Генрих Хаапе - Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте

• Название: Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте
• Автор: Генрих Хаапе
• Издательство: Яуза-пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9955-0051-3

Ветераны знают: чтобы увидеть подлинное лицо войны, надо побывать даже не на поле боя, а во фронтовых лазаретах и госпиталях, где вся боль и весь ужас смерти предстают в предельно концентрированном, сгущенном виде. Автор этой книги, Oberarzt (старший врач) 6-й пехотной дивизии Вермахта, не раз смотрел смерти в лицо — в 1941 году он прошел со своей дивизией от границы до московских окраин, спас сотни раненых немецких солдат, лично участвовал в боях, был награжден Железным крестом I и II классов, Германским Крестом в золоте, Штурмовым знаком и двумя нашивками за уничтожение советских танков. Из всего его батальона, летом насчитывавшего более 800 штыков, до конца битвы под Москвой дожили лишь 28 человек…

Эта книга — больше, чем очередные мемуары о Второй мировой. Это не только потрясающий рассказ об ужасах войны, о жизни и смерти на Восточном фронте, но и безжалостный, хирургически точный анализ причин поражений Вермахта, горький и честный ответ на вопрос: почему так удачно начавшаяся война завершилась полным разгромом немецкой армии, падением Третьего Рейха и капитуляцией Германии?

---

Установленная Сталиным тактика выжженной земли очень сильно ударила в первую очередь по самому гражданскому населению России. Отступавшие солдаты и специально организованные для этого группы гражданских лиц неукоснительно выполняли сталинский приказ: «Не оставлять врагу ни килограмма зерна, ни литра горючего. Колхозникам — эвакуировать все запасы продовольствия. Все, что может быть использовано врагом, должно быть уничтожено». Тот факт, что на занимаемых германской армией территориях вынуждены были остаться миллионы местных гражданских жителей, попросту как бы даже и не принимался во внимание.

Когда установилась холодная погода, к нам стали подходить отдельные русские крестьяне с вопросами о том, что станется с ними этой зимой — ведь у них не было достаточных запасов продовольствия, чтобы дотянуть хотя бы до весны. Мы только и могли ответить им, что нам самим не хватает еды, упирая на то, что это именно их Сталин, а не мы, приказал применять тактику выжженной земли. Немного успокаивали их лишь наши заверения в том, что мы сможем помочь им продовольствием не ранее, чем падет Москва. Нам еще повезло, что благодаря исключительно высокому темпу нашего наступления русские просто не успели реализовать сталинскую тактику в Калинине, и в результате нам в руки попали огромные зернохранилища и склады с продовольствием.

Для расквартирования нашего личного состава мы экспроприировали в Князево половину всех домов: их жители были временно переселены в дома другой половины. Однако для обеспечения максимальной защищенности наших людей от морозов нами рассматривалась даже желательность и возможность полной эвакуации из Князево всего русского населения.

На батальонном пункте боевого управления зазвонил полевой телефон. Ответивший на звонок Ламмердинг повернулся к нам и произнес лишь одно слово:

— Почта!

Долгожданное слово мгновенно разнеслось по всему батальону подобно молнии. Это была первая почта, полученная нами с конца сентября, и всего третья по счету с начала кампании почти пять месяцев назад.

Для того чтобы ускорить процесс, я спешно отправил на наше почтовое отделение Фишера на моем «Опеле», а все мы, в приподнятом настроении, немедленно стали готовиться к тому, чтобы отметить вечером это радостное событие небольшим праздничным застольем. В и без того громадных русских печах был разведен щедрый огонь, откуда ни возьмись возникли дополнительные пайки чая, а все мы, прямо как дети, дожидающиеся начала праздника, с нетерпением слонялись вокруг, пока почтовые служащие рассортировывали письма по ротам.

Снег

Увы, не каждое письмо принесло с собой радостные известия. Некоторые демонстрировали всем вокруг фотографии жен, детей, любимых девушек, другие же сидели, уставившись в одну точку и окаменев от свалившегося на них горя — для них в этот момент перестал существовать весь мир.

Среди последних был, например, Зеельбах, у которого во время воздушного налета на Дюссельдорф погибла вся семья: отец, мать и трое младших сестер. Они были похоронены уже два месяца назад, а узнал он об этом только сейчас. Длинное письмо, написанное им матери буквально накануне, не имело теперь своего адресата. Он порвал его. Деревянную лошадку, кораблик и забавную дергающуюся фигурку на ниточке, которые он столь старательно вырезал из дерева для своих маленьких сестренок, он раздал теперь своим товарищам. Фельдфебель Штеммер из 10-й роты, долгое время не имевший никаких известий от своей жены, получил теперь письмо от соседа, в котором тот подробно живописал поведение, а затем и исчезновение фрау Штеммер. Штеммер был ошеломлен и жаждал теперь только одного — оказаться в Германии, разыскать жену и убить того, другого. Однако все мы были далеко, за Волгой, и не имели возможности сделать хоть что-то, что могло бы повлиять на ход событий в Германии. Даже письма шли отсюда до дома неделями. Из-за ощущения собственного бессилия многие чувствовали себя очень подавленно.

