ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ - ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье. Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста Часть I и II

• Название: ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье. Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста Часть I и II
• Автор: ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ
• Издательство: ИПК «ПресСто»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2010

АННОТАЦИЯ

«Живой меч, или Этюд о счастье» – многоплановое художественное повествование из эпохи Великой французской революции – главной социальной революции Европы, заложившей политические основы современного мира. В центре романа-эссе – «Ангел Смерти» Сен-Жюст, ближайший сподвижник «добродетельного» диктатора Робеспьера, один из создателей первой республиканской конституции и организаторов революционной армии, стремившийся к осуществлению собственной социальной утопии справедливого общества, основанного на принципах философии Ж.-Ж. Руссо.

Среди других героев книги – убийца Цезаря Брут, «Наполеон Крузо», бывший император Франции, сосланный на остров св. Елены, маркиз де Сад, «герой трех революций и двух материков» генерал Лафайет, парижский палач Сансон, «подстигающей национальной бритвой» – гильотиной по пятьдесят человек в день, и даже сам товарищ Сталин, чуть было не осуществивший танками Рабоче-Крестьянской Красной армии свою великую мечту о всемирной революции на практике.

Публикуется в таком виде по просьбе автора

---

Один раз судьба даже подсунула Максимилиану случай блеснуть на этой самой исторической сцене. Это было 12 июня 1775 года в самом конце его пребывания в коллеже. Вся Франция праздновала коронацию, и по расписанию торжественного въезда в Париж его величество божией милостью король Людовик XVI должен был задержаться на пути от собора Парижской Богоматери к церкви св. Женевьевы на улице Сен-Жак у коллежа, патроном которого он считался, чтобы выслушать от имени и учеников, и преподавателей стихотворное поздравление счастливого царствования. Эта почетная миссия, естественно, была поручена лучшему ученику коллежа.

Когда преподаватель риторики аббат Эрвио за день до события сообщил Максимилиану о возложенной на него миссии, Робеспьер не мог скрыть своей радости.

Радостное настроение Максимилиана заметно поубавилось, а потом и вообще пропало на следующий день, когда он, стоя на коленях перед остановившимся потоком экипажей королевского кортежа, старательно декламировал латинский текст приветствия на площади перед входом в коллеж. Лил дождь, вода стекала по листу, которую держал в руке насквозь промокший Максимилиан, а он, теперь уже не глядя на испорченную бумагу, по памяти выводил своим слабым голосом все заученные наизусть латинские фразы, старясь тщательно проговаривать каждое слово.

Так коронация и запомнилась Робеспьеру этим проливным дождем, как будто предвещавшим дурное начало нового царствования. В тот год Максимилиану исполнилось восемнадцать. Молодой король был всего на четыре года старше его. Робеспьеру тогда не удалось даже рассмотреть его как следует – из-за дождя его величество не соизволили выйти из своей кареты и слушали приветствие сидя, чуть приоткрыв дверцу. А Робеспьер стоял на коленях в грязи. Не дослушав (да и слушал ли он вообще, этот толстый, ничем не интересующийся, кроме охоты, человек?), Людовик подал знак отправляться дальше. Брызги с лошадиных копыт тронувшихся экипажей запачкали Робеспьера с головы до ног. Оглушенный всем происходящим, Максимилиан не сразу поднялся с колен…

Это было самым ярким впечатлением за все время обучения в коллеже Людовика Великого.

Размеренно и неторопливо протекали в пыльных классах годы учебы. Плавно, как будто это не стоило никаких усилий, учение в коллеже перетекло на обучение на юридическом факультете Парижского университета. Все Робеспьеры были выходцами из судейского сословия (и отец, и дед, и прадед, и далее аж до XVI века). По этому проторенному пути пошел и Максимилиан.

Теперь античные историки и ораторы, зачитанные до дыр, отошли для молодого студента-юриста на второй план. Ушло и прозвище «Римлянин». Максимилиан оказался в плену у Просветителей. Теперь он не расставался с книгами Руссо и Монтескье.

Но и ту грязь с лошадиных копыт королевского экипажа Робеспьер не забывал никогда.

И еще одно воспоминание из тех же времен навсегда осталось в его памяти, как раз то, о котором сегодня заговорил его посетитель, этот странный молодой человек, назвавшийся депутатом Сен-Жюстом… Лето 1778 года, тенистые аллеи Эрменонвиля и маленькая тщедушная фигурка сухонького старичка на дорожке у острова Тополей. Робеспьеру тогда уже минуло двадцать лет, великому Жан-Жаку шел шестьдесят шестой.

О, нет, им так и не удалось поговорить – Максимилиан не решился нарушить уединение Учителя, да и к чему? Что он мог тогда сказать, он, в тот момент еще ничего собой не представлявший студент Сорбонны?

