Джон Пассос - 1919

• Название: 1919
• Автор: Джон Пассос
• Жанр: Проза
• ISBN: 5-17-022369-2, 978-5-17-022369-5, 5-94643-098-x, 978-5-94643-098-2

За ушами, грязь и сор ВЕЛИЧАЙШЕЕ В МИРОВОЙ ИСТОРИИ СТОЛКНОВЕНИЕ АРМИЙ ПОД ВЕРДЕНОМ ДЕМОНСТРАЦИЯ 150.000 МУЖЧИН И ЖЕНЩИН но попутно возникает другой весьма важный вопрос. Нью-йоркская фондовая биржа является ныне единственным в мире свободным рынком ценностей. Если она удержит это положение, то несомненно станет едва ли не величайшим в мире торговым центром ...

---

Когда Джи Даблью бывал занят, они часто выезжали с Эдгаром Роббинсом, который бил чем-то вроде помощника Джи Даблью. Элинор терпеть его не могла, она говорила, что в его цинизме есть что-то оскорбительное, но Эвелин любила слушать его. Он говорил, что мир будет еще страшней войны и хорошо, что никто никогда ни о чем не спрашивает его мнения, иначе он наверняка сел бы в тюрьму. Любимым местопребыванием Роббинса был трактир Фредди на Монмартре. Там они просиживали долгие вечера в тесных, прокуренных, переполненных комнатах, а Фредди, носивший большую белую бороду, как у Уолта Уитмена, играл на гитаре и пел. Иногда он напивался и угощал всех за свей счет. Тогда из задней комнаты появлялась его жена, сварливая баба, похожая на цыганку, и ругалась, и орала на него. Люди вставали из-за столиков и декламировали длинные стихотворения о La Grand'route, La Misere, L'Assassinat или пели старинные французские песни, как, например; Les Filles de Nantes [Большая дорога, Нищета, Убийство... Дочери Нанта (франц.)]. По окончании номера все присутствовавшие дружно аплодировали. Это называлось - устраивать бенефис. Фредди пригляделся к ним и, когда они появлялись, шумно приветствовал их - "Ah les belles Americaines" [А, прекрасные американки (франц.)]. Роббинс уныло пил кальвадос за кальвадосом, время от времени отпуская едкие замечания о текущих событиях и мирной конференции. Он говорил, что этот трактир липовый, кальвадос - мерзкий, а сам Фредди - грязный старый бродяга, но почему-то его постоянно сюда тянет.

Джи Даблью два раза ходил туда вместе с ними, и иногда они брали с собой какого-нибудь члена мирной делегации, на которого их знакомство с интимным парижским бытом производило огромное впечатление. Джи Даблью пришел в восторг от старинных французских песен, но сказал, что в этом трактире ему все время хочется чесаться, он убежден, что там водятся блохи. Эвелин любила смотреть на него, когда, полузакрыв глаза и откинув назад голову, он слушал пение. Она чувствовала, что Роббинс недооценивает богатых возможностей его натуры, и, когда он начинал говорить саркастическим тоном о "шишке", как он называл Джи Даблью, неизменно приказывала ему замолчать. Она считала, что в этих случаях Элинор не стоило смеяться, тем более что Джи Даблью так искренне предан ей.

Когда Джерри Бернхем вернулся из Америки и узнал, что Эвелин часто встречается с Дж.Уордом Мурхаузом, он ужасно возмутился. Он повел ее завтракать на левый берег в "Медичи грилл" и заговорил с ней об этом.

- Право же, Эвелин, я никак не предполагал, что вы поддадитесь на такой явный блеф. Этот тип не что иное, как обыкновеннейший рупор... Честное слово, Эвелин, я вовсе не требую от вас, чтобы вы влюбились в меня, я очень хорошо знаю, что я вам глубоко безразличен, да и как могло бы быть иначе?.. Но, черт возьми, этот рекламных дел мастер...

- Послушайте, Джерри, - сказала Эвелин с набитым ртом, - вы прекрасно знаете, что я вас обожаю... То, что вы говорите, просто-напросто скучно.

- Вы любите меня не так, как мне бы хотелось... Но к черту, не в этом дело... Вам вина или пива?

- Закажите приличное бургундское, Джерри, и велите его чуточку подогреть... Послушайте, ведь вы же сами написали статью о Джи Даблью... Я читала ее в "Геральде".

- Валяйте, валяйте, добивайте меня... Ей-богу, клянусь вам, Эвелин, я брошу это гнусное занятие и... ведь это же была ординарнейшая, старомодная болтовня, и я думал, что у вас хватит ума это понять. Черт возьми, до чего хороша рыба!

- Чудесная рыба... Но послушайте, Джерри, именно у вас должно быть побольше здравого смысла...

- Не знаю, я воображал, что вы не похожи на других светских дам, вы живете самостоятельно и все такое.

- Не будем ссориться. Джерри, давайте лучше веселиться, ведь мы в Париже, и война кончилась, и сегодня - чудесный зимний день, и все здесь...

- Война кончилась, как же! - грубо сказал Джерри.

Эвелин почувствовала, что он ей действует на нервы, и стала любоваться багряным блеском зимнего солнца, и старинным фонтаном Медичи, и нежно-лиловым кружевом обнаженных деревьев за высокой чугунной решеткой Люксембургского сада. Потом она поглядела на красное, напряженное лицо Джерри, на его вздернутый нос и редкие, мальчишески-курчавые, уже кое-где седеющие волосы; она нагнулась к нему и потрепала его по руке.

