Иван Панаев - Она будет счастлива

• Название: Она будет счастлива
• Автор: Иван Панаев
• Жанр: Русская классическая проза

Иван Иванович Панаев (1812–1862) вписал яркую страницу в историю русской литературы прошлого века. Прозаик, поэт, очеркист, фельетонист, литературный и театральный критик, мемуарист, редактор, он неотделим от общественно-литературной борьбы, от бурной критической полемики 40 — 60-х годов.

В настоящую книгу вошли произведения, дающие представление о различных периодах и гранях творчества талантливого нраво- и бытописателя и сатирика, произведения, вобравшие лучшие черты Панаева-писателя: демократизм, последовательную приверженность передовым идеям, меткую направленность сатиры, наблюдательность, легкость и увлекательность изложения и живость языка. Этим творчество Панаева снискало уважение Белинского, Чернышевского, Некрасова, этим оно интересно и современному читателю.

---

И что, если бы въ этомъ состояніи, безнадежномъ и мучительномъ, кто-нибудь еще шепнулъ ей на ухо, что ея участью, съ хладнокровнымъ расчетомъ, люди располагали заранѣе; что эти люди равнодушно придумывали средства къ ея паденію; что они, можетъ быть, разсказывали другъ другу за тайну объ ея связи съ другимъ; что эта тайна росла, росла и наконецъ сдѣлалась общимъ достояніемъ; и пустой разсказъ, ни на чемъ не основанный, сплетенный такъ, по догадкамъ, вылился во всѣ формы истины.

Что, если бы она узнала объ эгомъ?

Свѣтлицкій, въ самомъ дѣлѣ, собирая около себя кружокъ молодежи, съ важностью заложивъ руки въ карманы, говорилъ съ таинственнымъ видомъ:

— Господа, посмотрите-ка на Горина: право, онъ молодецъ! Онъ пользустся жизнью; онъ въ связи съ одною изъ лучшихъ женщинъ Петербурга… Знаете ли, кто эта женщина?

И онъ произносилъ имя Зинаиды, и не хотѣлъ думать о томъ, что пятнаетъ чистое, святое имя. Что ему было до этого? Онъ сообщалъ новость.

А эту новость разносила повсюду молодежь, выслушивавшая его и вѣрившая ему.

И вотъ однажды въ богатой гостиной княгини С*, освѣщенной тысячами свѣчъ, горѣвшей огнями и золотомъ, у малахитоваго стола, уставленнаго бронзою, отражавшеюся въ огромномъ зеркалѣ, стояли двѣ женщины въ бальныхъ платьяхъ, каждая съ букетомъ цвѣтовъ въ рукѣ, раздушенныя и прекрасныя.

— Знаешь ли, Lise, отчего такъ давно нигдѣ не было видно Горина? — говорила одна изъ нихъ съ улыбкой ироніи, которая смѣшивалась съ какою-то надменностью. — Знаешь ли, отчего? Онъ влюбленъ. И въ кого? Въ эту И* —ты видала ее? Женщина такого страннаго тона! — Она, разумѣется, бросилась къ нему на шею — и онъ въ восторгѣ! — А несчастный полковникъ, мужъ ея — весь проигрался…

— Браво! — перебила другая — и эти женщины разыгрываютъ романы à la Balzac! только эти романы вѣрно отзываются русской передѣлкой и пахнуіъ не парижскими духами, а l'eau de Cologne съ гостиннаго двора.

Въ этой же самой гостиной, только въ другомъ концѣ ея, стояли двое пожилыхъ мужчинъ во фракахъ. Одинъ изъ нихъ былъ Свѣтлицкій.

Они продолжали вѣроятно давно начатый разговоръ.

Свѣтлицкій говорилъ:

— Да, счастье, неимовѣрное счастье! Почти во всю игру съ нимъ у меня король навскрышѣ! Я бросилъ карты, я говорилъ ему, что я не хочу пользоваться навѣрное его деньгами, что при такомъ счастьи… Но вы знаете? Этотъ И* горячъ въ картахъ до безумія. Доходило до ста тысячъ, онъ рвалъ на себѣ волосы — и я далъ ему огыграться…

— А сколько отыгралъ онъ?

