Сергей Сартаков - Пробитое пулями знамя

• Название: Пробитое пулями знамя
• Автор: Сергей Сартаков
• Издательство: "Художественная литература"
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1974

---

С дружинниками занимается, — отозвался о Савве Порфирий. — Учит стрелять с Севрюковым на пару. В общем, теперь человек сорок могли бы взять оружие. А добрых винтовок и револьверов — всего семнадцать. С патронами еще хуже. Надо ведь и на пристрелку давать. Без обучения какой же прок и в оружии? Чтобы в нужный час потом в белый свет палили? И сами, как воробьи, были беззащитные? Словом, стрельбище обеспечиваем, а в запасе нет почти ничего.

Тоже неладно, Порфирий Гаврилович, — сказал Лебедев. — Для серьезного дела готовимся, а не на призы стрелять.

А я так думаю: лучше одна пуля в цель, чем десять мимо…

Заслышав голоса, выбежал навстречу Мирвольский, обнял и поцеловал Лебедева в губы. Заговорил быстро:

Ты опять с бородой? Значит, новое имя? Какое? А-а… Знаешь, а теперь борода для тебя стала естественнее. Тоже годы идут. Как твое здоровье? А как Анюта?

Ведь я от нее не имею ни единого слова и… просто не знаю… — голос у него дрогнул.

— Она здорова, но очень много работает. И ей нельзя…

После, после… Ты ведь найдешь немного времени? Я не могу на ходу расспрашивать о ней. Главное — она здорова…

Алеша, — сказал Лебедев, слегка притягивая его к себе, — почему у тебя так много стало морщин? Хотя подвижности и энергии тоже как будто прибавилось.

А это оказалось как раз все в тесной зависимости. Но об этом тоже после, после. Я отхожу в сторонку, потому что надо же тебе наконец поздороваться и с Терешиным.

Да… А кстати, где же он?

Вот он я, Егор Иванович, — сказал Терешин, раздвигая молодые березки. — Выходит, такой уж я ростом удался, что даже в этих маленьких кустиках не видать.

Они все четверо уселись в кружок прямо на траву, которая была здесь очень высокой. Лебедев сломил дудку пахучего зонтичника, размял ее и счастливо покрутил головой: «Как освежает!» После городской духоты он все еще не мог вволю насладиться просторами полей и перелесков, щекочущей в горле теплой волной испарений земли. Но, кинув беглый взгляд на Алексея Антоновича, по какой-то невольной ассоциации он вдруг подумал об Анюте, которая, ловя сохнущими губами застойный, тягостный воздух подполья, сейчас стоит у своей наборной кассы и почерневшими от свинцовой пыли пальцами прикладывает литеру к литере. Беспечная улыбка сбежала у него с лица, и он заговорил сдержанно, серьезно:

Ну, товарищи, рассказывайте прежде всего о своих делах.

Рассказывать стал Терешин, коротко, скупо:

Нечем особенно похвалиться. Все обыкновенно идет. Занимаемся агитацией, дружинников обучаем, оружие достаем, деньги собираем. Всего этого мало, конечно. И медленно. Плохо. Правда, есть и хорошее. Сознание у рабочих проясняется, смелости стало больше. На массовки валом народ идет.

В Красноярске и в Томске за этот год были тяжелые провалы, — сказал Лебедев.

У нас после январской забастовки тоже более десятка человек арестовали. Правда, потом всех выпустили.

И меня тоже. А уволили с железной дороги многих. И сразу в солдаты.

Что в солдаты уволенных забривают — по-моему, это они себе хуже делают, — проговорил Порфирий. — И в армии теперь им опоры не будет.

Оно и так и не так, — возразил Терешин. — Неблагонадежных там в первую голову под пули толкают. По сути дела на казнь их отсюда увозят.

И все же, товарищи, армия значительно расшатана, — повернулся Лебедев к Порфирию. — Надо только больше давать листовок на проходящие эшелоны.

Мы все время даем, — сказал Порфирий, — да не хватает. Мало печатаете.

Кружки, прокламации, боевые дружины — все вертимся что-то в одном кругу, — пасмурно заметил Терешин.

Не совсем точно, — поправил его Лебедев. — Во-первых, даже и этот старый круг надо раздвигать, и как можно шире. А во-вторых, вы ничего не сказали о стачках.

В январе ничего не вышло, — упрямо проговорил Терешин. — Опыт показал: трудно сразу по всей дороге забастовать.

А восстание с оружием? Будет еще труднее.

Мне, как и Лавутину, скорей размахнуться и ударить хочется, — излил душу Терешин. И потянул рукава, словно засучивая их.

Ладно. Будем готовиться снова к всеобщей стачке, — подумав, сказал Порфирий, — хотя меня распирает не меньше Петра.

Лебедев коротким движением опять сломил дудку зон-тичника, отбросил в сторону.

Теперь это уже не за горами. Вода в котле нагрета настолько, что закипеть она может в любой час.

