Ольга Римша - Тихая вода

• Название: Тихая вода
• Автор: Ольга Римша
• Жанр: Современная проза

Повесть-лауреат премии «Дебют» 2010 года в номинации «Крупная форма».

---

Он пришел навсегда в то утро, когда Катя, заглянув в мой компьютер и прочитав статью, вдруг со злостью улыбнулась и указала на пару ошибок. Потом проговорила будто со снисхождением, что мне следовало бы подучиться прежде чем наниматься в главную городскую газету. Я промолчал, а через пару часов она как ни в чем ни бывало предложила мне выпить чашку кофе. Лучше б она этого не делала. Я пью с ней кофе лишь для того, чтоб однажды не высказать все то, что думаю о ней. Кофе, жженый и старый, сковывает язык. Мне никогда не приходило в голову сменить кофе, потому что пью его не один, а ей, кажется, все равно. Нет-нет, ей не все равно. Она пьет его, чтоб показать, будто не боится горечи, а значит умеет работать, не страшась трудностей. Глупость, но она никогда не поймет этого. Как и того, что лишь все больше уверяет меня в собственной неумелости и неказистости мыслей, когда ищет во мне изъяны и неприкрыто указывает на них.

Я стал видеть, но не говорить. Пусть что-то переменилось, но главным осталось одно — я по-прежнему не терплю исследований собственной души, способностей или ума. Я по-прежнему боюсь, что кто-нибудь дотронется до меня, а потому трогать других не тороплюсь. Даже Ире я не сказал и слова, когда отчетливо увидел что-то странное в ее глазах. Ведь тогда она могла присмотреться и к моим.

* * *

За полчаса до конца рабочего дня я сбежал от очередных Катиных провокаций. Нет, я не дам себе раскрыться. Пусть считает меня тряпкой или вежливым лжецом, но я не пророню и единого злого слова в ее честь. Она попросту этого не поймет, а отношения навсегда испортятся. Только с каждым днем колких замечаний становится все больше. Я уже чувствую, как она садится мне на шею и даже начинает пинать по бокам. Боюсь, как бы не дошло до того, что я попрошу другое кресло. А ведь это мне очень дорого. Я не хотел бы, чтоб в нем сидел человек, ничего не знающий о том, кто обитал тут до меня. Тогда и папки, и все эти листочки не уцелели бы.

Я шел из метро, продуваемый ветром и пропущенный рядом идущими людьми. Когда я жил у себя дома, мне приходилось идти минут пять. Теперь я шел с полчаса, пока не натыкался носом на серую многоэтажку, прямо под окнами которой бессовестно расположилась стройка. Я знал, что Иры нет дома. Она должна прийти через два часа, когда отведет вечерние уроки. По пути домой она как всегда зайдет в магазин, оттуда наберет мне и спросит, чего у нас нет. Я скажу, что сахара, и тогда не придется давиться постным чаем. Дома я пью только чай. Но покупаю что-то сам очень редко. Хватит и того, что я даю деньги. Нет, я не ленив, просто магазины внушают мне страх, и я теряюсь в наименованиях и запахах. Не раз я приносил домой совсем непригодные для пищи вещи. Женщины ходят по магазинам намного лучше, чем мужчины, по крайней мере, лучше, чем я.

Я перебрался к Ире, когда наступила зима. Наш старенький дом не слишком хорошо топили, и мне хватило наглости попроситься к ней на ночлег хотя бы на недельку. С тех пор ни она, ни я не хочет, чтоб та длиннющая неделька закончилась. Здесь я чувствовал себя намного легче, чем в логове преступника, где власть захватил револьвер. Он все еще лежит там, в углу, ни разу не тронутый. Наверное, на толстой бумаге пакета вырос столь же толстый слой въедливой пыли. Иногда, засыпая, я вспоминаю о нем, и тогда воздух застревает в горле, а в груди становится тяжело и жарко. И ничто не способно прогнать этот жар, кроме другого жара, что дарит мне Ира.

Полчаса ходьбы по холоду для меня сродни пытки. Но вот долгожданная дверь подъезда замаячила в снежном ветре в ста шагах от меня. Я ускорился, чтобы быстрее ощутить теплый воздух душного подъезда и сбежать от проклятых завываний воздуха колючего и взбесившегося. Сразу сунул руку в карман и вынул ключ. У двери я увидел мужчину, переминающегося с ноги на ногу и в шапке, покрытой инеем. Когда я отворил дверь, он пристроился сзади, и только я зашел, он шмыгнул следом. Возле лифта мы оба громко топали заснеженными ботинками и отряхивали одежду. В лифте мужчина пристально посмотрел на меня, потом отвернулся и ничего не сказал. Я было выбросил его из головы, но вдруг он вышел на том же этаже, что и я. Я пропустил его вперед и премного удивился, когда он вдруг, ничуть не колеблясь, позвонил в мою дверь. Потом еще два раза.

— Кто вам нужен? — спросил я, остановившись рядом.

— Здравствуйте, — он посмотрел на меня как-то недоверчиво.

— Здравствуйте. Кто вам нужен? — сухо повторил я, и вдруг он растаял.

