ЛЮСИ МЮРАТ - ЛЮБОВНЫЕ УТЕХИ ЕКАТЕРИНЫ II

• Название: ЛЮБОВНЫЕ УТЕХИ ЕКАТЕРИНЫ II
• Автор: ЛЮСИ МЮРАТ
• Жанр: История

---

Императрица подала знак, чтоб бедного помешанного увели. Он вскоре после этого умер в припадке буйного помешательства.

Ланской становился все более дорог ее сердцу. Она лелеяла его, ласкала, обожала и готова была забыть все, лишь бы прикоснуться к его губам. Она любовалась его нежным, как у девушки лицом. Пораженный Двор уже начинал поговаривать об этой скандальной верности.

Увы, хрупкое здоровье Ланского, подорванное искусственными возбуждающими средствами, не смогло выдержать простой скарлатины. Екатерина, не верившая врачам, смеялась всегда над их предписаниями. Больной разделял ее скептицизм и издевался над немцем-врачом Викгардом, вызванным поспешно из Петербурга, подсмеиваясь над его горбом и гадким красным носом. Екатерина поддерживала его в его дерзости. Но все же, видя горящие щеки, она встревожилась и спросила ученого, который без всяких обиняков отвечал ей.

– Злокачественная лихорадка. Он не выживет.

– Замолчите! Вы не знаете, какая у него крепкая натура, – прервала его потрясенная Екатерина. – Спасите его! Я знаю, что вы можете спасти его.

Болезнь была заразительна, и лейб-медик требовал, чтобы ее величество оставило комнату больного.

Но она отказалась. Десять дней она просидела на его постели, борясь за его жизнь, пытаясь вырвать любимого из цепких объятий смерти. Неужели молодости и такой красоте суждено исчезнуть, несмотря на то, что она все еще страстно жаждет обладать ею? Как прекрасен Ланской! Страдание увеличило его глаза, щеки раскраснелись от лихорадки, запекшиеся губы жадно приоткрыты. Вдруг он широко раскрыл объятия. Кому? Екатерине или смерти? Смерть унесла его. Императрица была безутешна.

Все надоело ей. Она тосковала по чистому, бескорыстному, хрупкому Ланскому. Она не могла заставить себя ни спать, ни есть, ни писать; никогда еще она не чувствовала себя такой несчастной. Выживет ли она сама? Все дела находились в беспорядке. Обеспокоенный Потемкин окружил ее своей заботливостью, но она оставалась безучастной ко всему. Действительно ли болело ее сердце или просто ее чувства вспоминали безвременную утрату?

XII КОМЕТА

Пять месяцев уже лежал Ланской на кладбище в Царском Селе. Сочувствуя Екатерине, Потемкин, любивший ее по-своему и боявшийся, что такое продолжительное воздержание может отразиться на настроении ее, нашел какого-то своего дальнего родственника графа Дмитрия Мамонова, который не нуждался в указаниях и ободрениях для того, чтобы быть полезным императрице, не забывая, собственных интересов. Потемкин сделал его своим адъютантом и послал с поручением к Екатерине.

Увидев его впервые, Екатерина отозвалась о нем Потемкину.

– Рисунок хорош, да колорит больно дешев.

Но, подумав, она все же купила его для себя, и на следующее утро очаровательный и очень умный гвардеец, получивший самое тщательное образование, проснулся по воле судьбы флигель-адъютантом ее величества. В благодарность он послал Потемкину золотую чайницу с надписью: «Соединенные сердцами больше, нежели узами крови».

Отпраздновав Новый год, императрица бросила тосковать по Ланскому, и настроение ее снова прояснилось: она опять была немного влюблена и решила осмотреть теперь свое «маленькое хозяйство», как звала она с гордостью свою империю. Она приказала взять с собой меха, шелка, чудесные ткани, вышитые материи, чтоб поразить своих подданных, окружавшим ее пышным великолепием.

Потемкин уехал вперед, чтоб приготовить все к ее приему. Он был и каменщиком, и полководцем, и садовником, с ловкостью умелого фокусника выстроил он целые города, села, триумфальные арки, целый флот, разбивал сады, где под ногами его Клеопатры должны были распускаться чудеснейшие цветы. Какое сказочное путешествие! Какой кортеж! Четырнадцать кибиток, сто шестьдесят пять саней, пятьсот шестьдесят лошадей, поджидающих, фыркая и храня, на каждой заставе!

Кибитка ее величества – это целый роскошно убранный дом, с салоном, игорными столами, библиотекой. В этой кибитке, с императрицей ехали Протасова – безобразная, тщеславная, смуглая, как таитянка, и Мамонов.

