Фзнуш Нягу - Властелин дождя

• Название: Властелин дождя
• Автор: Фзнуш Нягу
• Жанр: Советская классическая проза

Фзнуш Нягу — один из самых своеобразных прозаиков современной Румынии. Поэт по натуре, Ф. Нягу глубоко и преданно любит свой степной край, его природу, людей, обычаи и легенды. Прошлое и настоящее, сказочное и реальное соткано в его рассказах в единое повествование.

Эта книга, где собраны лучшие рассказы Ф. Нягу за четверть века, демонстрирует творческий диапазон писателя, темы и мотивы его поэтической прозы.

---

Он прильнул к боковому окну, вытерев ладонью запотевшее стекло. Справа на верхушке холма показались первые домики их села. Он смотрел на них молча и наделял каждый ласковым именем, будто дом этот был живым существом. Постарели как… Огрузли. В землю уходят…

Маленькие, стиснутые со всех сторон раскидистыми акациями, домики на холме покорно ждали прихода зимы. А пока ветер гонял между ними пучки соломы и запускал в небо веретенца тягучего дыма. На склоне оврага, где копали глину, над глубокими выемками подрагивали седые сливы. Чуть повыше какая-то баба раскачивала ведро, стараясь выбросить мусор подальше.

— Ну вот и оно, родимое, — сказал Хромой и притормозил у тропинки, ведущей через жнивье. — Вылезайте здесь. У меня анкета чистая, ты уж не сердись, нельзя, чтобы за моей спиной говорили, будто я возил вас на кооперативной машине.

Они вышли. Хромой нажал на газ и махнул рукой, чтоб они скорее сворачивали на тропинку. На дорогу тяжело съезжали со склона телеги, груженные картофелем…

Во дворе дома, который они покинули пять лет назад, в сорок девятом году, стояла толпа ребятишек. Ребятишки сгрудились вокруг человека в черной потертой шапке и грубошерстном свитере с закатанными по локоть рукавами. Человек этот одной рукой крепко держал за уши рыжего русака, а ребром другой наносил короткие резкие удары, добивая зверька. Он подстрелил его в долине, у самого устья Бузэу, да не до конца, и теперь пытался сократить его мучения. Рыжеватый комок у него в руке изредка коротко подергивался.

— Спрошу, кто председатель, — сказал Еремия, но старуха остановила его.

— И без спроса войдем, — сказала она. — Это наш дом.

Она взошла на крыльцо и остановилась. Дубовые ступеньки стерлись, а в середке верхней, где когда-то прибили подкову, на счастье тем, кто построил дом, остался только след — подкову вырвали с мясом. Старуха наклонилась и погладила это место.

Еремия стоял в стороне и на глазок пытался определить высоту церквушки, щеки у него раскраснелись на ветру. Сзади из-за тополей доносился рокот Бузэу. Он подошел к старухе и, поддерживая за локоть, ввел в дом. В доме уже не пахло домом, запахом, который он помнил с детства, — в нос било соляркой, а на дверях, выкрашенных в голубой цвет, были таблички с номерами.

Старуха поправила платок, повернула ручку первой двери и вошла. Это была ее комната… В глаза ей сразу бросились растрескавшиеся оленьи рога. Под ними стоял стол, покрытый клетчатой клеенкой. За столом сидел человек и что-то писал в тетради, время от времени слюнявя химический карандаш. Губы у него были синие и чуть шевелились, повторяя слова, которые рука старательно выписывала в тетрадке.

Справа высился сейф, в дверце которого болталась связка ключей, возле окна одиноко стоял прибор, похожий на барограф. Стрелки его уныло свисали, а на педали, торчащие в разные стороны, как весла, были надеты железные кольца: видимо, сельский кузнец пытался сделать из него весы, да бросил, не доделав.

Человек дописал последнюю букву и поднял красное мясистое лицо с белой щетиной на щеках и подбородке. Еремия узнал бывшего соседа Павла Оданжиу. Оданжиу посмотрел на вошедших, и веки над его маленькими серыми глазами дрогнули.

— Что такое! Почему без стука?!

— Вот… мы с бабушкой… — начал Еремия.

— Потянуло к родным местам? — Оданжиу встал и оттолкнул стул ногой. Стул отлетел к стене, — Чего тебе, бабка Гергина?

Старуха натянула платок на плечи и медленно произнесла:

— Помереть вернулась, Павел. Ты поди отсюда, оставь меня с Еремией, хочу помереть в своей комнате. Вот и стул мой, материя, что в Брэиле я покупала. В цветочках… Турок один на феску купил, а я — на стулья… Четыре аршина пошло…

Что ты там бормочешь? Время занимаешь! Народный совет это, мы здесь всякие важные проблемы обсуждаем…

— Оставь нас, староста, — еще раз попросила старуха. — На четверть часа оставь. Ты же знаешь, в этой комнате я рожала моих детей — девять человек их у меня было. На месте того железного ящика стояла кровать, на ней болели, а потом умерли четверо моих сыновей. И муж мой на ней умер. Он еще плуг тебе по весне одалживал, помнишь?..

— А ну-ка уматывайте отсюда! — грозно Заорал Оданжиу.

