Сергей Сартаков - Пробитое пулями знамя

• Название: Пробитое пулями знамя
• Автор: Сергей Сартаков
• Издательство: "Художественная литература"
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1974

---

Зато поездка в Сибирь — это скачок к большой известности, права самодержца. Скалой как-то сострил: «Сам, бог имеет меньше прав, чем Меллер-Закомельский». Почему? «Бог не имеет права быть жестоким». Мерзавец, очень тонко подметил.

Повар к обеду обещал приготовить уху из какой-то особенно вкусной местной рыбы со странным названием «хариус». «Посмотрим — так ли она вкусна?» Рыбу послал городской голова — каждый кулик свое болото хвалит. Засыпали дарами. Купец Василев прислал две корзины старого рейнвейна. Этот бьет своей просвещенностью. За обедом, пожалуй, лучше выпить рейнвейна, от коньяка смертельно болит голова.

Меллер-Закомельский удобнее переложил ноги, потянулся опять к пепельнице… Надо быстрее кончать с бунтовщиками. Короткими сокрушительными ударами! Ренненкампф напрасно собирается затеять нелепую комедию с военно-полевыми судами. Глупо! Если суд, так, значит, и закон. Приговоры, в справедливости которых можно сомневаться. Расследования, которые можно опровергать. Аресты, которые можно объявлять незаконными. Судебные дела — только повод к протестам. Судебные дела — бумага, которую можно читать и можно потом перечитывать на разные лады и тыкать в нее пальцами: вот это верно, а это нет. Кому это нужно?

Вон идет через пути какая-то баба. Приказать сейчас поручику Евецкому выпороть ее, — он застенчив, как женщина, но именно женщин очень любит пороть. Не будет никакого ареста — бабу просто возьмут за руки и уведут в вагон. Не будет никаких приговоров — просто казаки завернут ей на голову юбку. А результат — багровые рубцы на всю жизнь и страх у всех остальных баб: выходит, можно каждую вот так выпороть. Другой пример из опыа — в Иланской. Собрание, митинг в депо, и дух свободы витает: в Канске друзья рабочих арестованы, надо вызволить, а посему — не давать Меллеру-Закомельскому паровоза! Смешно! Депутация от рабочих, речи, ссылки на манифест, конституцию, неприкосновенность личности я другие права. Много восклицаний. А вот свои практические действия: депо взято в кольцо, первый залп прямо сквозь окна, затем со штыками и шашками на прочес. Вся операция заняла менее двух часов. Никаких арестов, протоколов следствия, приговоров суда. А результат — уничтожено около семидесяти бунтовщиков и достигнуто полное повиновение на станции.

По линии железной дороги теперь идет молва: пощады не жди. В этом и вся идея: не судить, а карать. Давая неограниченные права, государь именно это имел в виду. Именно это… Невозможно пользоваться законами, когда все бурлит и плещет. Какой аргумент убеждения сыщется сильнее страха смерти? И смерти зримой, настигающей всюду, карающей смерти. Глуп будет генерал Ренненкампф, если этого не поймет. И пусть! Ему же хуже. Впрочем, поймет, конечно…

Барон потянулся, зевнул. Серая тень на его лице сменилась улыбкой. Ни с того ни с сего вспомнился анекдот Скалона про Линевича: «Главнокомандующий составлял донесение о трофеях. Требовалось перевести захваченные орудия в батареи, считая по шести конных орудий в батарее. Захвачено у японцев оказалось тридцать шесть орудий. Итак. Тридцать шесть разделить на шесть. Берем пять раз и записываем в частное пять. Пятью шесть — тридцать. Отнимаем тридцать от тридцати шести, получается в остатке шесть. Шесть при делении на шесть дает в частном единицу. Записываем, как полагается, единицу справа от пятерки и получается пятьдесят один. Пятьдесят одна батарея!»

Этот мерзавец Скалон непременно заготовил для истории какой-нибудь анекдот и о нем, о Меллере-Закомельском.

Вошел подтянутый, благоухающий фиксатуаром и с целым созвездием зрелых угрей на подбородке поручик Евецкий.

Ваше превосходительство, пятый эшелон 23-го Восточно-Сибирского полка прибыл на станцию.

Это, кажется, из того же полка, который здесь проводил операцию?

Так точно, участвовали в усмирении его первые два эшелона.

Примерный, патриотически-настроенный полк. Кто командует пятым эшелоном?

Капитан Константинов, ваше превосходительство.

Передайте ему мой приказ, но как просьбу, в вежливой форме: выделить восемнадцать — двадцать команд по пяти-шести солдат с унтером в каждой. Разумеется, самых решительных и преданных престолу. Снабдить их достаточным количеством патронов. Последующие распоряжения даны будут позднее. Скалой спит?

Так точно, ваше превосходительство.

Разбудите. И скажите, пусть принесет списки по Шиверску, которые нам передал в Омске генерал Сухотин.

Разрешите идти?

