Елена Боннэр - До дневников (журнальный вариант вводной главы)

• Название: До дневников (журнальный вариант вводной главы)
• Автор: Елена Боннэр
• Издательство: журнал «Знамя» 2005, №11
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005

От редакции журнала «Знамя»

В свое время журнал «Знамя» впервые в России опубликовал «Воспоминания» Андрея Дмитриевича Сахарова (1990, №№ 10—12, 1991, №№ 1—5). Сейчас мы вновь обращаемся к его наследию.

Роман-документ — такой необычный жанр сложился после расшифровки Е.Г. Боннэр дневниковых тетрадей А.Д. Сахарова, охватывающих период с 1977 по 1989 годы. Записи эти потребовали уточнений, дополнений и комментариев, осуществленных Еленой Георгиевной. Мы печатаем журнальный вариант вводной главы к Дневникам.

***

РЖ: Раздел книги, обозначенный в издании заголовком «До дневников», отдельно публиковался в «Знамени», но в тексте есть некоторые отличия. Насколько изменен журнальный вариант по сравнению с книжным?

Елена Холмогорова, редактор «Дневников»: Главным образом, он сокращен. Сокращен сильно, - я думаю, на треть примерно, не меньше. И, кстати говоря, «До дневников» - вполне самоценный документ. Помимо всего прочего, у Елены Георгиевны несомненный литературный дар, она все-таки автор довольно большого количества книг. Я очень люблю ее «Дочки-матери» - автобиографическую книгу.

После публикации в «Знамени» мы получили письма разгневанных читателей, что далеко не все интимные вещи могут стать предметом обсуждения. Воспоминания все-таки составлялись иначе. Они литературны по форме, и понятно, что стремление к обобщению здесь гораздо больше, чем в дневниках. А дневники - это обнаженная, исповедальная вещь, что жанр и предполагает.

---

И анализируя, а если проще, то вспоминая последующие события, я вижу, как стало нарастать давление на нашу семью. 

После суда над Ковалевым Ефрема уволили с работы, хотя на суд он ездил в свои законные по советским нормам выходные дни. Для этого он сдавал кровь и получал полагающиеся за это отгулы. После увольнения Ефрем устроиться на работу в СССР больше уже никогда не смог. По специальности не брали, а в чернорабочего тоже не годился — был больно образован. В 1977 году это обернулось попыткой властей преследовать его за «тунеядство». Мы далеко не сразу поняли, что власти своим давлением стремятся вынудить Ефрема и Таню с детьми на эмиграцию. Надежда на получение квартиры от Академии (Андрей в это верил) не оправдалась. Объединить путем обмена мою и мамину квартиры, без того, чтобы Андрею что-то дала Академия, нам не разрешили. Когда я нашла обмен, комиссия райисполкома его запретила. Мы подали заявление в суд, но, как сказала судья открытым текстом одной из участниц обмена, «советский суд не защищает права людей, у него другие задачи». 

И последним шагом органов безопасности в давлении на нас было возбуждение уголовного дела против мамы Ефрема и Тани. Тут власти проявили абсолютную психологическую чуткость. Вряд ли Ефрем согласился на эмиграцию, если б дело было возбуждено против него. Они и пытались до этого сфабриковать дело о не имевшем места наезде на несуществующего пострадавшего. Но это не привело к желаемому ими результату. А вот уголовное дело против матери и жены сработало. 

В общественном плане активность Андрея не снижалась, но появились вокруг упорные разговоры, что он вроде как отошел от общественной жизни. Получил премию и успокоился. Большинство подобных слухов родятся в кабинетах 5-го управления КГБ и с удивительной легкостью подхватываются на московских кухнях, для очень большого числа людей в стране становясь как бы неопровержимым фактом. 

Именно это стало для Ефрема Янкелевича одним из побудительных (хотя и не главным) мотивов для работы над книгой «Тревога и надежда» с подзаголовком «Один год общественной деятельности Андрея Дмитриевича Сахарова». Оказалось, что выступлений в защиту отдельных людей, по общим правозащитным проблемам, по вопросам разоружения и отдельных статей в 1976 году было не меньше, чем в предыдущие годы. 

Из личных событий — они же и общественные. Мы дважды летали в Омск на суд Мустафы Джемилева. Навестили в ссылке Андрея Твердохлебова. Летели до города Мирного. Там провели сутки, потому что вдруг отменили полеты маленьких самолетов (не из-за погоды, из-за нас), а только по воздуху можно было добраться до якутского города Нюрба. Почти целый день бродили вокруг колоссальных гор породы, в которых рылись местные бомжи, видели знаменитый алмазный карьер. А в Нюрбе с нами повторилась в современном варианте история жен-декабристок, которых по пути к мужьям задерживали все губернаторы и полицейские чины. Мы дошли до окраины поселка, надеясь попасть на автобус или поймать попутку. Но там нас задержал милицейский патруль и доставил в местный отдел КГБ. Начальник признался, что он отменил рейсовый автобус, и сказал, что никакая попутка нас не возьмет. Я сказала ему на это: «Ну отвезите нас туда на мотоцикле с коляской. К вам же нас так доставили». На это ответил с издевкой: «Что вы, Елена Георгиевна, Андрей Дмитриевич может простудиться». — «Ну, мы пойдем пешком». — «Что вы, это ж Якутия, в лесу бандиты». Почему весь этот разговор вела я — не помню. Но вообще, у Андрея была такая манера. Если я ввязывалась в словесную перебранку, он обычно молчал и улыбался, глядя на меня. Похоже, получал удовольствие. И мы прошли ночью пешком по тайге более 20 километров до дальней якутской деревни Нюрбачан. Эта ночь запомнилась не одиночеством в глухом лесу, а гармоничным ощущением нашей близости и уверенности, что мы поступаем так, как надо. Я не умею рассказать, как хорошо нам было вдвоем звездной ночью в якутской тайге где-то около полярного круга. 

