Сергей Яковлев - Письмо из Солигалича в Оксфорд

• Название: Письмо из Солигалича в Оксфорд
• Автор: Сергей Яковлев
• Жанр: Научная Фантастика

---

- На днях я купил в Оксфорде кусок мыла, вспомнил я. - Тоже в красивой упаковке, а на ней инструкция...

И я рассказал случившуюся со мной занятную историю.

Инструкция на мыле, которое обошлось мне в сорок пенсов, гласила:

First aid:

If swallowed give milk preferably, or water to dilute.

Do not induce vomiting.

Занялс ею потому, что накануне вымылся этим мылом под душем и кожа почему-то зудела. Сразу вспомнилось, что несколько лет назад, в пору острого мыльного дефицита, к нам в Россию из Египта завозили мыло для кошек и собак. Ничего не подозревавшие люди им пользовались, а потом чесались и покрывались коростой. Не допустил ли и я оплошности, выбирая мыло подешевле?

Так что за мыльную обертку я принялся вполне серьезно. Первая помощь тут никаких сомнений не было. Только вот помощь - чему?

If swallowed...

Я знал, конечно, что такое swallow, но слово это настолько не вязалось с мылом, что я решил еще раз заглянуть в словарь. Под рукой был Оксфордский толковый, и я прочел:

Swallow ... 6) engulf or absorb; exhaust.

Ну, что такое exhaust, русским объяснять не надо: истощать. А engulf - поглощать и подавлять в одном лице.

Все оказалось не так просто. Я задумался.

Наконец мне пришло в голову спуститься в холл, где стоял телевизор, и полистать paньше примеченный мной там большой старинный англо-русский словарь. Мои старани увенчались успехом: я сразу нашел то, что было нужно:

Swallow ...<геол.> рыхла пористая часть жилы.

Оставалось пока не совсем ясным, что в данном случае имеется в виду под рыхлым. Мыло может размокнуть от сырости и стать противной, совершенно ни на что не годной кашицей. Летом, когда стены ванных комнат в наших нетопленных квартирах покрываются холодным потом, такое происходит сплошь и рядом. Но может быть и другая рыхлость, когда мыло, наоборот, пересыхает, трескается и крошится. Несколько лет назад, когда из магазинов исчезало самое необходимое и люди в панике запасались спичками, солью и мылом (традиционный набор, волновавший еще наших бабушек и дедушек), мы с женой тоже приобрели про запас блок банного. Как раз перед поездкой в Англию блок этот попался мне на глаза, я разорвал серую бумагу - и убедился, что старому мылу требуется помощь...

Итак, if swallowed определенно подразумевало: Если мыло пересохло и растрескалось (или, в первом варианте, если мыло истощилось)...

Тут я заинтересовался всерьез. У меня дома осталось двадцать кусков истощенного мыла. Что же умелая бережливая Англи рекомендует с ними сделать?

...give milk preferably, or water to dilute.

Все понятно: надо дать мылу молока или воды, чтобы оно помягчело. Предпочтительнее, конечно, молока. (Вот они, хитроумные англичане! Кто бы додумался мочить мыло в молоке?)

Оставалась, впрочем, еще одна фраза, выделенная особенно жирным шрифтом: Do not induce vomiting - Не вызывайте рвоту. При чем тут рвота?!.

- У нас всегда, сколько я себя помню, так плохо с товарами, - сказал я в заключение этой смешной и грустной истории вашей маме, - что, когда речь заходит о первой помощи, думается прежде всего не о людях, а о вещах1. Наши горожане, изнывая этим летом от жары, постоянно держали в квартирах зажженный газ, чтобы не тратиться на спички. Это ли не уникальная страна? Может быть, такие маленькие житейские подробности существеннее рассуждений о восточных и западных корнях загадочного русского нрава...

Весь остаток дня я был экскурсантом. Ваша мама показывала мне город, виртуозно вписываясь на своем вольво в узкие улицы и тесные пространства переполненных автостоянок. В ее возрасте, при ее грузной комплекции эта ловкость казалась мне просто невероятной. Она не давала мне и шагу пройти пешком. Когда я попытался протестовать, она серьезно спросила:

- Неужели, когда я приеду к вам в Москву, вы бросите меня одну посреди чужого города?

Убежденность, с какой были сказаны эти слова, меня потрясла.

На ланч заглянули в маленькое кафе. Ваша мама взяла себе томатный суп-пюре, я выбрал запеченную в мундире картошку с зеленью и маслом. Когда попытался расплатиться хотя бы за себя, она искренне возмутилась:

- Неужели, если бы я была у вас в гостях, вы позволили бы мне платить за обед?

Бедная ваша мама, вынужденная столь благородно притворяться! Уж она-то в России не раз, вероятно, оказалась бы на улицах без провожатых и, разумеется, сама бы платила за обеды - не только за себя, но и за своих небескорыстных гостеприимцев...