Встречи не было. Не было… и все же она была. Руссо не видел его – он медленно прогуливался по тропинкам Эрменонвильского парка, и Робеспьер издалека наблюдал за тем, как Учитель то и дело наклонялся вниз к земле, – старик собирал гербарий. Странные эмоции переполняли тогда Максимилиана: он благоговейно следил за великим Жан-Жаком, испытывая неподдельную радость от лицезрения своего кумира, и в то же время какое-то непонятно-щемящее чувство шевелилось где-то в глубине его души. Этот старик был крупнейшим философом века (кроме него, никто так и не сумел объяснить человеку его естественное предназначение), величайшим из всех живущих сейчас людей, одним словом – он был всем. А Робеспьер еще был никем, стать «всем» ему еще только предстояло…

Десять часов он шел пешком из Парижа в деревню Эрменонвиль – владения господина маркиза Рене Луи де Жирардена, который, как уже было известно Максимилиану, милостиво согласился дать приют великому старцу. Да-да, – дать приют! – Робеспьер только что прочитал отчаянное воззвание Руссо к людям, в котором философ, почитаемый всем просвещенным миром, просил людей о куске хлеба и крыше над головой. Послание было написано год назад, но лишь сейчас дошло до Максимилиана, и он, чрезвычайно им взволнованный и растроганный, поспешил в Эрменонвиль, чтобы увидеть, как ему казалось, страдающего Учителя.

И вот теперь, незаметно проникнув в парк господина де Жирардена, Робеспьер стоял под двумя развесистыми каштанами и, нервно постукивая по земле стоптанным башмаком, смотрел на Руссо издалека, даже не делая попыток приблизиться. Не хотелось нарушать уединение великого старца. Да и желание говорить пропало. Максимилиан вообще много о чем передумал за время своего многочасового пешего похода в Эрменонвиль.

Все, что хотел сказать Руссо людям, он написал в своих книгах. «Общественный договор», «Исповедь», «Эмиль»… А личное знакомство – так ли уж оно было нужно? Робеспьер не хотел, чтобы Жан-Жак увидел его таким, каким он сам казался себе со стороны: бедным невзрачным студентиком в стоптанных башмаках и небогатом платье (к тому же еще и единственном! – ведь что такое были 450 ливров его ежегодной стипендии в Париже – самом блестящем городе мира! – Робеспьер жил впроголодь, бедно одевался, никогда не участвовал в веселых дружеских пирушках, – не столько из-за нелюдимого характера, как уверяли злопыхатели, сколько из-за недостатка средств).

Ну, и что с того, что Руссо никак не называл его – ни «другом», ни «молодым человеком», ни просто «сударем»? – разве от этого Максимилиан оставался меньшим последователем автора «Общественного договора»? А не называл его Руссо по той простой причине, что так и не узнал о его существовании, – Робеспьер никому никогда не признавался, что так и не поговорил с Учителем.

С течением времени Максимилиану начинало казаться, что беседа между ним и Руссо все-таки была; он столько раз репетировал в голове этот несостоявшийся разговор, что понемногу сам начинал верить если и не в свой тогдашний диалог с Жан-Жаком, то, по крайней мере, в монолог Учителя, обращенный к Нему, Его преданному ученику. Ведь разве не перст Судьбы, не воля свыше была в том, чтобы именно Он, Максимилиан Робеспьер, «друг великого Жан-Жака», остался фактически единственным его истинным последователем и учеником на завершающем этапе революции?

Людей, равных Жан-Жаку, в истории не было. Не было, пока не появился Максимилиан, его самый верный ученик, последователь… и друг.

Тем летом Робеспьеру больше не удалось побывать в Эрменонвиле. А вскоре он узнал, что Руссо умер.

В августе 1781 года Робеспьер, благополучно пройдя все предшествующие ступени (в июле 1780 года ему была присвоена степень бакалавра, в мае следующего года – лиценциата права), был зачислен адвокатом Парижского парламента.

Вот именно, «зачислен». Само по себе вступление в корпорацию парижских адвокатов ничего не давало Робеспьеру – ни места, ни заработка. Место в адвокатской коллегии покупалось так же, как и вообще любая чиновничья должность во Французском королевстве. А у бедного выпускника Сорбонны не было ни гроша. Да и самая покупка должности не означала обретения стабильного дохода – слишком велика была конкуренция в Париже. И Максимилиан решил вернуться в Аррас, где хорошо знали его семью и где он вполне мог рассчитывать на покровительство сильных мира сего.

Расчеты Робеспьера оправдались. Сразу по возвращении он, по рекомендации одного из самых влиятельных аррасских юристов Либореля, был принят в корпорацию адвокатов и занял соответствующее место в королевском суде Арраса.

Он помнит, да, он помнит, сколько всего он тогда наобещал Либорелю… И не только Либорелю… Аррасскому епископу тоже…

Как он их всех тогда обошел! Всех этих молодых сутяг, с которыми учился в Париже. Всего через четыре месяца после прибытия Робеспьера в Аррас его назначили судьей епископского трибунала. Он до сих пор помнит удивленные лица своих коллег по Дворцу Правосудия: «Робеспьер – член уголовного и гражданского трибунала? Сам епископ утвердил назначение? Не может быть! Этот выскочка? Тот, который не смог выиграть даже свой первый процесс?!»

Свое первое дело Максимилиан и взаправду проиграл. А дело-то было пустяковым – подтверждение действительности какого-то свадебного контракта. Да и готовился Робеспьер к нему так тщательно, с таким усердием, что казалось – проиграть этот процесс он не может никак. Но не тут-то было, – противник Максимилиана, старый законник и крючкотвор, опытнейший сутяга, обставил своего молодого коллегу по всем пунктам.