Анатолий Ириновский - Жребий

• Название: Жребий
• Автор: Анатолий Ириновский
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Что есть Зло, а что есть Добро? Можно ли их поменять местами? Какова причастность на земле к этим явлениям Бога, Сатаны и человека? Как возникло человечество согласно постулатам христианской концепции? Что такое тоталитаризм? Все эти вопросы и составляют содержание романа "Жребий". Почему "Жребий"? Потому, что детям, родившемся накануне войны, выпала вот такая судьба. Произведение имеет подзаголовок: фантасмагороический роман о Боге, Сатане и человеке. Сюжетно в нем идет речь о несостоявшейся сделке между Сатаной и человеком. Сатана предлагает перестроить Вселенную, сделав жизнь человека бессмертной. Но чтобы Вселенную перестроить, нужны усилия всех людей. Сатана нуждается в талантливом помощнике, который бы довел до сознания людей несовершенство существующего мира и суть замышляемого. На самом же деле благие намерения Сатаны являются лишь камуфляжем его страстного желания захватить трон Божий. Параллельно мифологической линии в романе дан реалистический ряд, где захват всемирной власти, аналогичный идеям Сатаны, исповедуют защитники тоталитарной системы. Тоталитаризм в той или иной форме был и остается трагедией многих поколений. Он наднационален и присущ разным формациям. Поэтому тема романа есть, по сути, темой изображения вечной борьбы Добра и Зла. Эта оппозиция, развернутая в рамках отношений между Богом, Сатаной и людьми, оказывается для героев романа судьбоносной. Обе линии — и мифологическая, и реалистическая — естественно переплетаются, и обе несут в себе "и жизнь, и слезы, и любовь". В романе частично использованы принципы построения, характерные для детективного жанра. Он динамичен, диалогичен, легко читается, несмотря на свою философскую подоплеку. Может быть инсценирован. Роман адресован широкому кругу читателей, написан на русском языке с элементами вкраплений просторечий и арго.

---

Правда, к чести Зуева, у него хватило такта не вспоминать в баре о деле. Они пили пиво, перекидываясь репликами о вещах ничего незначащих.

На третьем бокале Тимофей Сергеевич почувствовал, что хмелеет. Нужно ставить точку. В состоянии легкого опьянения он может сорваться и сказать Зуеву какую-нибудь резкость. А это сейчас ни к чему. Уходить следует в раздумье, мягко, оставляя Зуева с надеждой.

"Если он собирается меня подпоить, — думал Нетудыхин, — он закажет сейчас еще по бокалу"

Но Зуев сказал, допивая пиво:

— Закругляемся. А то жратве негде будет поместиться в желудке.

Тимофею Сергеевичу вдруг захотелось этому мужику сделать на прощание что-нибудь приятное. Он полез в рюкзак, выбрал пару крупных рыбин и, предварительно за-вернув их в кусок газеты, вручил Зуеву.

— Ну, ты даешь! — сказал, улыбаясь, Зуев. — Взятка! Не более и не менее.

— Какая там взятка! — отвечал Нетудыхин. — Если человек любит вяленую рыбу, почему бы его не угостить?

— Шучу, — сказал Зуев. — Принимаю это как знак доброго расположения ко мне.

Уже выйдя из бара, то ли пьянея, то ли становясь в самом деле по-настоящему до-брей, Зуев заметил:

— Я тебе вот, что скажу, Тимофей Сергеевич: тюрьма для тебя закрыта. Не при-нимают туда сегодня таких, как ты. Понял, до чего ты докатился? Но есть вещи по-страшней тюрьмы. Я не хотел бы, чтобы ты их изведал. — И многозначительно замол-чал. Потом добавил: — Так что — думай взвешенно. Я жду твоего решения.

Они пожали друг другу руки и расстались.

Минут через двадцать Нетудыхин стоял у дома быта и с изучающим любопытст-вом обозревал портрет покойного вождя.

