Генрих Хаапе - Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте

• Название: Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте
• Автор: Генрих Хаапе
• Издательство: Яуза-пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9955-0051-3

Ветераны знают: чтобы увидеть подлинное лицо войны, надо побывать даже не на поле боя, а во фронтовых лазаретах и госпиталях, где вся боль и весь ужас смерти предстают в предельно концентрированном, сгущенном виде. Автор этой книги, Oberarzt (старший врач) 6-й пехотной дивизии Вермахта, не раз смотрел смерти в лицо — в 1941 году он прошел со своей дивизией от границы до московских окраин, спас сотни раненых немецких солдат, лично участвовал в боях, был награжден Железным крестом I и II классов, Германским Крестом в золоте, Штурмовым знаком и двумя нашивками за уничтожение советских танков. Из всего его батальона, летом насчитывавшего более 800 штыков, до конца битвы под Москвой дожили лишь 28 человек…

Эта книга — больше, чем очередные мемуары о Второй мировой. Это не только потрясающий рассказ об ужасах войны, о жизни и смерти на Восточном фронте, но и безжалостный, хирургически точный анализ причин поражений Вермахта, горький и честный ответ на вопрос: почему так удачно начавшаяся война завершилась полным разгромом немецкой армии, падением Третьего Рейха и капитуляцией Германии?

---

— Остальных заберет другая машина, которую мы пошлем за вами, — твердо заверили мы санитара-носильщика. — Не позже чем к утру. Прощайте и удачи вам!

Кнуст и я забрались в кабину к водителю. Мой автомат, с которым я теперь не расставался, лежал у меня на коленях, а нагрудные карманы успокаивающе оттягивали еще и две гранаты. Пока санитарка медленно и с трудом пробиралась в ночи, освещая себе фарами песчаную проселочную дорогу, Кнуст уснул. На рукаве его все еще болталась повязка с красным крестом.

Я тоже очень хотел заснуть — мое тело буквально вопило от усталости, требуя себе хотя бы кратковременного отдыха, однако мозг упорно сохранял повышенную активность. Перед моим мысленным взором стремительно проносились тысячи картин и событий сегодняшнего дня. Событий, которые я ощущал необходимым безотлагательно осмыслить и тщательно рассортировать. Ведь те всего несколько километров фронта, на которых я находился последние двадцать часов, — это же, по сути, почти ничто по сравнению с огромным продвигавшимся на восток германским фронтом, протянувшимся от Балтики до Украины! На скольких полях и холмах, в скольких лесах и траншеях умирали сейчас, вот именно в этот конкретный момент, раненые немецкие солдаты, отчаянно дожидаясь помощи, которая не придет или придет, но уже слишком поздно? Вне всякого сомнения, рассуждал я про себя, армия могла бы быть подготовлена и более основательно к тому, чтобы более эффективно справляться с возникшим адским коктейлем из смятения, неразберихи, страха и безысходности, остававшихся ужасающим шлейфом за идущими впереди штурмовыми батальонами. Может быть, конечно, организация и обеспечение самых передовых частей и были вне критики, но, на мой взгляд, наблюдалось также и очевидное, я бы даже сказал, преступное пренебрежение к нуждам подразделений второй линии, следовавших сразу за этими передовыми частями. Конечно, может, было бы даже лучше порекомендовать наступать немного помедленнее, если бы это высвободило нам хотя бы немного времени для того, чтобы успевать находить и спасать раненых и предавать земле погибших.

За всеми этими размышлениями мы незаметно доехали до места встречи с Петерманном и дальше двинулись уже верхом, прикидывая, как бы нам снова догнать батальон. Вдруг из темноты возникла и поравнялась с нами полевая машина командира нашего полка. Оберст Беккер сидел впереди, рядом с водителем, его адъютант — сзади. У меня мелькнула мысль, что не иначе как само Провидение избрало меня своим глашатаем для того, чтобы я смог поделиться с Беккером своими мыслями и чувствами по поводу вопиющей дезорганизованности в действиях частей второй линии и трудностей, мешающих оказывать раненым своевременную и качественную помощь. Обычные доклады подчиненных своим командирам довольно стереотипны и сводятся примерно к следующему: «Ничего необычного… Ничего такого особенного… Ничего из ряда вон выходящего, о чем стоило бы докладывать». Однако на этот раз у меня было о чем доложить. И я чувствовал, что оберст Беккер, будучи рьяным приверженцем дисциплины и порядка, по достоинству оценит мою откровенность и даже будет благодарен мне за такой доклад. В первую очередь он всегда проявлял очень чуткую заботу о своих солдатах, и к тому же я знал, что он меня помнит и уважительно расположен ко мне еще со времени нашей совместной службы в Нормандии. Впервые это проявилось тогда, когда он обратил свое внимание на мою привычку сокращать в составляемых мной медицинских докладах словосочетание «Haltepunkt» (пункт остановки) до специфической и даже как бы этакой сленговой медицинской аббревиатуры «Нр.». С тех пор он так и прозвал меня — Хальтепункт. Но как бы то ни было, мне было приятно, когда я услышал из остановившейся машины:

— Здравствуйте, Хальтепункт. Как обстановка?

