Владимир Цветов - Пятнадцатый камень сада Рёандзи

• Название: Пятнадцатый камень сада Рёандзи
• Автор: Владимир Цветов
• Издательство: Издательство политической литературы
• Жанр: Публицистика
• Год: 1986

Сад Рёандзи — главная достопримечательность японского города Киото. Есть в нем своеобразно спланированный хаос из пятнадцати черных необработанных камней, разбросанных по белому песку. С какой бы точки ни рассматривал посетитель сада эту композицию, пятнадцатый камень всегда оказывается вне поля его зрения. Название книги символично. Автор ее, журналист-международник, проработавший в Японии много лет, с глубоким проникновением в своеобразие японской жизни рассказывает о системе пожизненного найма, специфике социального менеджмента, положении женщины в обществе и семье и о многих других интересных общественных явлениях. И каждый раз читателю предлагается свое видение проблемы, свой ключ к ларцу с «японскими секретами».

---

Первая сказка, которую слышит японец, — о черепахе и зайце. Заяц, быстрый бегун, проиграл соревнование черепахе, потому что заснул по дороге. Черепаха победила благодаря настойчивости и труду. "Труд — основа основ!" — этому с самой ранней поры учила столетия назад и учит сейчас японская мать ребенка, так как желает ему достатка, а себе — безбедной старости. "Труд — основа основ!" — внушала деревенская община своим членам, ибо не было иной базы для общинного благополучия. "Труд — основа основ!" — подхватывают современные предприниматели общинный лозунг, потому что в наш век извлекать прибыль, используя чужой труд, гораздо лучше с помощью убеждения, нежели насилия.

"Доброе утро!" — говорим мы и этим выражением, произносимым автоматически, желаем друг другу добра, счастья, которые должно принести наступившее утро. С таким же автоматизмом японцы произносят: "Охаё годзаимас", то есть — "Мы оба встали рано и собираемся заняться трудом". Согласно общинному сознанию, утро приносит счастье в виде возможности трудиться.

"Спасибо, что почтили своим присутствием…" — говорим мы, обращаясь к аудитории. "Оисогасий токоро…" — "Спасибо, что, несмотря на занятость, вы почтили своим присутствием…" — благодарят аудиторию японцы. Общинное сознание не может допустить, что кто-то предается праздности.

К общине, где господствует такое вот сознание, и испытывают пылкую привязанность нынешние японские предприниматели. Потому и возрождают общинный дух на заводах, фабриках, в конторах и учреждениях. Предприниматели рядят капитализм в перекроенные на современный манер общинные одежки, пошитые столетия назад в специфических японских географических, исторических и социально-экономических условиях. Цель маскарада — создать впечатление, что в эпоху научно-технической революции община с ее примитивным коллективизмом способна преодолеть противоречия между трудом и капиталом и обеспечить прибыток отдельному человеку благодаря улучшению положения группы.

Вернусь к высказываниям председателя судостроительной фирмы "Мицуи дзосэн" Исаму Ямаситы. "Нам повезло, — сказал он, имея в виду представителей монополистического капитала. — Общинные отношения господствовали в Японии вплоть до 1945 года, и за сравнительно короткий период растерянности, последовавшей после окончания войны, общинный дух не успел выветриться".

Оставим на совести Ямаситы социально-экономическую характеристику императорской Японии, но в одном он не ошибается: чтобы держать в повиновении народ, японская военщина любовно культивировала у него общинное сознание. На это были направлены старания школы, церкви, государства, всего общества. Времени разрушить общинный дух было действительно очень мало. "Сила привычки миллионов… — самая страшная сила", — писал Владимир Ильич Ленин. Эту силу и эксплуатируют японские предприниматели к своей выгоде.

…как за каменной стеной

"Близкий сосед лучше далекого родственника". Эта истина родилась с возникновением земледельческих общин. Большей частью они располагались в долинах между гор. Заросшие лесом, труднопроходимые горные кручи, море, разделяющее Японские острова, оказывались границами, пересечь которые было не так-то просто. Вот и получалось, что сосед, с кем крестьянин бок о бок работал в поле, сообща сооружал канал для полива, вместе строил и чинил свой дом, становился куда ближе находившегося за горой или за морем, в иной общине родственника, кого, случалось, и видел-то крестьянин за всю жизнь не более одного-двух раз и кто в любом случае попросту не в состоянии был прийти крестьянину на помощь, если даже и очень хотел бы этого.

