Вениамин Яковлев - Дневники Трюса

• Название: Дневники Трюса
• Автор: Вениамин Яковлев
• Жанр: Научная Фантастика

---

Люди - враги в счастье и братья в страдании. Поэтому не бывает светских орденов, и брат не сочтет себя достойным общения с любимым братом своим, если не подвергнет себя хотя бы часовой пытке с утра (так принято в монастырях и тайных братствах).

Человек скроен из мириада составляющих и в сумме даст ту же ценность, что и другой, иначе не выдержал бы ни секунды, иначе плоть его разорвалась бы изнутри, будто в нее положили медленно действующую бомбу.

Тюрьма поэтому - лучшая среда для выработки условий общежитийной нравственности. Тюрьма - это тот же монастырь. Человека не павшего в заключении, а вознесшегося можно считать посвященным. Он почувствует, что сумма у всякого общая.

Однажды Энна повели в Камеру Видения Воплощений. Его досье до сих пор зияло, и надо было заполнить графу "прежние воплощения". Эн. как-то слишком подчеркнуто утверждал в своем дневнике, что он - "дырочка дрожащая у Бога". Инкарнация "дрожащей дырочкой" казалась нереальной в пределах материи Мезозойи дубль Ц. Решили просветить Энна трансцендентным рентгеном.

Энн зашел в кабинет и стал под машину. Д-р Беппо II включил аппарат, и зрению его предстала такая картина: серая убогая комната с тусклым освещением. О лампу бьется мотылек, под лампой сидит студент и, напрягая зрение, изучает книгу, медицинский трактат по латыни. После нескольких энергичных атак мотылек разбил лампу. Лампа кокнулась, свет погас, студент уронил голову на стол и, тяжело вздохнув, уснул. Экран погас.

- Понятно! - зафиксировал Беппо. - В прошлом воплощении вы были мотыльком, испортившим свет! За это Провидение определило вас на нашу планету. Надеюсь, теперь, в качестве мотылька-гуманоида, вы не разобьете лампу, прежде чем коснетесь света внутренним взором. Неумолимая карма привела вас в инквизиторскую Сан Йохо, где ассистенты проф. Доконаева представляют суммарный образ студента, сидевшего за чтением учебника по медицине. Вы тогда лишили бедного деревенского юношу возможности сдать экзамен, и теперь расплачиваетесь за это.

- Ах нет, я всё-таки дырочка дрожащая у Бога. Инкарнация мотыльком ничем не привлекательней жизни смертного. - Так считал самый незаметный мотылек из всех, атаковавших когда-либо кокнутые лампы.

Но мы ещё не расстались с садком сумасшедших. Одного вполне благопристойного мелкого жулика (сел за шантаж своей бывшей жены) поместили в изолятор, оттого что он просыпался по ночам и пугал всех страшным: "Ой, тоска какая, какая тоска!" "Так пойди повесься и тебе станет веселей", - резонно советовал ему всамделишный потомок Ерихона, уже не в прошлом, а в настоящем воплощении пострадавший за какие-то мелкие денежные грехи.

Но бедный человек не унимался: "Тоска, тоска какая!" - пел он, и голос был столь щемящ, что у людей и впрямь разрывались сердца, да так всерьез разрывались, что глядишь, могли однажды разорваться по-настоящему.

Ведь и впрямь, тоска такая. Отнимите у человека секс и творчество, и останется тоска, как смирительная рубашка. Теперь пройдемся с этим афоризмом по нашим трем злосчастным камерам, символизирующим театр человеческих воплощений.

Отнимите секс у дворового люда (и всё, что на нем зиждется - семью, брак, "личную жизнь", разврат и творчество), и... где наши собутыльники фальства? Испарились, превратились в моль, в голь перекатную... Опустела камера, потому что стало нечего делать! Тоска... Теперь пройдитесь к поэтам и отберите у них по музе...

Мне статуи в саду

не воскресить,

обратно ближних не заполучить.

В сирой жребия урне

средь дачного хлама

сидела жаба понурая

и чего-то ждала упрямо,

а потом в той же урне сирой

наш прах она поедала

и по-кошачьи выла,

потому что еды было мало.

О, господин Мирабо,

на кого мы похожи

танцуем мы вальс-танго

в обнимочку с шагреневой кожей.

И ужасы сроков, ужасы страхов

нас не тревожат,

а только осталось:

запереться и плакать

в платочек шагреневой кожи.

Энн медитировал о карме мотылька:

прозрачна и легка,

о карма мотылька,

в непрошенный рукав

не выплакаться до колик,

лбом лампы не разбить,

бензином не залить.

Пошли к поэтам! Роман должен быть экзистенциальным, а жизнь крутится как карусель - циклична, двух-лична и кому как обернется: кому спиной станет, кому вообще ничего не покажет, ни спины, ни переда. Итак, сделаем ещё один обход тюрьмы Санто Диего дель Тоска. Тоска, тоска, тоска...

