Иэн Макюэн - Черные собаки

• Название: Черные собаки
• Автор: Иэн Макюэн
• Издательство: Россмэн-Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-353-03053-9

Когда-то они были молоды, полны грандиозных идей, и смысл жизни был виден в очищении человечества от скверны в огне революции… Но зло неуязвимо, если пребывает в надежном прибежище — в человеческом сознании, в душе. И сумма несчастий не уменьшится, пока оно обитает там. Без революции во внутреннем мире, сколь угодно долгой, все гигантские планы не имеют никакого смысла. Автор романа предоставляет героине понять это тогда, когда ее вселенная сузилась до стен палаты дома для престарелых.

---

Я тихо кашлянул.

— И… хм… как оно было? — Я сам себе не верил, что задал-таки Джун Тремейн этот вопрос.

Дженни уж точно ни за что на свете мне не поверит.

Джун издала очередной победный клич. Я еще никогда не видел ее настолько оживленной.

— Это было просто удивительно! Бернард — это же самое неловкое человеческое существо, какое я только встречала, его хлебом не корми, дай только пролить что-нибудь из чашки или удариться головой о притолоку. А поднести кому-нибудь огоньку — это для него и вовсе подвиг. Я была уверена, что до меня ни с одной девушкой ничего такого у него не было. Он делал прозрачные намеки, что, дескать, это не так, но положение обязывает, — разве он мог сказать что-то другое? Так что я искренне рассчитывала на то, что мы оба с ним будем этакие дети в дремучем лесу, и, честно говоря, я и не возражала. Пусть ни у кого не будет никаких преимуществ. Мы забрались в эту узкую койку, и я беспрерывно хихикала от страха и возбуждения, и хочешь верь, хочешь нет — Бернард оказался гением! Весь словарь, который только можно сыскать в любовном романе: мягкий, сильный, опытный и… хм… изобретательный. Когда мы кончили, он сделал нечто невообразимое. Выскочил вдруг из постели, подбежал к окну, распахнул его настежь, встал на самом ветру, длинный, тощий, голый и белокожий, и принялся бить себя в грудь и вопить, как Тарзан, а ветер швырял снаружи листья, охапку за охапкой. Такая дурь! И ты знаешь, он до того меня рассмешил, что я уписалась от смеха прямо в постели. Пришлось переворачивать матрас. А потом собирать с ковра листья — целый ворох. Я унесла простыни домой в хозяйственной сумке, выстирала их, а потом вернула на место — с помощью подружки. Она была на год старше меня, и вся эта история внушила ей такое отвращение, что она потом еще несколько месяцев со мной не разговаривала!

Я почувствовал, как где-то в глубине души у меня шевельнулся отзвук той преступной свободы, которую сорок пять лет тому назад ощутила Джун, и мне захотелось вновь поднять тему размеров, которыми «обзавелся» Бернард. Так что же, выходит, в тот раз Джун просто-напросто захотелось съязвить на ровном месте? Или в этом как раз и заключается парадоксальный секрет его успеха? Или вот еще: тело у него настолько длинное, что, может быть, речь идет просто об ошибочном суждении относительно должных пропорций? Но есть все-таки вопросы, которые не принято задавать собственной теще; кроме того, она уже успела нахмуриться, пытаясь сформулировать какую-то мысль.

— Должно быть, примерно неделю спустя Бернард пришел к нам домой и познакомился с моими родителями, и я почти уверена, что именно в тот раз он опрокинул заварочный чайник на наш «уилтон».[11] Если не считать этого эпизода, успех был полным, он являл собой образец подходящего по всем статьям молодого человека: привилегированная частная школа, Кембридж, милая застенчивая манера говорить со старшими. Вот так и началась наша двойная жизнь. Мы являли собой умилительную молодую пару, при виде которой таяли сердца и которая объявила о своей помолвке, с тем чтобы пожениться сразу после войны. И в то же время начатое мы продолжили. В Сенат-хаусе и в других правительственных зданиях существовали незанятые комнаты. И Бернард проявлял чудеса изобретательности, чтобы достать ключи. Летом были буковые леса под Амершемом. Это было как наркотик, безумие, тайная жизнь. Меры предосторожности мы уже кое-какие предпринимали, но, честно говоря, мне к тому времени на них уже было глубоко плевать.

Если нам случалось говорить о внешнем мире, говорили мы о коммунизме. Это была вторая наша одержимость. Мы приняли решение простить партии те глупости, которые она наворотила в начале войны, и вступить в нее, как только окончится война и мы уйдем с работы. Маркс, Ленин, Сталин, путь к светлому будущему — мы были согласны во всем. Образцовое единство душ и тел! Мы стали основателями маленькой частной утопии, и когда все народы мира последуют нашему примеру — всего лишь вопрос времени. Эти несколько месяцев сформировали нас. За всеми нашими горестями последующих времен всегда стояло желание вернуться к тем счастливым дням. Едва начав видеть мир по-разному, мы почувствовали, как время утекает у нас сквозь пальцы, и сделались друг с другом нетерпимы, нетерпеливы. Любое несогласие было как отступление от того, что было так возможно; и вскоре ничего, кроме отступлений, и не осталось. И в конце концов время утекло совсем, но воспоминания остались этаким немым укором, вот мы и не в состоянии оставить друг друга в покое.

