ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ - ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье. Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста Часть I и II

• Название: ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье. Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста Часть I и II
• Автор: ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ
• Издательство: ИПК «ПресСто»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2010

АННОТАЦИЯ

«Живой меч, или Этюд о счастье» – многоплановое художественное повествование из эпохи Великой французской революции – главной социальной революции Европы, заложившей политические основы современного мира. В центре романа-эссе – «Ангел Смерти» Сен-Жюст, ближайший сподвижник «добродетельного» диктатора Робеспьера, один из создателей первой республиканской конституции и организаторов революционной армии, стремившийся к осуществлению собственной социальной утопии справедливого общества, основанного на принципах философии Ж.-Ж. Руссо.

Среди других героев книги – убийца Цезаря Брут, «Наполеон Крузо», бывший император Франции, сосланный на остров св. Елены, маркиз де Сад, «герой трех революций и двух материков» генерал Лафайет, парижский палач Сансон, «подстигающей национальной бритвой» – гильотиной по пятьдесят человек в день, и даже сам товарищ Сталин, чуть было не осуществивший танками Рабоче-Крестьянской Красной армии свою великую мечту о всемирной революции на практике.

Публикуется в таком виде по просьбе автора

---

В случае с доносом Фабра д’Эглантина таких решительных действий, казалось, не требовалось. Сам Фабр, посредственный поэт и драматург, одно время даже подвизавшийся актером, бывший секретарь министра юстиции Дантона, нажившийся на поставках в армию некачественной амуниции (в чем его, по крайней мере, обвинял военный министр Бушотт), не подававший голоса весь первый год Конвента, пока шла борьба с жирондистами, но тем не менее считавшийся ловким подковерным интриганом, неожиданно для всех выступивший в роли автора названий месяцев нового революционного календаря (календарь придумал Роом), доверия Сен-Жюсту не внушал. Не внушал доверия и его донос: 25 сентября после заседания Конвента, даровавшего Робеспьеру неограниченные властные полномочия, Фабр вдруг потребовал у Неподкупного, который тоже терпеть не мог этого циника, вечно лорнирующего трибуну с презрительной гримасой на лице, личной встречи. На ней (Максимилиан тогда в знак особого доверия попросил Сен-Жюста присутствовать при разговоре) бывший сочинитель пьес заявил не о чем-нибудь, а об иностранном заговоре, проникнувшем в главную опору революционной власти – в Коммуну и парижские секции.

По словам Фабра, в центре заговора стоял заместитель прокурора-синдика Парижской Коммуны Шометта известный журналист Эбер, издатель скандальной газеты «Пер Дюшен», затмившей по популярности прежнего маратовского «Друга народа». Сен-Жюст хорошо помнил этого невысокого роста тридцатипятилетнего крепыша в изящном светлого цвета камзоле и напудренном парике, чем-то неуловимо напоминавшего Робеспьера и нисколько не походившего на тот образ «Отца Дюшена», с которым он себя олицетворял, – грозного вида простолюдина-санкюлота с огромной трубкой, пистолетами за поясом и топором, ругавшегося площадной бранью (на страницах газеты) по отношению ко всем противникам революции, а по кровожадности могущего поспорить с Маратом. По примеру «Друга народа» Эбер сделал себе имя исключительно печатным словом и после восстания 10 августа стал одним из лидеров Коммуны, претендовавшим на роль главного вождя всей парижской бедноты. Что к осени 1793 года

у него и получилось: после исчезновения преследовавших его жирондистов, смерти Марата и устранения «бешеных» Эбер, выпускавший свою газету огромным тиражом, рассылавший ее по армиям и департаментам, пользовавшийся огромной популярностью в секциях, где он умел говорить с «чернью» ее собственным языком, стал фактическим лидером парижского муниципалитета.

Что хуже всего, в отличие от прежних вожаков «черни», Марата и «бешеных», Эбер казался самым настоящим двурушником: призывая гильотинировать «богачей и спекулянтов», сам он жил на широкую ногу и среди «богачей» имел куда больше друзей, чем среди санкюлотов. Марат умер нищим, Эбер постоянно обедал у банкиров, преимущественно иностранцев. Странная дружба для вождя нищих санкюлотов!

При встрече с Робеспьером и Сен-Жюстом Фабр, снисходительно и в то же время угодливо улыбаясь, разъяснил это противоречие: банкиры были нужны Эберу, громившему «богачей», для поддержки его собственной революции: деньги заставят идти за ним секции, секции же заставят Конвент постепенно отправить на эшафот всех «модерантистов» (умеренных депутатов) – сначала 73 спасенных от эшафота Робеспьером сторонников жирондистской партии (Сен-Жюст подумал, что, оказывается, «жирондистский резерв» был не без умысла убережен Максимилианом от гильотины в тюрьме – могли и пригодиться против «крайних» революционеров!), затем Дантона и его единомышленников (в том числе, как дал понять Фабр, и самого Фабра), наконец, и последнего вождя «умеренных» – Неподкупного Робеспьера.