Нарышкин, Кобенцель, Фриц-Герберт, Сегюрь, шуты и дипломаты… Они собирались туда, чтобы играть в шарады, загадки, подбирать недостающие рифмы. Нечуткая к музам и гармонии, Екатерина тщетно пыталась подобрать недостающую рифму. Льстецы кричали хором:

– Покоритесь судьбе и ограничьтесь тем, что одерживаете победы и издаете законы прозой.

– Вы правы, я не рождена быть поэтом. Как по-вашему, кем бы я была, родившись просто мужчиной?

Англичанин отвечал:

– Великим министром.

Француз возразил: – Нет, известным генералом, покрытым славой!

– А! Все вы ошиблись; я знаю свою горячую голову; я рискнула бы всем, чтоб добиться славы, и, будучи всего подпоручиком, в первом же бою сложила бы свою голову.

Дни стояли зимние, рассветало поздно, темнело рано. Но путешественники не нуждались в дневном свете: смолистые факелы горели по обе стороны дороги, проходившей через занесенные снегом поля, сверкавшие мириадами, алмазов при неверном фантастическом освещении. Версты убегали назад и вдали наконец показался Киев, засверкав своими золоченными куполами.

Зима сменилась весною, и путешествие продолжалось по Днепру в разукрашенных лодках.

Потемкин нагнал к берегам Днепра представителей всех почти народностей, населявших Россию, и они с любопытством смотрели на пышную флотилию. Какие необычные наряды! Тут были и островерхие шапки монголов, и высокие папахи лезгин, и вышитые чалмы татар, и белые бурки кавказских князей… Все они склонились пред владычицей, которая щедрой рукой осыпала их подарками.

Величественная флотилия спустилась по Днепру навстречу королям.

Хотя трудно поверить, но Екатерина – монархиня, достойная попасть в историю, а не просто в роман, как выразился как-то про нее князь дё-Линь, этот жокей-дипломат, присоединившийся к прославленным путешественникам.

Король Станислав ждал Екатерину на границе своего царства, которое она сама дала ему и которое готовилась отнять. Окруженный польскими эскадронами, одетыми в бархат, он явился просить новой, поколебавшейся было защиты у своей скоро забывающей былой любовницы.

Артиллерия флотилии подала знак о ее прибытии. Он сел в шлюпку и, сопровождаемый небесной музыкой, подъехал к императорской лодке. Его окружили. Он приветствовал всех словами:

– Господа, польский король поручил мне представить вам графа Понятовского.

Екатерина, величественная и снисходительная, милостиво протянула руку для поцелуя своему старому любовнику. Какая холодность! Неужели это Станислав, этот печальный вельможа, напоминавший до невероятия общипанную ворону? Как он изменился за тридцать лет! Усталая улыбка скрывала мрачную и печальную складку около его губ. Разочарования изрезали морщинами лицо того, кого, казалось, она продолжала любить всю жизнь. Она не узнала в нем возлюбленного прошлых дней. Неужели это была тень того, чьим радостным обликом она наслаждалась в былые дни? Где бархатный изгиб рта, напоминавшего алые вишни Ораниенбаума?

Куда девался лукавый взгляд этих очей, окруженных теперь старческими усталыми тенями вместо прежней синевы, разливавшейся после ее пылких объятий? Исчезли, скрылись безвозвратно! Величественная фигура согнулась, и даже чарующий голос, который в былые времена проникал в душу, звучал теперь жидко. Какая ужасная вещь – старость! Екатерина не замечала собственной старости, забываемой каждый вечер сызнова… После краткого совещания наедине их величества присоединились к любопытным придворным. Императрица была слегка смущена, король деланно улыбался.

На торжественном банкете, говорили мало, ели нехотя волжских стерлядей, архангельскую телятину, астраханские арбузы, мороженое и варенье, пили безрадостно за здоровье короля Констанское вино. Чтобы нарушить молчание, которого Екатерина не выносила, музыка все время играла веселый ритурнель. Польский король сидел по правую руку ее величества, Потемкин сидел напротив; Мамонов, сидя в конце стола, делал вид, что ревнует, и надулся, уткнувшись носом в тарелку. Таким образом, случай соединил на этом корабле троих любовников Екатерины: ее юношескую любовь, увлечение зрелого возраста, и страсть на закате ее дней.

Хотя каждый из них заменил другого, изгладив из ее памяти предыдущего, она не удивлялась тому, что все трое вновь сошлись и окружили ее. Она проходила в жизни, как река, которая скользит меж берегов, не останавливаясь у притоков, сливающихся с нею.

Станислав, отодвинутый временем в самую даль перспективы ее прошлого, стал ей еще более чужим, чем совсем чужой. Тот, кто возвращается из прошлого, умер, ибо в нем умерло все, что мы в нем любили. Мы находим собственные морщины, отраженные на его лысом челе, собственную горечь, запечатленную в разочарованных складках у его рта.