— Нет, — сказала старуха. — У меня уже нет времени.

Она обошла стол и опустилась на стул, обитый тканью в мелкий цветочек. Оданжиу отступил.

— Спой мне, Еремия. Мою песню.

Еремия сложил ладони у рта.

— Та-та-та-там… та-там, — полились печальные звуки.

— Нет, — сказала старуха, — другую. — И засипела: — Ой, Бузэу, Бузэу…

Еремия уронил руки и с ужасом смотрел на нее. Скрипучий голос старухи словно обволакивал его, это был голос реки, болот, ветра, звериных нор. И он, потрясенный ее горькой песней, запел сам, и старуха скорбно улыбнулась.

Долго пел Еремия, а когда закончил, старуха откинулась на спинку стула, перекрестилась и сказала шепотом:

— Благодарю тебя, господи!

Глаза у нее широко раскрылись, голова упала, и в уголке рта выступила белая пена. Кусок хлеба, что дала ей жена начальника станции, выскользнул из-под платка и упал на пол, за ним покатился ломоть Еремии.

— Вы что, с ума сошли?! — выпучив глаза, закричал Оданжиу.

— Она уже не может сойти с ума, — ответил Еремия. — Она умерла.

Он пошел было к стулу, но Оданжиу сгреб его за ворот и со всего маху ударил кулаком по лицу. Еремия покачнулся, упал на одно колено. Оданжиу потирал костяшки пальцев. Волосы у него растрепались, прилипли ко лбу.

— Я не хотел… Нехорошо это… Из себя вышел, не совладал, — сдавленно бормотал он. — Поднимайся давай, ладно…

— Мне и в голову не могло прийти, — извинялся Еремия. — Она взяла меня с собой, но не сказала зачем.

— Врешь, змееныш! — снова рассвирепел Оданжиу. — Врешь!

Еремия не оправдывался. Неуместная мысль вертелась у него в голове: здесь, держась за эти стены, я учился ходить, падал, стукался, и у меня болела голова… ой, как болела!.. Он утер рот рукавом, поднял на руки старуху, стараясь не смотреть в ее остекленевшие глаза, и, пошатываясь, вышел во двор.

Охотника уже не было. Далеко у реки бегали ребятишки и с криком волокли по воде вдоль берега корягу.

Оглушенный, Еремия стоял, не зная, что делать дальше. Наконец нетвердыми шагами он направился к лодкам, опрокинутым вдоль забора. Резкая боль обжигала губы. Он вынул платок и осторожно прижал ко рту, пытаясь унять стекавшую на подбородок кровь. Потом с поля налетел ветер, хлестнул каплями дождя, и тогда Еремия вытянул шею и подставил лицо ветру. И дождь омыл ему голову, напоминающую голову молодого волка, красивую, но какой-то непрочной, слишком хрупкой и дикой красотой.

1967

Заброшенная сторожка

В 1956 году после окончания университета я был назначен учителем румынского языка в село, затерявшееся посреди Бэрэгана. По вполне понятным причинам в этом рассказе я не буду упоминать его настоящего названия; назову его Тихое Озеро. Итак, однажды вечером в конце августа я прибыл к месту моего назначения.

Узнав о моем приезде, преподавательский состав Тихого Озера отправил одного из учителей встречать меня на вокзале, и не успел я ступить на перрон, освещенный подслеповатым фонарем, вроде тех, что мастерят детишки из полых арбузов, как услышал крик:

— Учитель Чернат! Кто здесь учитель Чернат? Пожалуйте сюда!

— Я! — вырвалось у меня, и я двинулся к колодцу, от которого доносился голос.

Встречавший меня приехал на двуколке и теперь пытался дотянуться до поводьев, упавших под ноги лошади. Над колодцем, щелкая, точно клюв аиста, вращалась деревянная вертушка.

— Я Чернат, — повторил я, подходя совсем вплотную.

— Очень приятно, Санду Букур меня зовут. Извините, не помог вам с багажом: коняга уж больно норовистая, стоит отойти от нее, она тут же — раз! — на землю. У нее стерта холка, эти кретины так уделали хомут, что шов ей натер холку, вот она чуть что — и валится. Ну, кладите сундук сзади и садитесь. А пальто и плащ можно держать на коленях.

Это был высокий, худой молодой человек с тонкой полоской усов под острым носом. Говорил он со мной так, словно бы я и сам прекрасно все знал — знал, например, что сбрую лошади «уделали» настоящие кретины. Я кивал, поддакивал и тем временем с любопытством его разглядывал.

На нем была желтая футболка с красным воротом и манжетами и такие широкие, присборенные брюки, что казалось, будто на каждой ноге у него по юбке.

— Ну вот и вожжи, — сказал он немного погодя. — Посмотрим теперь, уважаемый Черкез, на что ты способен! — Он вывел лошадь на дорогу и прыгнул на сиденье по левую руку от меня.

Я поворотился к нему и сказал, что начальник учебного отдела просит учителей Тихого Озера снять архив с чердака школы.

— Говорит, чтобы прямо сегодня, — настаивал я, — а то завтра может нагрянуть инспекция из районной пожарной охраны.