Аласдер Грей - ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах

• Название: ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах
• Автор: Аласдер Грей
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-32312-8

Впервые на русском — одна из главных британских книг XX века, дебютный роман, писавшийся больше 30 лет и явивший миру нового мастера первой величины. «Ланарк» — это одновременно роман воспитания и авантюрная хроника, мистическая фантасмагория и книга о первой любви; нечто подобное могло бы получиться у Джойса, Кафки и Эдгара По, если бы они сели втроем писать для Уолта Диснея сценарий «Пиноккио» — в Глазго, вооружившись ящиком шотландского виски. Здесь недоучка-студент получает заказ на роспись собора, люди в загробном мире покрываются крокодильей кожей, а правительственные чиновники сдают экзамен на медленное убийство надежды.

Аласдер Грей — шотландец. Это многое объясняет.

Давно пора было Шотландии родить умопомрачительный роман, плоть от плоти современности. И вот он перед вами.

Энтони Берджесс

«Ланарк» поразил меня до самых печенок. На мой взгляд, это лучший шотландский роман двадцатого века.

Иэн Бэнкс

«Ланарк» — удивительный плод любви и безудержного воображения, неиссякаемый источник богатств.

TimesLiterarySupplement

Замысловатая, крипто-кальвинистская «Божественная комедия», которая должна найти самую широкую читательскую аудиторию.

NewYorkTimesBookReview

Невероятно изобретательный роман, притязающий на многое.

Малкольм Брэдбери

Эта книга — нечто большее, чем классический образец местной, региональной литературы. Воплощение «Ланарка» по грандиозности не уступает его замыслу: нечасто встречается роман, всецело коренящийся в обстановке одного, отдельно взятого города, и вместе с тем предельно доступный восприятию всех, кто живет вдали от него.

Уильям Бойд

Совершенно исключительное достижение и наиболее примечательный за долгий период успех шотландской прозы. Книга изменила весь литературный пейзаж. Это поразительно само по себе. «Ланарком» не может пренебречь никто из тех, кто причастен к нашей культуре или питает к ней интерес.

Scotsman

Когда рассвет наступает и уходит в смятении, мы оказываемся во власти неотразимого сюрреалистического воображения. Это некая сага о городе, где окружающая действительность ничуть не более надежна, чем часы Сальвадора Дали.

Брайан Олдисс

Знаменательная веха в послевоенной истории шотландского романа. Сочетая элементы научной фантастики и квази-автобиографии с апокалиптическими сценами, эта книга — проницательная и безотрадная — входит в число наиболее читаемых за последние пятьдесят лет.

Магнус Линюкйтер

[Грей] — редкое явление среди современных британских авторов — подлинный экспериментатор, попирающий привычные правила английской прозы… наделенный дерзким и богатым воображением.

Дэвид Лодж

…мастерское воссоздание… жизни подростка в послевоенном Глазго, его ранних дружеских связей и первой любви, пробуждения художнического таланта и гибели надежд на фоне изощренных общественных предрассудков, которые приходится усваивать по мере взросления… В широком смысле роман представляет собой попытку выявить тяжелые проблемы, таящие угрозу для современного общества. Он развернуто истолковывает надпись «Пусть Глазго процветает» на одной из гравюр Грея: Глазго, любой и всякий, процветет, если мы будем говорить правду.

NewYorkReviewofBooks

Грей… преображает имеющую локальное — и потому узкое — значение обстановку, которая ставила ограничительные рамки истинному таланту [других] романистов… и придает ей обобщающий пророческий смысл.

Дуглас Гиффорд, «Очерки шотландской литературы»

Самый выдающийся дебютный роман из прочитанных мною за несколько лет… Наиболее близкая, на мой взгляд, шотландская версия «Улисса» Джеймса Джойса.

EveningTimes

Гибкая, насыщенная фантазией проза — наполовину визионерская, наполовину реалистическая… Книга, обладающая неоспоримыми достоинствами.

Guardian

---

— Но ты же бился об заклад! Разве нет?

— Точно, бился, — раздались голоса. — Держал пари на целый фунт.

— Давай рассчитывайся.

— Я не верю, будто ослику сто лет, — сказал Toy.

— Думаешь, больно умный, да? — съязвила худенькая девчурка, а издевательские голоса подхватили: — Мамочка, мамочка, ух, до чего ж я башковитый сынишка!

— И почему башковитый сынишка не верит, будто ослику сто лет?