- Я понимаю, Джерри, вы видали вещи, которых я даже представить себе не могу... Вероятно, это пагубное влияние Красного Креста.

Он улыбнулся, подлил ей вина и сказал со вздохом:

- Эвелин, вы самая привлекательная женщина на свете... Но, как и всем женщинам, вам импонирует власть... Если главное для вас - деньги, то это деньги, если слава, то слава, если искусство, то вы - пламенная поклонница искусства... Вероятно, я такой же, но просто больше обманываю себя.

Эвелин сжала губы и ничего не сказала. Ей вдруг стало холодно, и жутко, и одиноко, и она не знала, что сказать. Джерри залпом выпил бокал вина и заговорил о том, что он бросит свое ремесло, и поедет в Испанию, и напишет книгу. Он не питает к себе ни малейшего уважения, но быть в наши дни газетным корреспондентом - нет, черт возьми, это уж слишком. Эвелин сказала, что она ни за что не вернется в Америку, она уверена, что поело войны там совсем невыносимо станет жить.

Выпив кофе, они пошли гулять по саду. Перед зданием сената несколько пожилых господ играли в крокет в последних лучах вечернего солнца.

- Ах, эти французы очаровательны, - сказала Эвелин.

- Второе детство, - проворчал Джерри.

Они бесцельно бродили по улицам, читая бледно-зеленые, желтые и розовые афиши на киосках, взглядывая в окна антикварных магазинов.

- И вам и мне пора возвращаться на службу, - сказал Джерри.

- Я не вернусь, - сказала Эвелин, - я позвоню по телефону и скажу, что простудилась и собираюсь лечь в постель... И, кажется, я так и сделаю.

- Не надо, лучше я тоже не пойду на службу, будем веселиться.

Они пошли в кафе напротив Сен-Жермен-де-Пре. Когда Эвелин вышла из телефонной будки, Джерри купил ей букетик фиалок и заказал коньяку и зельтерской.

- Эвелин, давайте бездельничать, - сказал он, - я сегодня же пошлю моим сукиным детям телеграмму с просьбой уволить меня.

- Вы думаете, что так будет лучше, Джерри? Ведь, в конце концов, вы имеете замечательную возможность поглядеть на мирную конференцию и все такое.

Через несколько минут она оставила его и пошла домой. Она не позволила ему провожать ее. Проходя мимо окна, у которого они сидели, она заглянула в кафе, он заказывал еще выпивку.

На рынке рю-де-Бюсси под газовыми фонарями царило большое оживление. Пахло свежей зеленью, маслом и сыром. Она купила несколько булочек на завтрак и два-три небольших кекса на случай, если кто-нибудь придет к чаю. В ее маленькой розовой и белой гостиной было очень уютно, в камине пылали брикеты, Эвелин закуталась в плед и прилегла на кушетку.

Она спала, ее разбудил звонок. Это были Элинор и Джи Даблью, пришедшие проведать ее. Джи Даблью был вечером свободен и предлагал им пойти с ним в оперу на "Кастора и Поллукса" (*73). Эвелин сказала, что она себя ужасно чувствует, но, пожалуй, все-таки пойдет. Она согрела им чаю, а сама побежала в спальню одеваться. Она чувствовала себя такой счастливой, что не могла удержаться и замурлыкала, сидя перед туалетом и глядя на себя в зеркало. Ее кожа казалась белой, и на лице было то спокойное, загадочное выражение, которое она любила. Она очень тщательно и почти незаметно накрасила губы и уложила волосы в узел на затылке, волосы беспокоили ее, они не вились и были какого-то неопределенного цвета, на мгновение она даже решила не идти. Но тут вошла Элинор с чашкой чаю в руках и попросила ее поторопиться, так как им еще придется заехать к Элинор и подождать, покуда она переоденется, а опера начинается рано. У Эвелин не было настоящего вечернего манто, и ей пришлось накинуть на вечернее платье старую кроликовую шубу. На квартире Элинор их поджидал Роббинс, на нем был довольно поношенный смокинг. Джи Даблью был в майорском кителе Красного Креста. Эвелин решила, что он занимается гимнастикой, так как его подбородок уже не свисал, как прежде, на тугой высокий воротник.

Они наспех поели у "Паккарди" и выпили множество скверно приготовленных коктейлей мартини. Роббинс и Джи Даблью были в ударе и все время смешили дам. Теперь Эвелин поняла, почему они так хорошо сработались. Они опоздали в оперу, там было чудесно - сплошное сверкание канделябров и мундиров. Мисс Уильямс, секретарша Джи Даблью, уже сидела в ложе. Эвелин подумала, как о ним, должно быть, приятно работать, и на секунду отчаянно позавидовала мисс Уильямс, даже ее обесцвеченным перекисью волосам и дробной скороговорке. Мисс Уильямс перегнулась к ним и сказала, что они пропустили самое интересное - только что в зал вошли президент Вильсон и его супруга, встреченные бурной овацией, и маршал Фош, и, кажется, президент Пуанкаре.

В антракте они с трудом пробрались в переполненное фойе. Эвелин разгуливала с Роббинсом и изредка ловила взглядом Элинор, гулявшую с Джи Даблью, и чуточку завидовала ей.