Анатолий Ириновский - Жребий

• Название: Жребий
• Автор: Анатолий Ириновский
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Что есть Зло, а что есть Добро? Можно ли их поменять местами? Какова причастность на земле к этим явлениям Бога, Сатаны и человека? Как возникло человечество согласно постулатам христианской концепции? Что такое тоталитаризм? Все эти вопросы и составляют содержание романа "Жребий". Почему "Жребий"? Потому, что детям, родившемся накануне войны, выпала вот такая судьба. Произведение имеет подзаголовок: фантасмагороический роман о Боге, Сатане и человеке. Сюжетно в нем идет речь о несостоявшейся сделке между Сатаной и человеком. Сатана предлагает перестроить Вселенную, сделав жизнь человека бессмертной. Но чтобы Вселенную перестроить, нужны усилия всех людей. Сатана нуждается в талантливом помощнике, который бы довел до сознания людей несовершенство существующего мира и суть замышляемого. На самом же деле благие намерения Сатаны являются лишь камуфляжем его страстного желания захватить трон Божий. Параллельно мифологической линии в романе дан реалистический ряд, где захват всемирной власти, аналогичный идеям Сатаны, исповедуют защитники тоталитарной системы. Тоталитаризм в той или иной форме был и остается трагедией многих поколений. Он наднационален и присущ разным формациям. Поэтому тема романа есть, по сути, темой изображения вечной борьбы Добра и Зла. Эта оппозиция, развернутая в рамках отношений между Богом, Сатаной и людьми, оказывается для героев романа судьбоносной. Обе линии — и мифологическая, и реалистическая — естественно переплетаются, и обе несут в себе "и жизнь, и слезы, и любовь". В романе частично использованы принципы построения, характерные для детективного жанра. Он динамичен, диалогичен, легко читается, несмотря на свою философскую подоплеку. Может быть инсценирован. Роман адресован широкому кругу читателей, написан на русском языке с элементами вкраплений просторечий и арго.

---

С окончанием войны судьбы человеческие утратили общую цель. Зло казалось побежденным. Оно больше не соединяло людей. Удел их существования стал перерастать в индивидуальную борьбу за место под солнцем. В этой новой гражданской жизни каждый хотел окопаться как можно быстрее и глубже. Человек начинал мельчать, двоиться. А борьба со Злом — оно никуда не делось, только эволюционировало в новые свои формы, — превратилась в дело сугубо личное. Наступали иные времена.

Шло первое послевоенное лето. Вернулся с войны отец Нетудыхина. Оказалось, не с войны — из плена… И не вернулся потом из лагеря.

В Рощинске, где Нетудыхины тогда жили, таких, как Нетудыхин-отец, набралось десятка три. Скопом погрузили их в "телятник" и куда-то увезли. Кое-кто воротился потом, после 53-го. Отец — словно в воду канул…

В это же время, подорвав свое здоровье трудом и горем, умерла мать Нетудыхина. Скинулись дворовые бабы у кого что было поприличней из одежонки, обмыли ее, одели, свезли подругу Анютку на кладбище. Нетудыхин остался один…

Дальше пришлось ему в жизни продираться с помощью собственных кулаков. А была она тогда полуголодной, ободранной и шумной, как ее нищенский воскресный базар. Хотя народ окружал его в общем-то неплохой и по-свойски подельчивый.

Потом пошли детдома, детколонии — петляющая дорожка судьбы привела Нетудыхина на Воркуту…

И все-таки иногда ему в жизни потрясающе везло. Среди этого лихолетья судьба вдруг почему-то проявляла к нему неслыханную милость, граничащую с чудом. Так, чудом, он досрочно освободился. Ну, может быть, и не совсем чудом — по малолетке, — но получил дармовую свободу.

Вышел за проходную Владимирской тюрьмы почти в шоковом состоянии. Господи, неужто это воля?! Ведь вымысливалась она долгими зимними месяцами и представлялась ему бесконечно и недосягаемо далекой. И вдруг стала реальностью. Не растеряться бы, не нырнуть бы опять по кругу, как некоторые. Но он собрался, устоял. Сумел отойти и от первого опьянения неожиданно дарованной свободы, и от того образа жизни, на который, казалось бы, был обречен судьбой послевоенного подростка-сироты. Работал грузчиком, истопником. С мужицким упорством готовился в институт.

Через пару лет, скрывая свою истинную биографию, поступил на вечернее отделение пединститута. И это тоже выглядело невероятным после стольких лет мытарств и пребывания в полосе невезения.

Но былое тяготило. После окончания института нужно было жизнь начинать с чистого листа. Во-первых, сменить город проживания. Хотя в глубине души хотелось ему заявиться в Рощинск, прийти в родной двор и, представ перед соседями и школьными друзьями, сказать: "Вот, видите, это я — целый. Меня жизнь не сломала. Стал учителем. "Но что-то удерживало его, — то ли его болезненные юношеские воспоминания, то ли тщетное желание уйти навсегда от своего прошлого. Во-вторых, после стольких лет пребывания в бараках и общагах ему хотелось уединения, тишины, может быть, даже одиночества. Он пытался основательно сосредоточиться на себе, сделать объективный разбор своей жизни. Написать Большую книгу о том поколении мальчишек, на детство которых выпала война и все воспоследовавшие за нею беды. И считал, что он не должен по этой причине пока обзаводиться семьей. Правда, Большая книга почему-то не писалась. Писались стихи, и то непечатаемые.

День осенний тих и ясен,

По лужайке бродит грач,

И плывет над головою

Незнакомой птицы плач.

