Владимир Рублев - Семья

• Название: Семья
• Автор: Владимир Рублев
• Издательство: Челябинское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1961

---

И, оглянувшись, Тачинский решительно двинулся к калитке.

15

Постучал в дверь Марк Александрович, не раздумывая. Он был абсолютно уверен, что Таня примет его. Конечно, для большей убедительности придется немного прикинуться, что его привело сюда сердце.

— Кто? — голос Татьяны Константиновны звучит настороженно, почти испуганно.

— Открой, Таня...

Прошла почти минута безмолвия, в течение которой Марк Александрович вдруг усомнился: а примет ли его Татьяна? С каждой секундой молчания по ту сторону двери он все больше склонялся к тому, что не примет, но неожиданно звякнул крючок, и дверь приоткрылась.

Татьяна Константиновна молча пропустила его, закинула было крючок, но тут же снова откинула его.

Марк Александрович быстро окинул взглядом знакомую комнату и с улыбкой обернулся к Татьяне Константиновне.

— Ну, вот, я пришел...

— Зачем? — помедлив, спросила Татьяна Константиновна.

Она стояла, прислонившись плечом к печке. На лице ее не было ни гневного, ни даже сердитого выражения, как представлял себе минуту назад Тачинский; оно было просто равнодушным, даже настороженный взгляд уже угас. Это смутило Марка Александровича. Он знал, что рассерженную и разгневанную женщину можно уговорить, но как поступить, когда она равнодушна, пугающе равнодушна?

— Таня... — тихо позвал он и встал, приближаясь к ней.

Татьяна Константиновна в упор посмотрела на него, и такое презрение прочитал он в ее открытом взгляде, что на миг промелькнула мысль: он напрасно пришел... И все же отступать было нельзя, надо было добиться от этой женщины того, что хотелось ему... «Побольше горячих слов», — быстро подумал он и ласково произнес:

— Я виноват перед тобой, Таня... Очень виноват... И я не знаю, сможешь ли ты поверить мне, что я... не мог не прийти... — это было все, что он нашелся сказать.

И вдруг порывисто схватил и крепко сжал ее руки. Татьяна Константиновна попыталась резко оттолкнуть его от себя, но он не выпускал ее рук, с легкой усмешкой глядя в ее гневные, сузившиеся глаза.

— Ты же знаешь, что я сильнее тебя... — сказал он и притянул ее к себе, уже решив действовать больше силой, чем словами.

И неожиданно, в какой-то один момент, все изменилось. Невероятным и ловким усилием Татьяна Константиновна вырвала свои руки от него, отскочила, схватив что-то с пола, и, тяжело дыша, произнесла:

— Не подходи... Прошу тебя... А то...

Взгляд Тачинского скользнул по вздрагивающей руке Татьяны Константиновны, и легкий холодок пробежал по спине: рука ее сжимала тяжелый, остроугольный винт, которым обычно закручивалась железная дверца печи.

— Так вот ты зачем пришел? — тихо заговорила Татьяна Константиновна. — Посмеяться захотел? Или думаешь, бывшая жена все позволит, ей же нечего терять? Пожалеть захотел, скуку развеять? Скучно, видно, с молодой-то женой? Подлец ты! Уходи!

Тачинский с опаской, незаметно косясь на руку женщины, направился к двери, все еще надеясь, что Татьяна Константиновна одумается и позовет его обратно. Но нет, его провожало суровое безмолвие, и от этого захотелось в отместку сказать своей бывшей жене что-то злое и обидное.

— Я думал, ты поймешь меня... — повернувшись от двери, насмешливо бросил он. — А ты... Высокие идеалы в жизнь претворяешь... Что ж, я не против... Только не спохватишься ли потом? Да поздно будет...

— Какой же ты все-таки... мерзавец, — тяжело произнесла Татьяна Константиновна.

Это было уже слишком. Марк Александрович с силой хлопнул дверью и вышел на улицу под пронизывающие порывы сырого осеннего ветра.

16

Ночью бушевала осенняя вьюга, била в окна первой снежной крупой, рвала калитки и гремела железными крышами, а утром взошло солнце. И было радостно смотреть, как быстро таяла на дорогах крупа, как по-весеннему звонко зашумели кое-где полные ручьи... А к полудню земля словно покрылась дымящимся маревом. Согретый солнцем воздух источал столько ароматных запахов, что люди удивленно качали головами:

— Может, вторая весна пришла?

После полудня, ближе к вечеру, похолодало, но от этого в воздухе стало лишь свежо, и все больные, кто мог ходить, вышли в больничный сад. Вместе со всеми — первый раз за полтора месяца — вышел в сад Аркадий. Опираясь на костыль и плечо Аси, он с волнением озирался кругом, словно видел эти голые деревья, дорожки, это небо впервые, и жадно вдыхал терпкие запахи увядшего сада.