Одну минутку.

Барон потянулся рукой к папиросной коробке нарочито небрежным, плавным движением. Ему нравилось быть богом, вернее выше бога, как говорил Скалон, — Меллером-Закомельским. Отдавать свои приказания тихим голосом, вежливо, зная, что все до единого они все равно будут выполнены беспрекословно. Карать бунтовщиков жестоко, беспощадно — и оставаться добродушно-ласковым со своими подчиненными. Это усиливает ореол его могущества, его право неограниченно и безотчетно распоряжаться жизнью и смертью. Вот так: взять или не взять из коробки папиросу.

Поручик, берите себе всех кексгольмцев и с Бауэром начинайте порку. Мастеровых, находящихся на работе, в первую очередь. — Он поровнял кончиками пальцев в коробке верхний ряд папирос. — Кого именно — вам покажут жандармы и патриоты из самих рабочих. Число — сколько хотите. — Он взял папиросу сам и, протянув коробку Евецкому, сказал с небольшой лукавинкой: — Посеките шомполами и нескольких женщин. Какие вам понравятся.

Евецкий покраснел, щелкнул каблуками и вышел. Барон усмехнулся: и хочется поручику, а краснеет. Молодость…

Поглаживая белую шелковистую бороду и пуская вверх колечки тающего голубого дыма, он стал опять решать задачу с квадратом. Но так и не решил до прихода Скалона. Тот явился помятый, заспанный, с тоненькой папкой, завязанной тесемками, — Меллер ненавидел пухлые «дела». На правах адъютанта и любимца, Скалон не тянулся перед генералом, называл его просто по имени-отчеству и брал папиросы без разрешения. Развязал папку, вынул список, испещренный цветным карандашом, пододвинул барону.

Телеграфисты есть? — спросил Меллер-Закомельский, не глядя на бумагу. И погрозил Скалону пальцем. — Вы чему улыбаетесь?

Да так, посторонняя мысль, Александр Николаевич.

А я знаю, чему вы улыбались. Моему вопросу о телеграфистах!

Скалой наклонил свою лысеющую голову. Генерал правильно разгадал его улыбку. Но как же вытерпеть, если чуть не в каждом революционере Меллер спрашивает, не телеграфист ли он?

Вы не понимаете одного, Михаил Николаевич, — с ласковым упреком разъяснил Меллер-Закомельский Скалону, — не понимаете, что телеграфисты принесли очень большой вред отечеству, больше, чем иные бунтовщики с винтовками. Ведь одно время телеграфисты совершенно парализовали всякую возможность переговоров по проводам. Что это?

Я все понимаю, Александр Николаевич.

А зачем же тогда смеетесь?

Генерал Линевич однажды спросил…

Дорогой мой, оставьте Линевича к обеду. Когда вы рассказываете в компании, у вас больше блеска и игривости. Не лишайте меня прелести новизны. — Он стал водить по списку пальцем с остро отточенным ногтем. — Скажите, Михаил Николаевич, а этот мерзавец, здешний ротмистр Киреев, вызван?

Ждет приема с утра.

Генерал вопросительно взглянул на своего адъютанта.

Сперва вы отдыхали, Александр Николаевич, а потом я отдыхал, — объяснил Скалон. — Тут еще и депутация представителей города ожидает приема.

Что за депутация?

Из гражданских лиц. С хлебом-солью. Вся здешняя знать во главе с отцом города, но между тем — сукиным сыном.

Каламбур Скалона барону понравился, но он не улыбнулся, а сказал старчески-ворчливо:

Прежде хлеба-соли один из этих меня уже рыбкой встретил, а другой — рейнвейном. Теперь речами хотят еще угостить? Речами всю Россию вон до чего довели. Михаил Николаевич, где эта депутация?

Скалон показал пальцем в окно по направлению к вокзалу:

— Говорят, они там уже часа полтора переминаются. Меллер-Закомельский подошел к окну. С огромным

караваем ржаного хлеба, положенным на серебряное блюдо, застланное льняными полотенцами, впереди всех стоял Баранов и поколачивал ногой об ногу. В штиблетах, хотя и всунутых в теплые калоши, у него совсем закоченели пальцы. Он не рассчитывал, что ждать приема им придется так долго. Тут же стоял Василев, одетый потеплее и в каракулевой шапке пирожком. Елена Александровна, приехавшая вместе с ним из любопытства — познакомиться с грозным генералом, — то и дело оттирала Ивану Максимовичу шерстяными перчатками уши. Как вбитый в платформу, стоял в лисьей дохе Лука Федоров. За ним Гурдус и другие купцы — капиталом помельче. Топтался Григорий, зять Аксенчихи. Он развернулся на извозных делах довольно широко и был уже приглашаем Лукой Федоровым в гости. В длинной, как ряса, черной шубе прохаживался отец Никодим. Из-за плеча Григория выставлялась чья-то фуражка с чиновничьей кокардой…