Славный был день, к нему я еще не раз буду мысленно возвращаться.

А ночью пошла кровь.

Нe смыкая глаз, я едва дотянул до рассвета, а за утренним кофе попытался обиняками выведать у вашей мамы, что ожидает русского, которому случится в Англии заболеть.

- Если вы ждете ребенка и специально приехали в Англию рожать, у вас, конечно, никто не станет принимать роды бесплатно, говорила ваша мама. - Потому что вы не могли этого не предвидеть. И все же у нас не как в Соединенных Штатах. (Я уже не в первый раз замечал, что дело чести для истинного британца или британки - уколоть при случае Америку.) Там, если даже вы попали на улице в аварию, врач первым делом поинтересуется насчет страховки и может так и оставить вас лежать на дороге...

К автобусной остановке меня, конечно, подвезли на машине. Морщась от боли, я уже занес ногу на ступеньку, и тут, нечаянно оглянувшись, увидел на лице вашей мамы то же выражение растерянной доброты и беспомощности, что поразило меня в вашем фотопортрете. Она словно хотела сказать: Я старалась как могла и сама не знаю, почему из этого вышло так мало толку. Я не выдержал, вернулся и обнял ее. Она вдруг радостно засмеялась. Пока автобус разворачивался, я все смотрел, как она тяжело шла под своим широким черным зонтом к машине, опустив голову и чему-то про себя сосредоточенно улыбаясь. Я еще не знал, что вижу ее в последний раз...

В Оксфорде сильный ветер. Над прямоугольниками колледжей с их зубчатыми стенами, башнями и шпилями, над библиотеками, музеями, гостиницами, магазинами, ресторанами, банками - всюду полощутся большие разноцветные флаги с гербами. Это похоже на далекое воспоминание картинку из чудесной раскрашенной книжки или детский сон. Из высокого стрельчатого окна моей спаленки на третьем этаже я вижу почти полгорода и еще - квадрат зеленого двора подо мной, ограниченный массивными замшелыми стенами красновато-песочного цвета и правильно расчерченный асфальтовыми дорожками. Там пробегают студенты, чинно шествуют профессора в потертых пальто и шляпах, обмениваются при встречах звонкими приветствиями деловитые местные красавицы. Для них это каждодневная жизнь, рутина, они едва ли задумывались когда-нибудь, что живут в городе чужих снов.

Никогда не забуду, как вы, моя дорогая, узнав о моем нездоровье, несли мне из своей академической квартиры через весь двор плитку, кастрюлю и чайник. Благодаря вам я мог хотя бы нормально питаться. С утра в моем кабинете варилась на электроплитке традиционная овсянка; в обед я обычно готовил картофельное пюре с маслом и иногда позволял себе побаловаться фруктовым йогуртом или апельсином; ближе к вечеру пил чай с печеньем. Всего на два фунта в день - иногда чуть больше, иногда чуть меньше. Сказывались и полноценные обеды за Нigh Table2, дважды в неделю дозволенные мне за казенный счет как гостю, и отборные напитки за этими обедами; только тут я впервые убедился, что вино может не только отравлять, к чему мы в России так привыкли, но и лечить.

Единственным развлечением, какое я мог позволить себе в те дни, были короткие прогулки в ближних окрестностях колледжа. Как-то во время одной из таких прогулок, глядя по привычке все больше себе под ноги, я обратил внимание, что гранитные плиты, которыми была выложена мостова возле небольшой часовни, - это не простые плиты, а уложенные вплотную друг к другу прямоугольные надгробные камни с полустершимися от времени и ног прохожих надписями:

John Davis, died Feb. 17, 1837, aged 76 years.

Stephen Davis, died Sep. 20, 1837, aged 38 years.

Eliz. wife of J. N. Davis, died Mar. 5, 1840, aged 77 years...

Я был моложе, чем Джон Дэвис в день его смерти, но уже старше покойного Стефена.

Валяясь с книжкой в постели, помешивая на плиточке кашу или стирая в раковине запачканное кровью белье, я все больше думал о том, что никогда не смогу вернуться к прежней жизни. Мне уже не заняться ремонтом старого дома в Солигаличе, где мы с женой мечтали проводить отпуска, не поехать на море или в горы, даже не отправиться в лес по грибы. Лучше уже не будет; оставшиеся силы придется тратить на то, чтобы как можно дольше не становилось хуже.

Госпиталь, куда меня направили из городской поликлиники, располагался в пригороде Оксфорда. В регистратуре сидели на стульях вдоль стен неважно одетые люди с землистым цветом лица, мало похожие на коренных англичан. Бормотали старики, разговаривая сами с собой. Женщины знакомились и рассказывали друг другу о своих болезнях. Между стульями бегали без присмотра чумазые дети. Это было похоже на зал ожидания провинциального российского вокзала.