— Потому что прочитал об этом в ЭНЦИКЛОПЕДИИ, — парировал Toy.

Читать он до сих пор не научился, но однажды потешил родительское тщеславие тем, что правильно произнес это слово без предварительной тренировки, и оно запало ему в душу. Использованное для подкрепления лжи, оно произвело немедленный эффект. Кто-то в толпе запрыгал на месте и, хлопая в ладоши над головой, завопил: «Ого, хвастун, хвастун!» — грянул хохот, и насмешки посыпались со всех сторон. Размахивая флажками и дуя в свистки, орава принялась бесноваться и топать ногами вокруг окаменевшего Toy, пока губы у него не задрожали, а из левого глаза не выдавилась капля влаги.

— Гляньте-ка! — орали в толпе. — Он и разнюнился! Плакса! Плакса!

— Трус, неженка, нюхни-ка горчички!

— Щенок из Риддри, мигом поджал хвост!

— Катись домой и пожалуйся мамочке!

Вне себя от слепого гнева, Toy взвизгнул: «Дряни! Мерзкие дряни!» — и бросился бежать по темнеющей улице. За спиной он слышал топот преследователей, похожий на кукареканье, смех Пили Уолли и возгласы Боуба: «Не троньте его! Оставьте его в покое!»

Toy завернул за угол и побежал по другой улице, мимо равнодушно глазевших на него мужчин и детей, потом пересек небольшой парк с прудом, в котором плескалась вода, и оказался в изрытом канавами переулке, где сбавил скорость, поскольку за ним больше никто не гнался, и всхлипывания его стали реже. Он опустился на обломок каменной кладки и жадно глотал воздух до тех пор, пока не стих бешеный стук сердца.

Перед глазами Toy через пустую площадку далеко протягивались тени зданий. Цвета сделались оттенками серого с черными прямоугольниками подворотен многоквартирных домов. Небо застлала серовато-сизая туча, но местами ее разгонял ветер — и сквозь просветы кое-где проглядывал отливающий зеленью закатный небосвод. Через самый обширный просвет пять лебедей летели к нижней части канала или к пруду в городском парке.

Toy пустился в обратный путь, всхлипывая и утирая слезы со щек. В темноте парка слышался только слабый плеск воды. На улицы опустилась ночь. Toy радовало отсутствие детей и взрослых, а также компаний подростков, обычно собиравшихся к вечеру на углах. По краям тротуара, на большом расстоянии друг от друга, темнели фонарные столбы. Окна домов зияли чернотой, будто пустые глазницы. Раза два дальний конец улицы перешли молчаливые дежурные в стальных касках, которые обследовали зашторенные окна в поисках противозаконных полосок света. Темным, неотличимым одна от другой улицам, казалось, конца не будет, и Toy, отчаявшись добраться домой, сел на обочину и, закрыв лицо руками, громко заревел. В забытьи он чувствовал только, как врезается в спину угол тротуара, но вдруг очнулся от глухого шума в ушах. На миг Toy почудилось, будто мать напевает ему песенку, однако он сообразил, что это шумят водопады. Небо очистилось, взошла поразительная луна. Она была неполной, но светила так ярко, что Toy сразу увидел через дорогу набережную канала, калитку и шлаковую дорожку. С облегчением, хотя и не без опаски, он подбежал к калитке и стал подниматься по ней: шум потока в ушах у него все нарастал, пока не превратился в настоящий грохот. Внизу, в темной воде, задрожало отражение редких звезд.

Не успел Toy сойти с моста, как луна, казалось, взвыла — прямо ему в спину. Эта была сирена. Ее зловещий рев, разносившийся над крышами, угрожал ему, единственному живому здесь существу. Он ринулся по дорожке сквозь крапиву — через калитку, мимо темных огородов. Сирена смолкла, и чуть позже донесся (Toy слышал его впервые) монотонный металлический гул «грон-грон-грон-грон», а над головой промчались темные тени. Затем раздалось отрывистое буханье, словно какой-то великан колотил кулаками по железному потолку над городом. Световые лучи расширились, потом сузились и зашарили по небу, а между двумя зданиями Toy увидел, как горизонт запылал от оранжево-алых вспышек. В зареве кружили подобия черных мух. За электростанцией Toy на бегу врезался головой в живот встречного дежурного.

— Дункан!

Кто-то вскинул Toy в воздух и основательно встряхнул.