Но это был год трагических потерь в близком, самом близком нашем кругу. В марте безвременно ушел из жизни Гриша Подъяпольский. Это был человек чистый и как немногие соответствовавший идеальным понятиям диссидент и правозащитник. Ведь в любом сообществе близость к идеалу встречается редко. 

В мае какие-то ненайденные по сей день следствием (искали ли их?) бандиты раскроили череп Косте Богатыреву, и спустя месяц он умер в больнице, не приходя в сознание. Хоронили его в Переделкине 20 июня. 

А на следующий день мы узнали, что 19 июня в Бомбее скоропостижно скончался мой брат Игорь Алиханов во время плавания на своем корабле «Ленинский Комсомол», где он служил старшим помощником капитана (из-за беспартийности он не мог стать капитаном, хотя давно наплавал положенное число миль, имел высшее мореходное образование и соответствующую выслугу лет ). Хоронили мы его в Москве 26 июня на Востряковском кладбище. В эти дни меня как наваждение преследовала одна мысль «И у мамы сына больше не будет никогда. И брата у меня больше не будет никогда». Не оставляет она меня и теперь. 

В июле в Тбилиси проходила Рочестерская конференция по физике высоких энергий. За эту неделю как-то окрепли, перешли в личную дружбу отношения с Викки Вайскопфом и Сиднеем Дрелом. Викки, в отличие от Сиднея и Андрея, манкировал заседаниями, и мы с ним много времени провели, знакомясь с городом и посещая студии разных грузинских художников. Гидом нашим был Звиад Гамсахурдиа — красивый, обаятельный, явно, но не раздражающе любующийся сам собой. Все, что проявилось в нем позже, тогда не было видно или я была недостаточно наблюдательна. Последующие события — конца 80-х, его антиабхазский марш, резкое (даже грубое) открытое письмо Андрею, апрельские события в Тбилиси, изгнание из Грузии и последний приют у Джохара Дудаева (единственного, кто повел себя по-человечески по отношению к экс-президенту Грузии) на многое заставили смотреть по-другому. Но это не смягчает ощущения трагичности всей жизни и судьбы Звиада — сына знаменитого писателя Константина Гамсахурдиа, любимца Сталина. Для Грузии Звиад был — почти королевич, диссидент, первый президент Грузии, потом изгнанник, беглец. И наконец — самоубийство. 

С Викки и Сиднеем связан и другой эпизод. Они принесли нам конверты с деньгами, которые они получили от организаторов конференции. Оба были очень смущены и расценивали это как некий вид подкупа. Получили ли подобные конверты другие западные участники конференции, они не знали. Но их принимали по рангу, явно более высокому, чем других — поселили не в гостинице, где жили все остальные, а в каком-то правительственном доме приемов, хотя это было им неудобно, так как затрудняло неформальное вненаучное общение, к которому они оба стремились. Деньги эти мы передали их безработным в то время коллегам — Турчину и Орлову. А я с этими конвертами получила доказательство тому, что всегда подозревала — западных ученых впрямую прикупают. 

Еще на этой конференции я впервые заметила, что наши советские ученые стали вне научных заседаний сторониться Андрея (российские — не грузинские или из других республик). 

Кончался год, и я думала о своих личных свершениях. В конце 1974 года я посоветовала Андрею написать обстоятельное открытое письмо сенатору Д. Бакли, в котором он мог бы обсудить основные проблемы современности. Из письма родилась книга «О стране и мире». Летом 1975-го с семейным скандалом я уговорила Андрея заказать в академическом пошивочном ателье два костюма и пальто. И с угрозой развода заставила начать заниматься вождением автомобиля, потому что какой же это мужик, если боится сесть за руль. Потом мы пережили шок от болезни Моти, прошла моя глазная операция, родились две внучки. И на мою долю выпало представлять Андрея на Нобелевской церемонии — все и ответственное, и радостное, и трудное, что связано с ней. Досталось это мне только потому, что КГБ (формально — ОВИР) ровно год не давал мне визу. А одним из главных достижений 1976 года стало согласие Андрея, после моих долгих и нудных уговоров и упорного его сопротивления, начать вести дневник. 

Я бесконечно благодарна моей дочери Татьяне, которой за время моей работы с дневниками пришлось десятки раз (я не преувеличиваю — счет пошел на третий десяток) срочно отвозить меня в госпиталь, проводить рядом со мной бессонные ночи, а потом вновь возвращать к рабочему столу и компьютеру. 

Я благодарна Галине Авербух, которая сделала для моих глаз непосильную работу — компьютерный набор и была первым моим редактором. Я благодарна Виталию Романенко, который вместе с Галиной подготовил именной указатель к дневнику, и Борису Болотовскому, выверившему всю научную часть дневника и сделавшему ряд важных замечаний по его текстам. Их работа стала возможной благодаря финансовой поддержке бизнесмена из Германии Михаила Бойко и российского фонда «Династия» и его президента Дмитрия Зимина.