Главное, что я поняла в то утро, после дольмена, так это что смелости, физической смелости, мне хватает и что я вполне могу сама за себя постоять. Весьма немаловажное открытие для женщины — по крайней мере, в те времена. Возможно, открытие это стало еще и роковым, несчастливым. Сейчас я уже не уверена, что мне следовало самой решать свои проблемы. Прочее рассказать куда труднее, в особенности скептику вроде тебя.

Я попытался было возразить, но она от меня попросту отмахнулась.

— В любом случае мы к этому еще вернемся. Что-то я слишком устала. Тебе скоро придется уйти. И к тому сну я тоже еще вернусь. Хочется быть уверенной, что ты все правильно понял.

Она помешкала, собираясь с силами для последнего на сегодняшний день монолога.

— Я понимаю, почему всем кажется, что я слишком раздула всю эту историю — юная девица, которая шла по дорожке, и ее напугали две псины. Но ведь когда-нибудь придет пора подводить итог прожитой жизни. И тогда ты либо придешь к выводу, что ты слишком стар и ленив для того, чтобы над этим думать, или же сделаешь то же самое, что и я: выделишь одно конкретное событие, отыщешь в чем-то вполне объяснимом и заурядном суть всего того, что в противном случае просто канет в Лету, — конфликт, смену точки отсчета, новое понимание происходящего. Я вовсе не пытаюсь утверждать, что эти твари только на вид казались обыкновенными собаками. Что бы там ни говорил Бернард, в действительности я не верю в то, что они были слугами дьявола, адскими псами или знамением Божьим, — или во что там еще я верю, с точки зрения всей этой публики. В следующий раз, как увидишься с ним, заставь его рассказать тебе о том, что наговорил нам про этих собак мэр Сан-Мориса. Он вспомнит. Мы тогда весь вечер просидели на веранде в «Отель де Тильёль». Я вовсе не пыталась мифологизировать этих животных. Я их использовала. Они дали мне ключик к свободе. Я кое-что открыла с их помощью.

Ее рука дернулась над простыней в мою сторону. А я так и не смог себя заставить потянуться навстречу и взять ее за руку. Помешал некий смутный журналистский импульс, довольно странное чувство отстраненности. Пока она говорила, а я продолжал выписывать в блокноте летящие арабески скорописи, я чувствовал себя невесомым, пустым и легким, словно подвешенным в полной неопределенности меж двух возможных точек зрения — обыденной и глубинной, не понимая, которую из них я в данный момент воспринимаю. Я дернулся и скорчился над блокнотом, стараясь не встретиться с ней взглядом.

— Я столкнулась со злом лицом к лицу и открыла для себя Бога. Я называю это своим открытием, хотя, конечно, ничего нового в нем нет, да и не мое оно. Каждый человек делает его самостоятельно. И чтобы описать его, люди пользуются самыми разными языками. Мне кажется, в начале каждой из великих мировых религий стоит вполне конкретный человек, который вступил во внутреннюю связь с духовной реальностью, а потом попытался сделать так, чтобы знание это не умерло вместе с ним. Большая часть этого знания гибнет, растворяясь в канонах, ритуалах и жажде власти. Все религии таковы. Хотя, в конечном счете, если ты сумел ухватить истину у самых корней, какая разница, какими словами ты ее опишешь — о том, что внутри нас сокрыт бездонный источник, возможность высшего бытия, благодать…

Я уже слышал все это прежде в том или ином виде от склонного к духовным исканиям директора школы, от священника-расстриги, от старой подружки, только что вернувшейся из Индии, от калифорнийских профессионалов и обкуренных хиппи.

Она заметила, что я начал ерзать на стуле, но от темы уходить не собиралась.

— Назови это Богом или Духом любви, Мировой Душой, Христом или законами природы. В тот день я увидела — и потом видела еще не раз и не два — яркую цветную ауру вокруг собственного тела. Впрочем, видимость происходящего значения не имеет. Важно обрести связь с центром, с внутренним бытием, а затем ее расширить и укрепить. А потом вынести ее во внешний мир, к другим людям. Целительная сила любви…

Воспоминание о том, что произошло после этого, до сих пор причиняет мне боль. Я ничего не мог с собой поделать, чувство неловкости было уже слишком сильным. Я просто уже не мог больше это вынести. Вероятно, годы одиночества как раз и оказались той питательной почвой, что вскормила во мне скептицизм — защиту от подобного рода страстных призывов к любви, к самосовершенствованию, к тому, чтобы прорвать закоснелую оболочку эгоистических чувств и увидеть, как она растворится в теплом молоке вселенской любви и благодати. Меня от таких разговоров неизменно бросает в краску. И стоит только кому-то начать при мне такой разговор, я бегу от него как черт от ладана. Я ничего подобного не вижу, ни во что подобное не верю.