Как? поэты до сих пор в инквизиторской? Ладно, потом разберемся в причинах длительности данного ритуала. Послушаем их, читаю ленту (а поэты перестукивались с дворовыми):

"Подлец, не бери свою жалкую рожу за образец", - советовал, через стенку перестукиваясь, дворовый. "Эй, слушайте, у Энна (это наш гений) украли машинку; он работал на ней день и ночь кончиками пальцев, пальцы страшно чешутся, у него зуд по всему телу, он себя до костей расчешет скоро - острые ногти... Подскажите рецепт". "Выпарьте его хорошенько в баньке, а потом выпорите, приговаривая: ну как, не будешь больше писать, не хочешь? И когда он сознается, что не будет больше, у него пройдет чесотка. А пока можете употребить лягушачью слюну в чернильном настое - писателям помогает". "Однако, воры, всё знают!" - отвечали из парфюмерной. "Слушай, отдай мне нимфу на ночь". "Брось, не получится из тебя Есенин... Все мы - воры, - исповедывался поэт. - Все мы воры приголгофные, воры распятые. Мы, поэты, крадем у Бога, ибо нет в нас веры живой и набиты мы книжным хламом, а дворовые норовят нам нагадить и украсть кусочек со стола или нимфу..." "Давай кокнем охранника". "А что дальше?" "Что дальше! дальше кокнем начальника". "Да, а что дальше?" "Дальше ещё кого-нибудь кокнем - и нас опять сюда посадят, потом мы посидим здесь с годик, послушаем кукушку на часах, как сыночек местного начальника живописно голосит: сись-ки, сись-ки - стервец, а мне в этот момент сосиски хочется." "Ну, а дальше что?" "А дальше, если не выберут в администрацию тюрьмы, то опять кого-нибудь кокнем и потом ещё кого-нибудь кокнем". "Ах, жизнь похожа на тир из бутылок. Стоят пустые в ряд на столе, ты их пробиваешь из пистолета - пок! - день, цок - сутки прочь, цок - год, цок - и вечность прошла". "Тише ты, дурак. Дай лучше выпить". "Если там кто-то не поссал в бутылку, возьми, я тебе брошу через окно". "На этом заканчивался романс с бутылкой". "Слушай, я просил тебя банки, банки с пьявками на ночь!" "Зачем мне твоя баба, хотя она порядочная пьявка..." (дворовый, видно, ослушался и вместо банок прислал жену, а может не ослушался).

Тошно в тюрьме Санто Диего Дель Тоска. "Давайте и мы будем тесать догматов доски". "Давайте - лучше просто доски будем тесать и ломать, тесать и ломать, мы ведь крепкие, мы из гвоздей, и нету крепче в мире людей - такое пережить". "А ты молоток..." "Молоток в смысле молодец или гвозди забивать?" "Молодец гвозди забивать другим в головы". "Слушай, давай сыграем в рифмы: тоска-доска, доска-тоска". "Давай. У тебя готово? Слушай:

Сбила ящик тоска

что ни мысль - то доска.

Полежу там, посплю,

вдруг тоску утолю".

Дворовый слабазил:

Я вступил в ДСК "Доска",

я родился. Какая тоска...

Потом вычеркнул и написал заново:

Я вступил в ДСК "Тоска",

я родился доски таскать

и сколачивать их, сбивать.

"Слушай, ты как Иосиф библейский, - о досках пишешь... Господня Гроба..." "А ты как Варрава на кресте, вопишь и каешься". "Давай теперь..." "Да хватит играть, хватит, займись ты делом..."

Займись ты делом,

черти ты мелом

сырым и белым

по грязным стенам.

- Кто гений, кто гений, кто гений? давайте сюда гения. Маруся, музыку и щипцы. О, ещё и еврейчик к тому же, извращенец рода человеческого!

Пойдем громить двойной погром, пойдем, пойдем, пойдем, пойдем. Мы пойдем черепа ваши выуживать - да в корзиночку, золотишко ваше выслеживать, - да в автопоилочку... Пейся, водочка, лейся, кровушка. Дай сотню, и отпущу, а то при всех штаны спущу. Не имей, еврей, сто друзей, а имей, еврей, сто рублей потому что иначе не откупишься. Слышишь ты, еврей, который сейчас каждый второй - ой-ой-ой-ой-ой-ой, какая шейка, виолончельная шейка. Ну, ну, ну, ну что ты, миленький, не будет больно. Маруся, я же сказал, музыку включай, давай корзину...

Головушка наша еврейская, зачем ты думы думала, стишки сочиняла, да бежала по свету белу... "Ой, - кричит, - ой, теперь евреи - саломеи, и гои - иоанны крестители!.." Так-то. Часики песочные вверх дном. Раз на раз не приходится! Сегодня ты мне голову отрубишь, завтра я тебе - по закону кармы.

- Машка, давай пилу. Давай его пополам и в дрова. Будет тебе печь геенны, гений еврей, говно, гад болотный. А стишки твои прикарманю и пойду-ка в баньку-баню. А стишки - хороши, а голова-то - ой-ой, какая еврейская голова. Смотришь, цифры сыпятся из глаз... сколько цифр она пересчитала, ой-ей-ей... видать, был технократ. "Мама, мама", - всё кричал. Евреи мам своих зовут до глубокой старости, когда их бьют. "Ты приди на помощь, мама, погибает сын твой Зяма".