На линии-то нас теперь всюду поддержат? — настойчиво спросил Порфирий. — По-честному, Егор Иванович, можно надеяться?

Можно! Правда, мы не знаем точно позиции нашего Союзного комитета, хотя от него будет зависеть выбор момента решительных действий. Но стачку-то, во всяком случае, готовит он.

А почему нельзя знать точно, что думает Союзный комитет? — вдруг спросил Мирвольский, все время до этого упорно молчавший. — Похоже, что ты ему вообще не очень веришь. — И, словно застеснявшись своего неожиданного вмешательства, тотчас отодвинулся назад.

Ты задал резонный вопрос, Алексей, и отчасти угадал мои мысли, — ответил Лебедев. — Дело в том, что всеобщую стачку-то он поддерживает, а вот свое отношение к вооруженному восстанию никак не определил. Отказываться же от мысли о восстании нельзя. Если мы пойдем к революции потихоньку, выиграет только буржуазия.

Терешин встал, размял ноги, потянулся, развернув свою широкую, квадратную грудь.

Сейчас я работаю у Василева на паровой мельнице, — с усмешкой сказал он. — Купец все время заигрывает с нами. Говорит: «Хочу, чтобы рабочим жилось у меня хорошо». Он платит на гривенник, больше, чем платят на железной дороге, но требует от рабочих обещаний, что бастовать у него не будут.

И ты пообещал? — не для себя, а для Лебедева спросил Терешина Порфирий.

Нет. Это он придумал недавно. Деньги стал давать нашим сборщикам — то рубль, то трешницу. «Я, говорит, сочувствую, народу свобода нужна. Только при общем согласии, без насилия».

Жаль, нет Гордея Ильича, — подхватил Порфирий, — он бы лучше меня рассказал, как Маннберг в мастерских тоже дело повернул. Этот объявил: «Кто свою норму выполнит, может до гудка домой уходить». Ну, мастеровые и налегли. На два, на три часа раньше выгонять урок стали. А Маннберг тогда: «Стоп! Вижу, работать вы быстрее можете. Надо норму вам увеличить, а поденную плату оставить». Значит, за штуку-то меньше платить. И теперь рублей на пять в месяц у кузнецов и слесарей заработок стал меньше. Вот. О штрафах я и не говорю. Это у него само собой — половину заработка штрафами вычитает.

Засвистел Савва. Этот условный свист означал: «Идут свои». Но Порфирий все же оборвал рассказ и торопливо пошел навстречу. Поднялись и все остальные. Лебедев очутился рядом с Мирвольским.

Алексей, ты все время отмалчивался. Почему?

Я хотел поговорить с тобой позже. Миша, я научился делать бомбы…

Быстрым шагом почти вбежал на поляну Лавутин. За ним следовал Савва, забыв о своих обязанностях пикетчика. Оба они были возбуждены до крайности. Особенно Лавутин. С него лил градом пот, фуражка была сбита на затылок. Видно было, что он хочет выкрикнуть что-то очень важное, а волнение "мешает ему. Но весть, которую он принес, была явно доброй. Терентии подскочил к нему.

Гордей, ну, говори же!

Флот восстал!.. Товарищи!.. — И хлопнул себя широкой ладонью по груди — она так и загудела.

Флот восстал? Какой флот? Откуда стало известно? — затормошил Лавутина Лебедев. — Гордей Ильич, скорее подробности.

Лавутин сдернул с головы фуражку, помахал ею себе в лицо.

Нечаев читал телеграмму… Черноморский флот… В Одессе… вместе с бастующими рабочими… Поднял флаг восстания… броненосец «Потёмкин». Матросы расправились с офицерами. — Лавутин боролся с собой. Ему хотелось быть точным и передать Лебедеву только то, что он сам узнал от Нечаева. Но в то же время короткий текст телеграммы нес между слов так много угадываемого сердцем, что нельзя было это угаданное не досказать, не воспроизвести, как увиденное своими глазами. И Лавутина прорвало: — Братцы! На мачтах красные флаги, пушки на город повернуты, полиция, как мыши по углам, попряталась, матросы с рабочими братаются… Свобода! Одесса — наша, рабочая… Революционная!.. И тоже в красных знаменах…

Погоди, погоди, Гордей Ильич. Ты говоришь: «Флот… броненосец». Так броненосец один или весь флот

восстал?

Лавутин было беспомощно развел руками и тут же с силой сцепил пальцы, потряс стиснутыми ладонями перед

собой.

Не знаю, — сказал он с отчаянием в голосе. Как отказаться от представившейся ему радостной картины? И нельзя же навязывать товарищам за истину свой домысел! С надеждой глядя на Лебедева, будто он мог поддержать, Лавутин прибавил: — Про «Потемкина» — это точно. Но, наверно, и весь флот. Как остальные корабли-то отстанут?

Ух ты! — в восторге кричал Савва, не вслушавшись в последние слова Лавутина. — Черноморцы восстали! Вот балтийцы бы на Питер пушки свои еще повернули!