— Тридцать три тысячи.

— Гм! — такъ вы взяли у него шестьдесятъ семь? Это хорошо. Экарте и тинтере — игры чрезвычайно азартныя.

— Нѣтъ, вообще въ играхъ надо благоразуміе, наполеоновскій расчетъ и ледяное хладнокровіе… — А! Горинъ! j'ai deux mots à vous dire! — И Свѣтлицкій взялъ за руку молодого человѣка и увлекъ его въ залу.

Когда они проходили но залѣ, Горинъ замѣтилъ, что нѣкоторыя изъ дамъ смотрѣли на него съ коварной улыбкой, и одна сказала ему мимоходомъ:

— Какъ вы перемѣнились, monsieur Горинъ! Вы пополнѣли: видно приморскій воздухъ полезенъ вамъ. Вѣдь вы, кажется, жили по Петергофской дорогѣ? Я васъ часто встрѣчала тамъ.

— Вы ошибаетесь, — отвѣчалъ онъ ей холодно… — Я не жилъ по Петергофской дорогѣ и не имѣлъ удовольствія встрѣтить васъ тамъ ни разу.

— Чего хотятъ отъ меня эти женщины? — продолжалъ онъ, оборачиваясь къ Свѣтлицкому. — И что значатъ эти намеки?

Онъ пристально посмотрѣілъ на него.

— Будто вы не догадываетесь? — возразилъ Свѣтлицкій. — Онѣ завидуютъ счастью другой женщины, съ которой никогда не могутъ сравниться.

— Завидуютъ счастью другой женщины? Я не понимаю, что вы хотите сказать мнѣ…

— Ну, да: завидуютъ женщинѣ, которую вы любите. Это такъ натурально. Это въ ихъ характерѣ… зависть…

— А какъ знаютъ онѣ, что я люблю кого-нибудь?

И онъ еще разъ посмотрѣлъ на Свѣтлицкаго.

— Вы сегодня все такъ горячо принимаете. Что съ вами? Мы живемъ въ Петербургѣ, и вы хотите скрыть вашу любовь отъ общества, къ которому принадлежите? Это ужъ слишкомъ. Здѣсь все знаютъ, все подмѣчаютъ, все подозрѣваютъ, обо всемъ догадываются. Надобно прожить, сколько прожилъ я, чтобы узнать механизмъ, проникнуть въ закулисныя дѣйствія этихъ обществъ.

— Вы правы; но, если эти люди осмѣлятся чернить имя той, которая чиста какъ ангелъ; если эти люди, живущіе сплетнями…

— Ради Бога, тише! не забудьте, что мы окружены со всѣхъ сторонъ взглядами и наблюденіями. Вотъ именно ваша теперешняя горячность можетъ подать поводъ къ пустымъ и непріятнымъ для васъ подозрѣніямъ. Подозрѣнія часто имѣютъ вѣсъ истины въ глазахъ общества. Противъ этого говорить нечего, хоть это очень горько.

— О, это ужасно!

— А сколько разъ вы сами повторяли шутя, такъ, безъ всякой злобы, людской говоръ: этотъ человѣкъ въ связи съ такою-то женщиною, эта женщина дѣлаетъ то-то… Вы не имѣли другихъ основаній, какъ слухи? Все это изстари ведется между людьми.

— Теперь, болѣе чѣмъ когда-нибудь, я понимаю, что это ужасно! Имя женщныы доллгно быть неприкосновенно и свято. Ничего нѣтъ труднѣе, какъ узнать женщину, и вы, Свѣтлицкій, съ вашимъ опытомъ и знаніемъ людей, и вы можете иногда ошибиться, иногда можете поставить существо чистое и высокое заурядъ съ этими женщинами…

И молодой человѣкъ указалъ головой на цвѣтную гирлянду дамъ, собравшихся въ залѣ.