— Какая красота! — остановившись, восхищенно заговорил он. — Эх, отбросить бы костыль да пробежаться, чтоб дух захватило... Стосковался я на этой койке по ходьбе...

Ася украдкой посмотрела на его бледное, похудевшее лицо, на котором резко выделялся крупный выпуклый лоб, и тихо вздохнула... Вот и уйдет он скоро из больницы, уйдет снова к друзьям, товарищам, будет продолжать вместе с ними большие дела, а она, скромная медицинская сестра, останется опять здесь, вдали от того, к кому за полтора месяца так сильно привязалась... На глазах у нее он с изумительной твердостью переживал два несчастья: свое увечье и измену любимой. В последнее время она научилась сердцем угадывать, когда ему особенно тяжело. В такие минуты он обычно лежал, уставившись взглядом в одну точку, и до крови кусал губы...

Однажды, не выдержав, она подошла к нему:

— Вам принести что-нибудь? Молока, ягод... Или еще что...

Он, прищурив взгляд, посмотрел на нее и отвернулся:

— Нет... А впрочем, принесите книг.

Она принесла ему «Землю Кузнецкую». Сутки он почти не отрывался от книги. Окончив последнюю страницу, снова задумался.

— Понравилась? — спросила Ася, решившись, наконец, подойти к нему.

Аркадий внимательно стая разглядывать ее и, наконец, произнес:

— А если бы вместо Тони Липилиной ослеп сержант, этот Герой, она бы тоже... не перестала любить его?

— Конечно... Ведь когда любят по-настоящему, никакая слепота... и вообще, ничто на любовь не влияет, — простодушно ответила Ася.

— Это в книгах... — мрачно произнес Аркадий и снова отвернулся.

— Неправда... И в жизни, — начала было Ася и неожиданно осеклась: ей вспомнилась Тамара.

— Ну, ну, а как в жизни? — усмехнувшись, взглянул ей в глаза Аркадий, затем, не дождавшись ответа, тихо продолжал: — Хотя, пожалуй, это и верно... для тех, кто по-настоящему любит.

...С этого дня они часто и подолгу разговаривали, но больной темы Ася старалась не касаться. Аркадий понимал ее, и с каждым днем их разговоры становились все откровенней и задушевней.

...А вот теперь приходит время расставаться.

Ася несмело предложила:

— Пойдем, посидим на скамейке?

— Хорошо...

«Сказать ему все... или не надо?» — тревожно подумала Ася, когда они уселись на скамейке, и неожиданно произнесла:

— С завтрашнего дня я ухожу от... я не буду работать в вашей палате...

— Как, почему? — встревожился Аркадий.

Ася смущенно опустила голову и отвернулась от него.

Аркадий беспокойно схватил ее руку, Ася медленно повернула к нему лицо: в глазах блестели непрошеные слезы:

— Почему же... Ася?

В его голосе было столько беспокойного сожаления, что она в отчаянье произнесла то, о чем он никак не догадывался:

— Потому что... потому что... я... люблю тебя! — и вскочив, убежала от него.

17

За окном — ночь... Стонет на улице октябрьский ветер, подрагивают оконные рамы, принимая на себя его порывистые удары, но в комнате тепло и уютно... Рядом спит Галина; счастливая улыбка блуждает по ее губам, она что-то тихо шепчет во сне, Валентин тихо прикоснулся к ее щеке рукой, она затихла... Беспокойно завозился в кроватке сын, Галина открыла сонные глаза.

— Спи, спи... Я покачаю его... — прошептал Валентин. Она счастливо улыбнулась, прижалась губами к его плечу и снова уснула.

Сердце Валентина полно счастья, такого большого, что он не может уснуть и лежит, слушая, как дышит Галина, лежит, а ему хочется, встать, выбежать на улицу и рассказать всем людям, как он счастлив... Люди, люди! Знаете ли вы, что такое счастье, когда оно приходит к человеку, вчера еще находившемуся на грани отчаяния за свою искалеченную жизнь? Чем отплатить вам, люди, за это счастье? Что я могу дать вам за это?

...Валентин провел ладонью по лицу: на ладони блестели крупные капли пота. Каждое движенье давалось ему с трудом, но лежать спокойно он не мог, настолько взволнованно билось его сердце. Он перегнулся с кровати, достал из тумбочки листы прежде начатого очерка, пробежал их глазами. И сразу вспомнились Санька, Клубенцов, вспомнился умный и чуткий старик Комлев, уверенный в себе Геннадий, вспомнилось, что внизу в эти минуты не угасает трудная горняцкая работа. Вот о них он и должен писать, он не может не сделать этого: так дороги и близки стали эти, еще недавно незнакомые люди. Придет время, он снова будет рядом с ними, но теперь его долг рассказать о них другим. И пусть усмехнется Желтянов, заметив шероховатости очерка. Но пусть же проймет его и краска стыда, когда он увидит, какие это хорошие, какие трудолюбивые и интересные люди, те люди, которые показались ему обычными и ничем не примечательными.