Потрясала надпись, на которую Тимофей Сергеевич как-то прежде не обращал внимание: "Верной дорогой идете, товарищи!" Ленин оттуда, из потустороннего мира, руководил массами. Неслыханная, фантасмагорическая форма связи! Правда, этим попи-рался предопределенный Богом порядок. Но что нам Бог, когда мы едины и у нас такой сверхгениальный вожак. Мы сами себе боги.

Глава 23

Дома

Что же произошло, почему портрет вдруг исчез? Бог смилостивился над Тимофе-ем Сергеевичем? Нет, Нетудыхин так не думал. И хотя вначале он уповал на Бога, те-перь, получив свободу, он считал, что исчезновение портрета было результатом борьбы двух противостоящих сил. Притом ни одна из сторон не учитывала интересов Нетудыхи-на, из-за которого собственно и разгорелся этот сыр-бор. Скорее всего, случилось что-то совершенно непредвиденное, лежавшее вне персоны Нетудыхина, а ему, Тимофею Сер-геевичу, просто повезло. Закончилась ли эта борьба или будет продолжаться дальше, оп-ределенно сказать Нетудыхин не мог. Уверение же, что портрет его больше не появится, было чистейшим блефом со стороны Тимофея Сергеевича. Он сам шел вслепую и ступал осторожно, как по тонкому раннему льду. Поэтому свобода, полученная им, представля-лась ему весьма условной, и неизвестно еще, чем она могла обернуться через месяц. Но таков уж был Тимофей Сергеевич — взыскующий Бога в безысходных ситуациях и од-новременно сомневающийся в Нем, когда становилось легче.

Дома его ожидал сюрприз: на лай, поднятый Кузьмой, когда Тимофей Сергеевич открыл двери, в прихожей появились Елена Захаровна и… Наташка.

"Сквохтались-таки!" — подумал Нетудыхин, завидя их вместе.

— Тимоша! Господи, объявился! — возрадовалась Захаровна. — Что случилось? Куда ты пропал?

— Не так много вопросов, Захаровна, — ответил Нетудыхин.

Он поставил рюкзак и удочки в угол прихожей. Обнялись. Даже расцеловались. И с Захаровной, и с Натальей Сергеевной.

Кузьма радостно взвизгивал и носился вокруг Нетудыхина.

— Так где же ты все-таки был? — не отставала Захаровна.

— Отдыхал, — ответил Нетудыхин.

— Да, оно и видно. Зарос, как партизан.

Когда вошли в его комнату и Нетудыхин сел в кресло, Кузьма, не сдержавшись, нахально сиганул к Тимоше на колени и полез лобызаться.

— Кузьма! — сказал Нетудыхин, отстраняя собаку. — Я знаю, ты переживал за меня. Но веди себя прилично. Успокойся!

— Ты видишь, что они у тебя натворили? — сказала Захаровна. В комнате все бы-ло перевернуто. Книжный шкаф выпотрошен, на письменном столе и диване навалом лежали папки, книги, тетради. Как после вражеского набега.

— Да, — с грустью сказал Нетудыхин, — настоящий кавардак. Такого неблагопо-лучного квартиранта можно, пожалуй, и попросить съехать…

— Да ты что! — возмутилась Захаровна. — В честь чего это?

— Ну, неприятности причиняю. Потом, вообще, все это дурно пахнет…

— Ты, Тимоша, не вынуждай меня говорить гадости. Никто тебе не заикался о выселении. Они и у меня в комнате хотели провести обыск. Но я им сказала: "Не имеете права! Я жена Героя Советского Союза полковника Светышева! Только через мой труп!" И Кузьма им тут такой тарарам устроил: стал на пороге моей комнаты и рычит, как лев. Они потоптались и не стали обыскивать. Так что, вели мы себя вполне достойно, Тимо-ша.

— Спасибо, — сказал Нетудыхин, гладя подскуливающего Кузю по голове. — Значит, наш договор остается в силе?

— А почему он должен быть не в силе? — ответила на вопрос вопросом Захаров-на.

— Ну и слава Богу. С остальным — разберемся. Все вернем на свои места.