От Марты было где-то тридцать с лишним писем. Все они были ею пронумерованы, и таким образом выяснилось, что в пути затерялось лишь четыре из них. Она отказалась от ангажемента в Венской Народной Опере и была снова в Дуйсбурге. Она делилась со мной своими планами по поводу празднования нашей помолвки: это должно было быть узкосемейным событием, всего с несколькими приглашенными друзьями, в доме моего брата в Крефельде. Все уже были заняты приготовлениями, делали запасы; Марта писала, что в наших погребах уже заготовлены и дожидаются своего часа шампанское, вина и ликеры из Франции, рейнвейн и мозельвейн. Главное, что у нее не было никаких сомнений по поводу даты нашей помолвки: самое позднее — в январе. Газетные вырезки, вложенные ею в письма, рисовали положение на фронтах в самых розовых тонах. Шеф германской прессы Дитрих предсказывал мирное и многообещающее Рождество; по его заверениям, кампания на востоке к тому времени завершится, поскольку уже сейчас она, со всей очевидностью, почти выиграна. Красная Армия потерпела смертельное поражение и больше никогда уже не воспрянет, а все, что останется сделать, — это лишь «полицейские зачистки». Пропаганда — коварное оружие; ее битва за умы может считаться уже выигранной, если у людей присутствует желание верить в нее. Даже мы — вопреки всему тому, что видели собственными глазами, — наполовину верили Дитриху в том, что война будет выиграна нами уже к Рождеству.

Настал подходящий момент для того, чтобы откупорить припасенную мной бутылку коньяка. Генрих принес ее мне, и я ненадолго оторвался от чтения писем для того, чтобы провозгласить тост за Марту.

— Боже всемилостивый! Посмотрите-ка на это! — воскликнул Нойхофф. — Этот хитрец тащил с собой бутылку коньяка всю дорогу от Франции до Москвы и только сейчас решил рассекретить ее!

— Просто это Марта только что разрешила ему открыть ее, герр майор, — вставил Ламмердинг.

— Где вы ее взяли? — с изумлением поинтересовался Беккер. — А еще интереснее, где вы ее все время прятали?

— Извините, но этого я вам сказать не могу. Врачебная тайна. Я связан клятвой Гиппократа.

Входная дверь вдруг с шумом распахнулась, и посыльный из 9-й роты взволнованно доложил:

— Русские только что захватили в плен унтер-офицера Бирманна, герр майор!

— Как это случилось?

— Он был в наряде на выносном наблюдательном посту, герр майор, и незадолго до того, как его должны были сменить там, на него неожиданно напали русские лазутчики и силой утащили в расположение своих частей.

— Откуда вам известно, что его утащили живьем?

— Солдаты в траншеях позади него услышали его вскрик, — объяснил посыльный, — и бросились ему на помощь, но когда оказались на месте, то обнаружили там лишь его винтовку и каску. А следы на снегу указывали на то, что, когда его тащили, он сопротивлялся. При этом не было произведено ни одного выстрела, герр майор.

— Благодарю вас, — хмуро кивнул Нойхофф.

Посыльный отдал честь и вышел.

— Ну, с этим теперь уже ничего не поделать… Русские постараются вытянуть все, что ему известно, о наших позициях, а затем, вероятно, расстреляют. Проклятие! Проклятие! Проклятие!

Повернувшись к Ламмердингу, он распорядился:

— Проследите за тем, чтобы все командиры рот были предупреждены. Наблюдателям на выносных постах: при малейших признаках проявления активности врагом немедленно возвращаться в траншеи и поднимать тревогу.

На том все в тот раз и закончилось. Бирманн — первый человек из нашего батальона, угодивший в плен к красным, — был затем вычеркнут из списков личного состава, Титжен отправил письмо о случившемся его родным, а четырнадцать нераспечатанных и непрочитанных писем, пришедших тогда с почтой, были отправлены обратно его молодой жене.

Больше мы никогда ничего о нем не слышали.

* * *

Пару дней спустя прибыло наше зимнее обмундирование… Каждой роте причиталось всего по четыре шинели с теплой меховой подкладкой и по четыре пары подбитых изнутри войлоком ботинок. Четыре «комплекта» зимнего обмундирования каждой роте! Шестнадцать шинелей и шестнадцать пар зимних ботинок на весь батальон численностью восемьсот человек! В довершение ко всему эта скудная поставка совпала с внезапным и резким похолоданием до минус двадцати двух градусов.

До нас стали доходить сведения о том, что вопрос об обеспечении зимним обмундированием частей, непосредственно наступающих на Москву, больше вообще не входит в общий план снабжения. Так, кое-что, да и то чисто случайно. В штабы корпусов и армий поступало все больше и больше рапортов с вполне разумной рекомендацией отложить наступление на Москву армией, имеющей лишь летнюю форму одежды, а вместо этого обратить большее внимание на подготовку зимних позиций. Некоторые из этих рапортов были отправлены штабом Группы армий «Центр» прямиком в ставку Гитлера, но оттуда на это так и не поступило ни одного ответа или хотя бы подтверждения получения этих рапортов. Звучал лишь один настойчивый приказ: «Атаковать!» И наши солдаты атаковали…