Так выводит, так рыдает,

Выворачивает так,

Словно жизнь пришла к исходу,

И до смерти — только шаг.

Эй, пичуга, что за горе?

Чем так душу потрясли?

Обманули? Обокрали?

Или друга увели?

Иль с коварным откровеньем

Низко предали врагам?..

Ах, родная, в мире этом

Я не раз был предан сам.

Дух такой, такое время,

В людских душах — пустота.

Ведь и эру-то начали

Мы предательством Христа.

Все же жить на свете надо,

Чтоб там ни было и сколь, -

Перетерпится, уймется,

Отойдет в былое боль.

Только впредь не будь рубахой.

Помни опыт роковой,

А иначе так обманут,

Что покончишь ты с собой.

Чуть-чуть грустно, чуть-чуть больно,

Под ногами — палый лист,

И над рощей поредевшей

Безысходный плач повис.

Кстати, о Нетудыхине-стихотворце. Был ли он поэт — судить читателю. Но я намерен и дальше использовать его стихи, не перегружая однако ими свой собственный текст. Говорить о человеке пишущем без ознакомления с тем, о чем и как он пишет, просто невозможно. А стихи для Нетудыхина были своеобразной отдушиной. Они рождались в нем в моменты преодоления разных жизненных ситуаций и умирали, часто так и не став достоянием других людей. Иные, правда, он записывал, подолгу работал над ними. Эта потребность в слове восходила у Нетудыхина еще к раннему детству. И, несмотря ни на что, пребывала в его душе на протяжении всей последующей жизни. Хотя до всего приходилось доходить своим трудом и чтением книг. Чем больше он читал, тем яснее осознавал со всей остротой свою собственную малость и свое потрясающее невежество. Под впечатлением прочитанного, в отчаянии, он не раз бросал писать стихи. В итоге оказывалось, что от стихов совсем не так-то просто отделаться. И он опять еще яростней набрасывался на книги, поглощая их, как голодный зэк тощую пайку. Он понимал, что на голом таланте, если его отпустил ему Бог, далеко не уедешь. Постепенно чтение приобрело у Нетудыхина образовательный характер.

Особенно ему повезло во Владимирской тюрьме, куда его зашпаклевали после побега. В то время там укомплектовалась за счет книг, присылаемых заключенным с воли, прекрасная библиотека. И, по существу, проведенный в тюрьме год был для него основательной подготовкой для поступления в институт.

Теперь все это оставалось в прошлом. Он учительствовал, незаметно жил в обыкновенном областном российском городе. Казалось, что он нашел наконец в жизни ту нишу, ту лагуну, где можно было как-то более-менее существовать. Насмотревшись в жизни всякого, он не предъявлял к ней непомерных требований. Ходил в школу, читал русский язык и литературу, работал над собой. Он был тихо счастлив, что нашел себе пристанище у такой добрейшей и незлобивой женщины, как Захаровна. Она, правда, иногда подшумливала на него, но у нее это шло скорее от форсу, чем от натуры. По вечерам он уединялся у себя в комнате и, отдав вынужденную дань подготовке уроков, упорно трудился над собственными текстами.

Однако так хорошо ему было только попервоначалу. По мере оседания в новом городе жизнь медленно, но неустанно затягивала Нетудыхина в свой местный водоворот. Как-то так невольно для себя стал он похаживать на разные культурные мероприятия: бывал на диспутах и вечерах в пединституте, на концертах заезжих гастролеров, посещал художественные выставки. И вот уже сам не заметил, как он стал ходить регулярно на сборы объединения здешней литературной братии. Присматривался, наблюдал. Что за народ? О чем пишут? Чем живут? Познакомившись, предложил заслушать цикл его стихов на одном из заседаний. Заслушать согласились, но потребовали тексты наперед, чтобы с ними заранее можно было ознакомиться. В целом при обсуждении отозвались положительно, хотя высказали и ряд критических замечаний. Чувствуя себя все же чужеродным среди этой словоблудствующей публики, держался Нетудыхин со всеми на расстоянии и душу берег зачехленной.

Потом появилась первая печатная подборка его стихов. И скоро он уже кому-то чем-то был обязан, кому-то что-то должен — жизнь медленно и методично брала свое. А после выхода его сборника в местном издательстве, где ему ценой ухищрений и уступок все же удалось протолкнуть свои не лучшие тексты, он стал даже на какое-то короткое время "известным и уважаемым". Коллеги в школе почтительно с ним здоровались. Пацаны из школьного литкружка, которым он руководил, зауважали, но за глаза все также продолжали называть его Тимохой. Больше всех, конечно, переусердствовала в этом деле Захаровна. Она ходила с Кузьмой по всем своим знакомым и демонстрировала эту проклятую книженцию с его дарственной надписью. Дома, правда, она перестала теперь так оркестрово громыхать на кухне кастрюлями и по вечерам старалась его не тревожить. Досадней же всего было то, что книжка получилась в общем-то жалкая. Поэтому нечего было и торжествовать по поводу ее выхода.

И все же при всей внешней безмятежности жизнь Нетудыхина мучила его своей разбросанностью. Получалось так, что жил он как бы одновременно несколькими жизнями. Первая оборачивалась школой, уроками, классным руководством. Она не была главной, но ее надо было тянуть ради куска хлеба. Самое страшное, что она забирала у него энергию и драгоценное время. На творчество, на главную жизнь, его уже не хватало. И с каждым месяцем Нетудыхин все яснее понимал, что именно эта второстепенная, ничего не значащая, как будто бы временная, промежуточная жизнь и становится в его существовании определяющей.