Спешившись, я отдал честь приветливо улыбающемуся мне оберсту и ответил со всей возможной прямотой:

— Положение неудовлетворительное в слишком многих отношениях, герр оберст. Информация о местонахождении и количестве раненых поступает зачастую либо слишком поздно, либо даже не поступает вовсе. Офицеры и солдаты на переднем крае наступления уделяют раненым не слишком много внимания, и в результате мы не имеем с ними должного взаимодействия.

Брови Беккера медленно поползли вверх, а глаза стали наливаться сталью, ноя все равно продолжал, уже почти сорвавшись в крик:

— Раненые разбросаны на слишком больших площадях, герр оберст, и в результате получают либо недостаточную медицинскую помощь, либо не получают ее вообще!

— Где ваша повязка с красным крестом? — резко и гневно спросил он, с явным неудовольствием покосившись на мой автомат и рукав без повязки.

— Я снял ее, герр оберст.

— Кто приказал?

— Никто, герр оберст.

— Доложите начальнику медицинской службы, что самовольно сняли с себя повязку.

Немного помолчав и, по всей видимости, стараясь взять себя в руки и успокоиться, Беккер прокашлялся и проговорил уже более миролюбиво:

— Будьте добры воздерживаться от критиканства передовых боевых подразделений, а вместо этого сконцентрироваться на выполнении собственных служебных обязанностей. Действия боевых подразделений — не ваша забота, вы отвечаете за заботу о раненых! Будьте добры, еще раз повторяю, помнить об этом.

Оберст приказал своему водителю двигаться дальше, и машина энергично тронулась с места.

Я грузно взобрался обратно в седло, ощущая себя побитой ни за что собакой, мокрым пуделем. Я был зол и в то же время совершенно опустошен и подавлен. В список моих печальных опытов было внесено еще одно правило, которое следовало неукоснительно соблюдать в ходе ведения боевых действий: никогда не рассчитывать на какое бы то ни было содействие со стороны боевых подразделений. Если же какая-то помощь и будет вдруг оказана — как это было в случае с выделенными мне Штольцем двумя его людьми, — относиться к этому как к неожиданному дару свыше. С этого момента я твердо решил создать свою собственную систему оказания помощи раненым, одной из главных определяющих черт которой была бы моя максимальная независимость от кого и чего бы то ни было. Нелицеприятная беседа с Беккером стала для меня хорошим уроком! И хорошо, что я получил его раньше, а не позже — это должно было сослужить мне хорошую службу в дальнейшем.

Справа от дороги рядом с каким-то домом стояла санитарная машина. Подумав, что моя помощь может оказаться полезной, я вошел внутрь, но обнаружил, что там уже находится врач из 1-го батальона и ситуация у него полностью под контролем. Мой коллега поведал мне печальную историю о том, как трое наших санитаров-носильщиков и раненые, которым они оказывали в тот момент помощь, были зверски перебиты русскими в ходе боя за какой-то там бункер недалеко от границы. Мое сердце ожесточилось против врага еще сильнее.

Ближе к ночи стало возможным подолгу ехать прямо по самой дороге, которая теперь была почти свободна от колонн, устраивавшихся на привал и готовившихся урвать во время него хотя бы немного времени на сон. Тут я увидел прямо рядом с дорогой свет и толпу людей вокруг навеса, изнутри которого он исходил. Подъехав ближе, я разглядел, что рядом с навесом стоит и машина оберста Беккера. Доносившиеся оттуда чрезвычайно привлекательные запахи мясного гуляша и какого-то супа заставили меня осознать, насколько я нечеловечески голоден.

— А вот и господин Хальтепункт! — весело поприветствовал меня Беккер. — Вы сегодня что-нибудь ели?

Казалось, он уже совершенно забыл о суровом разносе, устроенном мне всего лишь какой-то час назад.

— Нет, герр оберст, — откровенно признался я.

Моя обида на старого вояку куда-то сама собой улетучилась.

— Тут вот сварили изумительный гороховый суп с говядиной. Присоединяйтесь-ка и отведайте. Ну прямо точно как по-домашнему!

Наваристый суп из огромного чугунного котла был действительно божественно вкусен. Энергично опустошая поданную мне дымящуюся миску с ним, я невольно припоминал слышанное мной о старом оберсте. Он всегда питался той же самой пищей, что и его подчиненные, причем никогда не приступал к еде до тех пор, пока не убеждался в том, что все его люди накормлены.

— Запомните хорошенько, Хальтепункт: хорошая кормежка помогает телу и душе крепко держаться друг дружки, — приговаривал Беккер, пока я был всецело занят супом. — Никогда не проходите мимо полевой кухни!

Заботливо, ну прямо-таки по-отечески дождавшись, пока я закончу с едой, он возбужденно продолжил:

— Знаете, насколько продвинулись за сегодняшний день наши разведывательные подразделения? До самого Мемеля! Мы уже почти дошли до Мемеля, Хапьтепункт! Это означает, что за первый день мы преодолели семьдесят километров вражеской территории. Можете мне верить, Хапьтепункт, это выдающееся достижение!