— И вы ошиблись, — продолжалъ онъ съ значительной улыбкой, увлекая Свѣтлицкаго въ амбразуру окна, — да, согласитесь сами? Знаете ли, я никогда не прощу себѣ, никогда, что я прежде осмѣлился смѣшивать ее со всѣми, что я не понималъ, какъ любитъ она, что такое ея любовь, что я оскорблялъ эту женщину моими безумными выходками! Помните ли то утро, когда я прибѣжалъ къ вамъ, три мѣсяца назадъ тому: я проклиналъ ее въ то утро, а теперь, теперь…

Свѣтлицкій грызъ ноготь пальца, губы его хотѣли искривиться усмѣшкой…

Горинъ не замѣчалъ этого; его пылкая душа требовала участія, сочувствія: и онъ забывалъ, кому и для чего говоритъ; и онъ не зналъ, что человѣкъ, вмѣсто участія, вмѣсто сочувствія, обольетъ слова души его ядомъ насмѣшки и выставитъ ихъ на позоръ первому, кто попадется ему навстрѣчу.

— Помните, послѣ этой сцены на дачѣ, я не хотѣлъ было ѣздить къ И*, ея поступокъ со мной казался мнѣ оскорбительнымъ. Я думалъ никогда болѣе не видать ее, и увидѣлъ черезъ двѣ недѣли послѣ того въ церкви.

Горинъ схватилъ за руку Свѣтлицкаго.

— Она стояла на колѣняхъ и молилась съ глубокимъ чувствомъ. Крупныя слезы катились по блѣдному лицу ея. Это была истинная молитва вѣрующей; это были жгучія слезы страданія. О, за каждую слезу ея потребуется тяжкій отчетъ, если естъ правосудіе тамъ!.. Вы удивляетесь словамъ моимъ, не правда ли? Я не похожъ въ эту минуту на прежняго Горина? Да, я перемѣнился, очень перемѣнился; рано или поздно мнѣ надобно было сдѣлаться человѣкомъ; и она меня призвала къ новой жизни, ей я обязанъ всѣмъ… Если бы я могъ передать вамъ впечатлѣніе, которое производитъ на меня теперь эта праздничная зала и эти бездушныя лица… Но послушайте: я смотрѣлъ на нее долго, долго; она не видала меня… я и прежде часто смотрѣлъ на нее молящуюся, а никогда не чувствовалъ того, что почувствовалъ въ ту минуту… Надобно было имѣть каменное сердце или быть вовсе безъ сердца, чтобы въ ту минуту не простить ей всего, всего — даже смертельной обиды, чтобы не тронуться величіемъ этой женщины!.. Послѣ обѣдни я долго не рѣшался подойти къ ней; но когда я уже стоялъ передъ лицомъ ея, она меня встрѣтила своей радушной улыбкой. Это была ея прежняя улыбка… Я ожилъ… Она заговорила со мной тѣмъ же голосомъ, проникавшимъ до сердца, будто между нами ничего не было… "Вы насъ совсѣмъ забыли. А я и мужъ мой всегда такъ рады васъ видѣть"… Мужъ мой! Я весь вспыхнулъ. Она, кажется, замѣтила это и сказала мнѣ: "я буду васъ ждать". И вѣрите ли, Свѣтлицкій, я всего въ продолженіе трехъ мѣсяцевъ былъ у нихъ только четыре раза, потому что я не могу видѣть ее рядомъ съ этимъ полковникомъ. Я не знаю, что будетъ со мной, но если онъ…

— Вы поэтъ, Горинъ! Вы имѣете чудный даръ живописать! Вы сильно чувствуете! — воскликнулъ Свѣтлицкій и пожалъ руку молодому человѣку.

"Какъ несносны эти влюбленные! — думалъ онъ. — Вотъ человѣкъ, мучилъ меня цѣлый часъ, разсказывая всякій вздоръ, какъ будто для меня занимательна его интрига!»

— Простите, я долженъ оставить васъ. Я далъ слово на вистъ барону М*… Онъ, я думаю, давно ждетъ меня.