе.

— Я пьян и хочу есть! — сказал Нетудыхин. — Позовите сюда Рамона. Пусть сходит в магазин и принесет мне что-нибудь пожрать. У меня болит желудок. Ни на ка-кие вопросы я больше отвечать не буду!

Зуев задумался. Думал долго. Потом поднял трубку и позвонил Рамону.

— Кореш твой тут умирает… От чего, от чего — от голода. Зайди ко мне.

Явился Рамон.

— Вы что там с ним на вокзале, самогон глушили, что ли? — спросил его Зуев.

— Какой самогон? — ответил слегка оторопевший Стас. — Выпили по паребока-лов пива.

— Значит, он с этим партизаном на дорогу расхилял бутылку, — сказал Зуев. Он говорил это так, словно Нетудыхин отсутствовал в кабинете. — Плохо человеку: сильно болит желудок. И есть хочется. Сходи купи ему что-нибудь перекусить.

Нетудыхина поразила осведомленность о Василии Акимовиче. Тимофей Сергее-вич заказал Рамону граммов триста колбасы, если будет, бутылку молока и пресную бул-ку.

— Не будет булки — половинку хлеба.

Когда Рамон ушел, Иван Иванович, глядя Нетудыхину в лицо, сказал:

— Желудок у тебя не болит, Тимофей Сергеевич. Обманываешь. Нехорошо.

— Зачем мне обманывать? — сказал Нетудыхин. — Болит. Я перед отпуском поч-ти месяц лежал с язвой желудка в больнице.

— Болит на второй день после выпивки. Я сам страдаю этим делом. Не понимаю, зачем ты волынишь? Все равно ведь придется раскалываться. Анекдоты ты травишь.

— Можно подумать, что вы их не травите, — сказал Нетудыхин.

— Травим, бывает. Особенно за рюмкой. Но не антисоветские.

— Так в определенном смысле всякий анекдот можно объявить антисоветским. Даже из постельной серии: их герои тоже советские граждане. Получается навет. По ана-логичному поводу Гоголь говорил, что в России вообще нельзя смеяться, так как каждый принимает смех на свой счет.

— Ну, Тимофей Сергеевич, Ленин — не каждый. Ленин — человек исключитель-ный. Помнишь, у Маяковского: "Мы говорим Ленин…"

— Не надо! — запротестовал Нетудыхин. — Это поэтическое видение лично Маяковского.

— Вот-вот, видишь, какой душок из тебя попер. А ты утверждаешь, что не расска-зываешь анекдоты.

— Я не люблю заезженных цитат. Процитируйте еще "Стихи о советском паспор-те".

— А чего — настоящие стихи. Высокогражданские. Если бы ты написал такие, я бы гордился знакомством с тобой. А у тебя они все какие-то мутные, как пивная брага.

— Ну, какие есть. У меня другое мировосприятие. Я далек от Маяковского, — от-вечал Нетудыхин.

— Да, это верно. Поэтому в твоих анекдотах Ленин и выглядит онанистом.

— Не знаю такого анекдота.

— Знаешь, Тимофей Сергеевич. И не раз рассказывал его. Ночь. Смольный. Со-вершается революция. С одной стороны коридора идет Ленин, с другой — Дзержинский. Уже почти разминулись. "Феликс Эдмундович! — окликает Дзержинского Ленин. — Вы на каторге онанизмом не занимались?" — "Ну, что вы, Владимир Ильич?" — "Напрасно, батенька! Увлекательнейшая, я вам скажу, вещь!" И разошлись… Это твой анекдот, Ти-мофей Сергеевич. За такой анекдот семи лет мало, катушку всю надо давать.

— А что вы находите в нем криминального?

— Как что? Это же самый грязный пасквиль, который только можно возвести на вождя.

— Если вы онанизм считаете величайшим грехом человека, то слава Богу, что это еще пока так. Но ведь мне думается, что анекдот можно трактовать и по-другому.

— Каким образом? — спросил Зуев.

— Как обладание юмором в самой критической ситуации. Происходит револю-ция, творится величайшее в мире событие — ну и что? Общество без юмора, подобно отдельному человеку, обречено на смерть. Развеселить сподвижника и товарища в столь серьезную минуту — это сверхзадача. Таков Ленин, гениальный и одновременно не те-ряющий чувство юмора в любой ситуации. Нельзя быть столь категоричным, как вы.