— Женя.

— Какая Женя? — я улыбнулся и вставил ключ в скважину, отстранив его плечом. — Может, вы этажом ошиблись?

— Нет, такого не может быть. Я точно помню. Этот этаж, и квартира 112… Вот, — он ткнул пальцем в номер на двери. — Но, возможно, Женька тут больше не живет, раз вы тут.

— Вы правы, никакой Женьки тут нет. Всего доброго! — я шагнул в коридор, и железная дверь стала медленно закрываться за моей спиной.

— До свидания! Только Женька — это он, мой друг, — он заколебался, но когда между мною и ним оставалась только крошечная щель, он вдруг проговорил скороговоркой. — Передайте Ирине, что Петрушин заходил. Я Скворцова ищу, у меня есть к нему дело. — И дверь закрылась, в замке щелкнуло, в голове вдруг перестало что-то шевелиться. И все остановилось.

* * *

Я запретил себе думать. Два часа отсутствия мыслей, два часа ожидания страшного приговора, два часа счастья, что я все еще тут. Через пару часов я могу провалиться сквозь землю, как в сказке, как в ужасной кровавой сказке, где нечему удивляться и нечему жить. Впервые я подумал, что в моей жизни есть кто-то еще, не названный и скромный, но с чутким чувством меня. Или я склонен преувеличивать собственную роль в моей же истории. В истории, которую пишу не я.

В темноте сквозь дверной проем на зеркало напротив падал искусственный желтый пласт света. Проклятый фонарь — он не оставит меня и тут, в прихожей, в дальнем углу прихожей, куда забился я, не сняв ни ботинок, ни куртки. Он не касался меня, но въедался болезненной желтизной в мое жалкое смутное отражение. Я молча смотрел на себя, но не мог разглядеть ни единой черты. И тогда мне сделалось очень страшно, словно меня нет, словно то тело, в коем я себя ощущал, чье-то чужое тело, а я забрался в него без спросу. Неудивительно, что теперь мне промозгло и холодно, и кожа совсем не держит тепла. Она не может этого делать — она не моя. И глаза, которыми я смотрю в отражение их самих, не могут узнать себя. Все верно, ведь это не они. Да и попросту их не существует. Мне только кажется, что они есть. Я выдумал все.

Я выдумал этот дом и это зеркало, сожравшее меня, без звука и голода. Я выдумал женщину, обитавшую тут подобно призраку, с которой тут же сам обрел покой. И покой этот был выдуман, он притворно скрывал трепещущие от страха нервы, а когда к горлу закономерно подкатывал крик, он нежно гладил меня по затылку и шее, впиваясь пальцами в кадык. Я не кричал тогда, но становилось мне только хуже. Я хоронился в выдуманной могиле, не зная еще, что та не мягкая постель с удобными подушками и теплым одеялом. Конечно, вот придурок, с чего тогда меня так корчило по утрам? От дикого холода, потому что в могилах всегда холод. Да и холод был моей иллюзией — так легче переносится боль. Холод сужает просветы в обескровленных сосудах, и там не слишком громко свистит ветер. Я не слышал тот свист, не мог понять, как близко сердце к обезвоживанию, сухости, муминизации. Не понимал я и того, что замедляя искусственно его бой, я отучаю все тело от жизни. Будто приспосабливая заблаговременно свои пульсирующие пока органы к полной тишине, я день за днем сдавливал их спокойствием и страхом. И те становились все тише и тише. Тогда, в конце концов, они должны умереть или, если жизнь исторгнет последний вздох, взорваться с непривычки. Но теперь ничего не происходило, ведь я выдумал все, только порой и выдумка способна стать основой реальности. И если выдумку легко изменить, то реальность — почти невозможно. Но главнее всего то, что мои иллюзия и действительность смешались будто в бетон. Я не мог в них разобраться. Быть может, я и сам был выдуман собою.

Тот человек непременно ушел. Даже если б он стоял теперь за дверью, я не приподнялся бы и не отворил ему. Я ждал бы до рассвета, когда тот уйдет, и только после этого принялся бы думать о нем, словно о призраке, нечаянно переступившем порог нашего мира. Я представил бы его в белом очертании, почти прозрачного и светлого, колеблющегося от вдоха-выдоха, и тогда мне легче было бы не верить ему. Не верить тому бреду, который он породил в моей голове одним словом, произнесенным впопыхах.

Только теперь я начинал понимать, что я не один — я стал чувствовать будто наяву дыхание своего попутчика у себя за спиной или прямо перед лицом… Попутчика жизни, попутчика судьбы. Вот только влез он в мою телегу совсем без спроса и ни разу не показал лица. Это невежливо, жутко невежливо, если ко всему прочему, он еще и позволяет себе рыться во мне грязными ручищами, по собственному усмотрению вставляя в мои руки револьвер, нажимая на крючок, печатая безумные строки… Да нет же, он постучался ко мне много раньше, когда я вдруг проснулся не один в постели, ничего не помня о незнакомке и ночи, проведенной с нею рядом. Он постучался — я открыл. А теперь пусть убирается. Кто бы он ни был.