Постоянному воспроизводству общинного духа способствовал не один лишь коллективный характер работ в общине. Обычай селиться скученно, крыша к крыше, разгораживать дом не постоянными, плотными стенами, а раздвижными, легко снимаемыми бумажными "сёдзи" — все это тоже формировало характер японцев. Человек с детства идентифицировал себя с группой — семьей, соседями, локальной общиной — и до конца дней своих не представлял себе жизнь вне их пределов. В Нью-Йорке постоянно проживают 30 тысяч японцев. Опрос, проведенный среди них в 1981 году, выявил поразительную для всех, кроме самих японцев, картину. Треть из тридцатитысячного японского населения города ни разу не брала в руки американских газет. Сорок процентов японцев и почти половина японок никогда не знались с американцами, не заводили с ними дружбы. Нью-йоркские японцы удовлетворялись местным изданием токийской газеты "Иомиури", местными радиопрограммами на японском языке, японскими передачами по городскому кабельном) телевидению и общением в рамках своей группы.

Вернемся, однако, в Японию. Огромный автобус с музейными люстрами в салоне совсем не вязавшимися с современными стремительным" линиями автобусного кузова, с телевизором под потолком и с огромным холодильником для дорожной закуски за последним рядом кресел осторожно пробирался по узкой проселочной дороге, едва не задевая каменных и глинобитных оград, за которыми виднелись крестьянские дома. Токийский клуб иностранных журналистов организовал для своих членов поездку по сельской Японии. Судя по карте, с которой сверялся шофер, нужная нам деревня находилась где-то рядом, но отыскать ее никак не удавалось. Наконец сопровождавшая нас девушка-гид туристской фирмы воскликнула: "Приехали! Приехали! Вот граница деревни!"

Я посмотрел в том направлении, куда показывала девушка. От видневшегося впереди горбатого мостика уходила в обе стороны заросшая кустарником канава, в котором громоздились сваленные в кучу поломанная старая мебель останки каких-то сельскохозяйственных орудий, тряпье строительный мусор.

Канава считалась территорией за пределами деревни-общины, а все, что находится вне ее, в представлении японцев — чужое, почти враждебное, не заслуживающее ни внимания, ни заботы. В старину в гроб умершего клали деньги "на дорожные расходы" — "варадзисэн". "Варадзисэн" преподносились и односельчанам, отправляющимся в путешествие. В представлении общины не было разницы между потусторонним миром и миром за общинными рубежами. Такое понятие сохранилось до сих пор.

К чужим позволительно выкинуть ненужную рухлядь и чучело бога болезней, чтобы хворь убралась из деревни. К чужим можно изгнать сельскохозяйственных вредителей и прочие напасти — словом, поступить так, будто мир обрывается на границе общины. И наш автобус, перевалив через мостик, казалось, действительно переехал границу.

Представители деревенских властей ожидали журналистов на своей стороне мостика и не сделали даже шага навстречу автобусу, хотя видели, как неуверенно вел машину к мостику шофер. Автобус, покачиваясь с боку на бок на неровностях дороги, въехал в деревню под аккомпанемент "энка", которую пела на экране установленного в автобусном салоне телевизора Мисора Хибари — признанный мастер этого жанра японской эстрады. "Сердце мое, источающее кровь тоски, рвется на родину, и чудится мне, что стою я на мостике, что ведет в родимую деревню, и слезы душат меня", — выводила певица слова жестокого романса. Кстати прозвучавшая "энка" и вызванные ею исторические и современные бытовые ассоциации дополнили образ деревенской общины. В средневековую пору в японских селениях появились бродячие музыканты, которые под аккомпанемент национального инструмента "сямисэна" распевали баллады, сложенные ими самими. Баллады назывались "энка". В них изобличалась несправедливость и воспевалась любовь, осмеивались человеческие недостатки и славилось геройство. В конце XIX — начале XX века "энка" превратилась в городской романс с весьма однообразным содержанием: тоска по отчему краю, горечь по поводу разлуки с любимой. В таком виде и сохранилась "энка" до наших дней. Известна точная дата появления первой ностальгической "энка" — 1888 год. Перерождение "энка" было вызвано развитием промышленности и переселением японцев в города и, следовательно, расставанием с общиной — деревней, семьей. В июле и декабре японцы, будто повинуясь тому же рефлексу, какой влечет птиц с юга в родные места, покидают города и отправляются туда, где родились и где когда-то была община, в которой они выросли. Как в "энка", исполняемой Мисорой Хибари, их "сердца, источающие кровь тоски, рвутся на родину". "Исход" из городов приобретает массовый характер, и на железной дороге вводятся дополнительные поезда, а на воздушных трассах — дополнительные рейсы. После свидания с родиной японцы возвращаются нагруженные изделиями местных умельцев, домашними маринадами и копченостями. И от взгляда на деревянную куклу, выточенную соседом, живущим бок о бок с родительским домом, смакования сливы, замаринованной по рецепту, передающемуся в родной деревне из поколения в поколение, теплеет у японца на сердце и меньше оно "источает кровь тоски".