— Нет, ты послушай этого толкователя, — говорил Зуев, обращаясь к вернувше-муся Рамону. — Лукавство все это, Тимофей Сергеевич. Народ понимает анекдот напря-мую. Не будет он в нем выискивать какого-то там глубокого смысла. А напрямую — ле-жит глумление и кощунство над личностью вождя.

— Плохого вы мнения о народе. Раз он сам создает такие анекдоты, то, стало быть, и способен понимать их. Я могу вам рассказать аналогичный анекдот о Ленине.

— Давай, врежь, — сказал Зуев, довольный тем, что Нетудыхин наконец-то, ка-жется, раскачивается.

— Ленин и Горький на досуге.

— Ага.

— Оба погружены в чтение.

— Ага.

— Горький говорит: "Владимир Ильич, завтра воскресенье. Не съездить ли нам на рыбалку? Возьмем водочки, пару проституточек и махнем за город". — "Рыбалка — это прекрасно! — отвечает Ленин. — Водочка — это тоже хорошо, но в меру. А вот прости-тутку Троцкого — терпеть не могу. Увольте, батенька, от такого общества…"

Смеялись — Зуев раскатисто и добродушно, Рамон сдержано и плутовато.

— Ну, так это же совсем другой коленкор! — говорил Иван Иванович. — Здесь Ленин чист, как ангел.

— Э, нет, Иван Иванович! Согласно вашей логике, его можно здесь обвинить в педерастии или, по крайней мере, в супружеской неверности. На самом же деле — это пример абсолютно политизированного сознания. Есть такой феномен в психологии: каж-дый воспринимает мир в силу своей установки. У вас установка — отыскать во всем не-пременно криминал. Под этим углом вы и рассматриваете анекдот.

— Виляешь, Тимофей Сергеевич, виляешь. Умно, но виляешь. Ну да ладно, с анекдотами. К ним мы еще вернемся. Давай ешь да пойдем дальше. У нас с тобой много еще невыясненных вопросов, — сказал многозначительно Зуев. И Рамону: — Ты смотал-ся так быстро.

— Я в буфет наш сбегал, — отвечал Стас.

— А.

Нетудыхин достал из кармана рюкзака свой рыбацкий нож, прошел к письменно-му столу, на котором лежали вместе со сдачей продукты, и, усевшись самоправно за стол, стал разделывать колбасу.

Делал он все это преднамеренно неторопливо, пытаясь разгадать, о чем же у них с Зуевым пойдет речь дальше. Но в голове его роилось столько вопросов, что он толком ни на один из них не мог дать себе ответ.

Пока он расправлялся с колбасой, Рамон стоял к нему спиной, склонясь над сто-лом Зуева. Они о чем-то тихо меж собой перешептывались. Тимофея Сергеевича удивила беспечность их: у него в руках солидный нож, а они ведут себя так, как будто находятся в полной безопасности. Попади он в милицию, его в первую очередь бы обшмонали и занесли бы нож в протокол при описи изъятых вещей.

Рамон ушел. Нетудыхин допил молоко. Половину колбасы и часть булки он оста-вил на потом, не зная еще, как закончится его сегодняшний день. Затем он собрал остат-ки пищи со стола и вместе с ножом разместил их в рюкзаке.

По тому, как Тимофей Сергеевич аккуратно все уложил в рюкзак, Зуев заключил, что человек этот привык к порядку и ему, Зуеву, нелегко будет его расколоть. Люди с твердо установившимися привычками консервативны и с трудом поддаются нажиму.

— Ну что, легче стало? — спросил Зуев, когда Нетудыхин уселся против него.

— Легче — не легче, но я подкрепился.

— Хреновое твое дело, Тимофей Сергеевич, — как бы даже с сочувствием сказал Зуев. — Ладно, пошли дальше… Анекдоты — это ж только начало. Хотя и докладывают нам, что ты, мол, сочиняешь их сам, но я сомневаюсь в этом. Для анекдотов нужно иметь особый дар, который у тебя, судя по твоим стихам, отсутствует. Это, правда, только мое мнение. А вот рассказы антисоветские ты пописываешь. Зачем, спрашивается? Хочешь их издать там, за бугром, как это сделали Даниэль и Синявский? Но ты же прекрасно знаешь, чем это у них кончилось.