— Где ты был? Где ты был? Где ты был? — бессмысленно повторял дежурный, и Toy, полный любви и благодарности, вскричал:

— Папочка!

Мистер Toy подхватил сына под мышку и широкими шагами устремился домой. На ходу Toy снова слышал металлический гул. Они поднялись по ступенькам к подворотне, и отец поставил Toy на ноги. Оба стояли в темноте, тяжело дыша, а потом мистер Toy спросил слабым голосом, который Toy едва узнал:

— Надеюсь, ты понимаешь, что мы с матерью места себе не находили?

Раздался пронзительный крик, удар — и в лицо Toy полетели комья грязи.

Наутро из окна гостиной Toy увидел на противоположной стороне улицы воронку в тротуаре. От взрыва сажа из дымохода просыпалась на пол гостиной, и миссис Toy занялась уборкой, время от времени отвлекаясь на то, чтобы обсудить с заглядывавшими соседями вчерашний налет. Все соглашались, что могло быть куда хуже, однако на душе у Toy все равно кошки скребли. На фоне преступных похождений в обществе грабителей помоек отказ от еды выглядел сущей ерундой, и наказания он ожидал совершенно неслыханного. Весь день не спуская глаз с матери, он старался подметить что-нибудь особенное в том, как она подметала пол, напевая себе под нос; как задумчиво разгибалась, чтобы слегка передохнуть; как корила его за тупость, пытаясь научить узнавать время по циферблату, — но в конце концов уверился, что наказывать его не собираются, и от этого ему стало не по себе. Toy боялся боли, однако заслуживал ее — и вот на тебе… Дом, куда он вернулся, стал другим.

Глава 13 Хостел

В доме назревали перемены. Смутно ощущалась некая безотлагательность; по ночам, лежа в постели, Toy слышал споры вполголоса: что-то готовилось. Возвращаясь домой с лужайки приятеля, Toy застрял между прутьями ограждения. Чтобы его вызволить, родители смазали ему уши маслом и стали тянуть его за ноги — каждый за одну, беспрерывно при этом смеясь. Освободившись, Toy кинулся с ревом на траву, но они щекотали ему под мышками, напевая: «Идет коза рогатая», пока он не выдержал и расхохотался. И вот настал день, когда все жители спустились по лестнице вниз, а дом заперли на замок. На руках у матери была его сестра Рут, отец нес какую-то поклажу; с плеча у Toy свисала перехваченная лямкой картонная коробка с противогазом. Все направились к школе по боковым переулкам, залитым солнцем и полным птичьего щебета. Недовольные мамаши собрались на площадке для игр, маленькие дети жались к их ногам. Отцы выражали недовольство громче, дети постарше несмело принимались куролесить.

Toy заскучал и направился к ограде. Он решил, что они едут на отдых, а это значило — к морю. С края высокой площадки для игр он смотрел вдаль: там, за каналом и домами Блэкхилла виднелись холмы с впадиной посередине. Позади него — за низиной, полной крыш и дымовых труб, тоже вырисовывась холмы. Эти холмы казались ближе и зеленее и вырисовывались так отчетливо, что сквозь стволы деревьев, росших подобием живой изгороди на мягко изогнутой линии верхушек, просвечивало небо. Toy пришла в голову мысль, что море расстилается именно там: если оказаться под теми деревьями на вершине холма, то внизу будут искриться серые волны. Toy окликнула мать, и он медленно поплелся к ней, делая вид, что не слышал зова, а идет обратно сам по себе. Мать поправила на нем лямку от противогаза, которая съехала с воротника и врезалась в шею; пока она резкими движениями одергивала куртку у него на плечах, голова Toy болталась из стороны в сторону.

— А море там, позади?

— Позади чего?

— Позади вон тех деревьев.

— С чего ты взял? Там Кэткин-Брэс. За холмами только поля и фермы. Потом Англия.

Искрящиеся серые волны представились Toy так живо, что разуверяться не хотелось. В его воображении боролись две картины, пока поля и фермы не затопило приливом. Toy показал пальцем на Блэкхилл и спросил:

— Море там?

— Нет, там Лох-Ломонд и горы.

Миссис Toy бросила прихорашивать Toy, вскинула Рут на левую руку, выпрямилась и, посмотрев в сторону Кэткин-Брэс, задумчиво проговорила:

— Когда я была маленькой, эти деревья напоминали мне караван, бредущий на горизонте.

— Что такое караван?

— Вереница верблюдов. В Аравии.

— А что такое вереница?