Генрих Хаапе - Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте

• Название: Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте
• Автор: Генрих Хаапе
• Издательство: Яуза-пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9955-0051-3

Ветераны знают: чтобы увидеть подлинное лицо войны, надо побывать даже не на поле боя, а во фронтовых лазаретах и госпиталях, где вся боль и весь ужас смерти предстают в предельно концентрированном, сгущенном виде. Автор этой книги, Oberarzt (старший врач) 6-й пехотной дивизии Вермахта, не раз смотрел смерти в лицо — в 1941 году он прошел со своей дивизией от границы до московских окраин, спас сотни раненых немецких солдат, лично участвовал в боях, был награжден Железным крестом I и II классов, Германским Крестом в золоте, Штурмовым знаком и двумя нашивками за уничтожение советских танков. Из всего его батальона, летом насчитывавшего более 800 штыков, до конца битвы под Москвой дожили лишь 28 человек…

Эта книга — больше, чем очередные мемуары о Второй мировой. Это не только потрясающий рассказ об ужасах войны, о жизни и смерти на Восточном фронте, но и безжалостный, хирургически точный анализ причин поражений Вермахта, горький и честный ответ на вопрос: почему так удачно начавшаяся война завершилась полным разгромом немецкой армии, падением Третьего Рейха и капитуляцией Германии?

---

И вдруг наших ушей — и даже не ушей, а чего-то такого внутри груди — коснулось какое-то низкое утробное гудение в воздухе, происхождения которого я поначалу даже не понял. Звук быстро нарастал, приближался, и в какое-то мгновение у меня возникло ощущение, что прямо по небу над нашими головами с чудовищной скоростью проносится какой-то фантастический железнодорожный состав. Вслед за этим раздалось сразу несколько мощных взрывов за деревней на опушке леса, откуда нас первоначально атаковали русские. И только несколько секунд спустя до нас докатился рокочущий грохот нашей артиллерии, расположенной за Терпилово, в восьми километрах за Волгой. Следующий залп принес несколько снарядов, рванувших уже поближе к домам по северному периметру деревни. Затем снаряды стали с оглушительным ревом рваться между нами и отрезанной от нас группой Беккера. Стоит заметить, что это была довольно точная прицельная стрельба, немалая заслуга в чем принадлежала артиллерийскому корректировщику на чердаке, в адрес которого раздались одобрительные возгласы и даже аплодисменты.

У перевязочного пункта собралось около сорока человек из 37-го полка. Их разбили на две группы. Двадцать человек были отправлены на усиление к Ламмердингу вдоль северной стороны улицы, а остальные примкнули к группе Кагенека, которой предстояло дом за домом добраться до маленького Беккера по южной стороне улицы.

Десять минут спустя мы предприняли контратаку. Кагенек и Ламмердинг с боем пробирались вдоль по улице на восток, последовательно освобождая от русских дом за домом. В этот момент я услышал интенсивный винтовочный огонь с заднего двора перевязочного пункта. Это был Генрих и приданные ему в помощь шестеро легко раненных. Что бы это могло означать? В ярком сиянии осветительной ракеты я разглядел вдруг тридцать или сорок русских, торопливо пробиравшихся по сугробам от леса по направлению прямо к нам. Тут уж пора было защищаться и нам самим — на помощь Ламмердинга или Кагенека рассчитывать теперь уже не приходилось.

Раненые отстреливались изо всех сил, как только могли. Один из них, раненный в левую руку, безжизненно повисшую теперь, поднимал винтовку и целился одной правой рукой, а перезаряжал ее зажав между колен. Другой раненый — с раздробленным правым коленом — вел стрельбу, невзирая на ужасную боль, которую испытывал, из положения лежа, прислонившись для устойчивости плечом к бревенчатому столбу, на который была навешена одна из створок ворот в конюшню.

При том что мы находились в более выгодном положении и могли вести по русским огонь из укрытия, в то время как они находились на незащищенном открытом пространстве, у нас все же не получалось обеспечить желаемую силу и плотность огня. К тому же у нас не было и своей ракетницы для запуска осветительных ракет, и поэтому мы имели возможность стрелять по врагу прицельно только при отсветах тех ракет, которые пускал в стороне от нас Ламмердинг. Все остальное время царила почти непроглядная тьма, и враг под ее покровом подбирался к нам все ближе.

Глухие удары его пуль о бревенчатые стены конюшни становились все чаще. Поэтому я отобрал еще восьмерых легко раненных, способных хоть как-то держать в руках оружие, и усилил ими нашу слишком маленькую команду. Эту восьмерку я разместил под прикрытием невысокой ограды между двумя крестьянскими хозяйствами. Она представляла собой довольно толстые бревенчатые сваи, врытые вертикально в землю на открытом пространстве между нашим и соседним домами. Бревна служили отличной защитой от пуль противника, и в то же время на них было удобно опираться при прицеливании.