Да, сохраняя лицемерно-грустное выражение на лице, пожал плечами Фабр: в глазах «ультрареволюционеров» даже Робеспьер и Сен-Жюст выглядят умеренными…

После этого Эбер, опираясь на преданного ему генерала Революционной армии Ронсена и главного секретаря военного департамента Венсана, а также на молчаливую поддержку военного министра Бушотта и командующего Национальной гвардией Парижа Анрио (тоже «крайних»), мог вполне захватить власть над Конвентом и над столицей.

– Эбер и «чернь» у власти? – сквозь зубы бросил не проронивший ни одного слова за все время рассказа Фабра Робеспьер. – Это бы означало отпадение всех департаментов похуже, чем после бегства бриссонтинцев. Затем поглотившая Францию анархия неминуемо привела бы к реставрации тирана…

Фабр с охотой подтвердил: точно так, но Эбер вряд ли задумывается о таких последствиях, рассчитывая решить их по мере возникновения, для него главное – прийти к власти. Что же касается поддерживавших его иностранных банкиров (бельгийца Проли, голландца Кока, англичанина Бойда, пруссака Перрего), то все они, большей частью иностранные шпионы, работают на своих заграничных хозяев: Англию, Австрию, Пруссию. «Врагу рода человеческого» премьер-министру Англии Питту весьма кстати пришлась возникшая перед Республикой «проблема Эбера» – гибель революции через ее обращение к крайностям.

– Или к умеренности? – с насмешкой перепросил Сен-Жюст. – Все перечисленные банкиры, Фабр, также связаны и с твоим другом Дантоном. Например, Бертхольд Проли, австрийский подданный, не только агент Эбера, но и закадычный друг Дантона и Демулена и личный секретарь нашего коллеги Эро-Сешеля.

Фабр не согласился: Дантон никак не связан с «ультрареволюционерами» – для них он самый опасный противник, именно он провел 5 сентября, в день «мятежного окружения Конвента», декрет о введении платы беднякам-санкюлотам за каждое посещение секционного собрания. За фасадом вроде бы благодетельного для бедняков «закона о 40 су» скрывалось желание ограничить революционную силу секций, подпавших под влияние «ультра»: под предлогом невозможности ежедневной оплаты посещений секции должны были теперь собираться только два раза в неделю (ранее они собирались каждый вечер).

Эбертисты, впрочем, тут же обошли закон, создав при каждой секции народные общества, которые собирались каждый вечер фактически в том же секционном составе, что и раньше. Что же касается Проли, то, заметил с насмешливой улыбкой Фабр, тут гражданин Сен-Жюст правильно указал на главу «заговора»: этот «друг» Дантона пошел еще дальше – с помощью еще одного иностранного банкира Перейры, мелкого писателя Дюбюиссона и казначея Якобинского клуба Дефье немедленно объединил все народные общества в Центральный комитет, в котором начал играть роль «серого кардинала отца Жозефа» при «красном кардинале» – Эбере-Ришелье.

– Нет, – перебил Робеспьер, – сейчас нельзя трогать Эбера, равно как и Дантона, это означает затронуть и Коммуну и Конвент. Во всем виноваты иностранные заговорщики, золотом Питта смущающие лучших республиканцев… Вот их и следует разоблачить, – и он в упор взглянул на Фабра.

Бывший драматург снова пожал плечами. Кажется, он понял Робеспьера: направляемые врагом объединенные в Центральный комитет санкюлоты могли стать серьезной угрозой правительству, но Максимилиан во что бы то ни стало желал помешать намечавшемуся расколу между Коммуной и Конвентом и тем более внутри самого Конвента, среди самих монтаньяров, только-только одолевших жирондистов и «бешеных».

Сен-Жюст тоже пожимал плечами: новый виток политических интриг его нисколько не интересовал. Карно только что уехал в длительную командировку на Северный фронт на помощь Журдану, и руководство военной секции снова перешло к Антуану. Сен-Жюсту казалось, что его главная задача – помочь Робеспьеру возглавить правительство – выполнена, и осталось заняться второй главной задачей – отражением иностранной агрессии. Его неудержимо тянуло на фронт помериться силами с внешним врагом. Почему-то думалось, что с внутренним врагом, если таковой и обнаружится после жирондистов, Максимилиан справится и без его помощи. В конце концов, парламентские интриги были стихией Робеспьера уже около пяти лет, и Антуану казалось, что здесь Максимилиан бесспорно сильнее его.

Неподкупный начал действовать. Прежде всего, он установил наблюдение за указанными Фабром лицами. Именно с этого момента Робеспьер, а вслед за ним и Сен-Жюст начали заводить собственных секретных агентов, отчитывавшихся перед ними только лично. Средства для этого были: декрет Конвента от 2 августа выделил в распоряжение Комитета общественного спасения 50 миллионов ливров для тайных целей государственной безопасности: найма агентов, вознаграждения тайных услуг, для тайных же субсидий газетам, народным обществам, клубам, просто подкупа. Суммы никем не контролировались, но депутаты были уверены, что при Неподкупном Робеспьере можно быть спокойным за каждый потраченный ливр. И были совершенно правы – члены правительства (невероятный факт!), существуя на одно жалованье, ни разу не использовали бесконтрольные средства в личных целях.