Пока женщины готовили и накрывали стол, Тимофей Сергеевич приводил себя в порядок. Сидя в ванне, он вновь благодарил Бога, что Тот послал ему Захаровну. Другая, на ее месте, предъявила бы Нетудыхину ультиматум и выселила бы его, не задумываясь. Пришлось бы искать новую квартиру или сходиться с Наташкой. Но идти к Наташке жить — значило бы потерять свободу, которая для него была привыше всего. Нет, не бы-товой зависимости он опасался, а утраты той внутренней свободы, которая предоставля-ла ему право распоряжаться собой так, как он хотел, — не рискуя другими. Наталья же все крепче прикипала к нему, и это его угрожающе настораживало. Однако он был ис-кренно рад, что его принимали с такой теплотой.

На кухне позванивали посудой и тихо переговаривались. Тон разговора был дове-рительный. Так говорят между собой близкие люди. "Надо же, — думал Тимофей Сер-геевич, — как они дружно и быстро между собой спелись!"

— Тимоша! — позвала его через некоторое время Захаровна. — Прошу к столу!

Кузьма путался у ног одевающегося Нетудыхина.

— Идем-идем, — ответил Тимофей Сергеевич, и они последовали вдвоем с Кузь-мой на кухню.

Уселись за стол. Был день июльский. На кухне, залитой закатным солнцем, духо-вито пахло жареным картофелем и тем устойчивым запахом домашности, который труд-но определим.

Нетудыхин вдруг остро почувствовал: он — в семье. Может быть, Захаровна и права: пора жениться.

Наталья Сергеевна то ли уловила настроение Нетудыхина, то ли догадалась о его мыслях — вся порозовела.

— Ну, — сказала Захаровна, поднимая рюмку с наливкой, — за твое благополуч-ное возвращение, Тимоша! Даст Бог, все перемелется.

Выпили. Стали есть. Нетудыхин сказал:

— Если даст. Но может и не дать.

— Даст, даст! Ты верь, главное! А не будешь верить, конечно, не даст. За что же давать? Ты крест мой не посеял еще?

— Вы что, Захаровна? Берегу как зеницу ока.

— Слава Богу! Но меня все-таки интересует, — ты прости старуху за такое на-стырное любопытство, — что же с тобой произошло?

— Арестовали.

— Понятно. За что?

— За портрет, который появился на доме быта вместо портрета Ленина. Но это не мой портрет. Он похож на меня, но не мой.

— Твой, Тимоша, твой! Я сама ездила смотреть. Ты там такой симпатичный — ну, прям, вылитый ты.

— Откуда вы об этом узнали?

— Наташа сообщила.

— А ты откуда узнала?

— Пацаны сказали…

— Теперь его уже нет.

— Как нет?! — удивилась Захаровна.

— Так: был — исчез.

— Вот те на! А я всех своих знакомых известила, чтобы поехали посмотрели на моего квартиранта. Нехорошо, Тимоша, ты себя ведешь, совсем нехорошо. Обманщицей я получаюсь. Как же мне теперь им объяснить?

— А так, как есть.

— Не поверят.

— Поверят. Если КГБ поверил, то почему бы им не поверить?

— А что они собственно тут искали у тебя? 3арисовки к твоему портрету?..

— Стихи.

— Зачем?

— Ну, может быть, думали, что они у меня не совсем советские. Их можно было бы приобщить к делу и посадить меня за антисоветскую пропаганду.

— Да? Это так серьезно? Скажи! А я, знаешь, ведь тоже когда-то, в детстве, сочи-няла стихи. Когда влюбилась в первый раз, написала их целую тетрадь.

Ночь темна стоит кругом.

В доме тишина.

Все заснули уж давно —

У меня нет сна.

Где-то в темном уголке

Спишь, наверно, ты.

Не мечтаешь ни о чем,

Ты — мои мечты…

Ну и так далее. Ерунда, одним словом.

— Очень непосредственно, — сказал Нетудыхин. — Для поэзии такая непосред-ственность — чрезвычайно важна. Может быть, в вас погиб поэт.