Я тоже схватил винтовку, и при каждой вспышке осветительных ракет группы Ламмердинга, находившейся по правую сторону от нас, все шестнадцать наших винтовок разражались почти одновременным залпом довольно плотного и прицельного огня. Дополнительные восемь защитников расширили собой линию нашей обороны, и теперь уже было очевидно, что врагам не добраться до перевязочного пункта, пока они не справятся с ними. Но даже если бы это и произошло, мы без колебаний вступили бы с ними в рукопашную схватку. Я был уверен в своих людях: они сражались за собственную жизнь и понимали это.

Внезапно на меня нахлынула волна гордого ликования. Мой перевязочный пункт показал себя настоящей маленькой крепостью, с которой оказалось не так-то легко справиться. Через два с половиной часа уже наступал рассвет следующего дня, и к этому времени мы должны были снова стать полными хозяевами положения.

Прибыла следующая партия раненых — на этот раз из числа наших людей, двинувшихся контратакой на восток. Они принесли с собой воодушевляющие новости о наших успехах. Размещать раненых было уже просто негде. Мы, как могли, уплотняли их по углам комнаты, чтобы в ее центре оставалось хотя бы небольшое пространство для оказания первой помощи и перевязок.

Все это время Наташа не спускала с моего лица своих черных глаз.

Снова ураганом ворвался Бруно.

— Мой обер-лейтенант ранен! В голову!

— Мертв? — прямо и настойчиво спросил я.

— Нет, просто лежит на земле. Но он все еще дышит.

— Тульпин! — крикнул я. — Быстро собери все необходимое, пойдешь со мной.

Уже через пару минут Тульпин вскинул на плечо лямку санитарной сумки с перевязочными материалами и всем остальным, и мы с ним побежали следом за Бруно, не обращая никакого внимания на вражеский огонь. Кагенек лежал на спине за домом, под укрытие которого его перетащили двое солдат. Он был в сознании, но из его виска сильно струилась кровь.

— По-моему, все не так уж плохо, — не слишком уверенно пробормотал он.

На первый взгляд казалось, что висок лишь сильно оцарапан, но все же нужно было срочно доставить Кагенека в более безопасное и освещенное место для более тщательного осмотра — к тому же русские, судя по всему, были всего лишь в нескольких дворах от нас. Я быстро наложил тугую повязку для замедления кровотечения, и мы с Тульпином наполовину понесли, наполовину потащили нашего командира обратно к перевязочному пункту, стараясь держаться по возможности поближе к стенам домов.

Когда мы добрались наконец до перевязочного пункта и оказались внутри, я снял временную повязку, и из раны хлынула свежая кровь. Я прозондировал височную кость и убедился в том, что она была гладкой и неповрежденной. Жизни Кагенека, к счастью, не угрожало ничего серьезного.

— Это всего лишь царапина, Франц, — поспешил я успокоить его. — Видимо, это был осколок, ударивший тебе в висок по касательной и оглушивший тебя. А такое сильное кровотечение — просто из-за повреждения височных тканей и сосудов. Сама височная кость цела. Счастлив сообщить, что через несколько дней ты будешь в полном порядке.

Кагенек улыбнулся с огромным видимым облегчением.

— Такое ощущение, скажу я тебе, как будто меня лягнула в голову лошадь, — сияя от радости, проговорил он. — В первый момент меня просто даже немного вырубило, а потом я почувствовал, что лицо заливает кровью, и я подумал уж было, что вот и мое время пришло…

Перевязка была закончена, и Кагенек ощупал голову руками.

— Прекрасно, — сказал он. — Повязка получилась довольно твердой. Знаешь, со мной, вообще-то, практически все в порядке. Так, только кое-какие шумы в голове, да и то не слишком сильные.

Он замолчал на несколько секунд, а потом задумчиво проговорил:

— А выкуривать русских из занятых ими домов оказалось намного проще, чем я это себе представлял.

— Почему?

— Они все время совершают одну и ту же большую ошибку, — усмехнувшись, ответил он. — Слишком рьяно рвутся в тепло. Как ты мог заметить, сегодня дьявольски холодно, просто до костей пробирает, а русские в течение нескольких долгих часов находились на этом морозе. Когда они захватывают какой-нибудь дом — они не могут удержаться от искушения забраться поскорее внутрь и погреться там вместо того, чтобы продолжать бой дальше. В этой кутерьме комиссары, по-моему, полностью утратили контроль над ситуацией. Так что все, что нам остается делать, — это окружить дом, забросать его через окна гранатами, а затем преспокойно отстреливать одного за другим выбегающих из него красных.

Мои глаза скользнули по Наташе. Она внимательно вслушивалась в наш разговор.

— Она знает немецкий, Франц, — напомнил я.

— Не важно, — отмахнулся Кагенек. — Такая возможность все равно еще не известно когда представится, да и к тому же, в конце концов, — цинично улыбнулся он ей, — она должна быть благодарна нам за то, что мы так элегантно избавляем ее от ее преследователей.

Оглядевшись вокруг, Кагенек сказал, уже в который раз мгновенно переключившись с одной темы на другую:

— Твой перевязочный пункт слишком переполнен. Держать под одной крышей столько людей опасно. Две-три осколочные гранаты, неожиданно влетевшие в окна, и… А что это там за стрельба? — встревоженно спросил он, услышав вдруг, как Генрих и легко раненные дали особенно громкий залп из конюшни.