Михаил Ишков - Заповедник архонтов

• Название: Заповедник архонтов
• Автор: Михаил Ишков
• Издательство: БПП
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2009

После гибели в сражении при Сатурне Серый волк возрождается на другом краю галактики. Здесь он обретает статус космического хранителя, для чего ему приходится выполнить задание, которое выполнить нельзя, разве что применить необычный способ поверить в то, что цель может быть достигнута. Это трудно, но еще труднее убедить в этом окружающие его странные существа, для которых выживание стало символом веры.

---

Наступила благодать, спала жара. Сердце трепетало при виде разноцветных закатов и восходов, которыми на подступах к долголетней многоснежной зиме одаривали поселян Даурис и Таврис. Ветер приносил издалека ощутимо терпкий, удивительно схожий с земным, запах океана. Как раз в эти дни над морем все чаще начали высыпать звезды — на ненадолго, когда разбегались тучи и заметно умеривший свой пыл Даурис и чуть поблекший Таврис часа на полтора скрывались за горизонтом. Меня как не испытывающего страха перед звездами постоянно ставили на «темные» вахты. В краткие и неожиданно ясные ночи я, затаив дыхание, разглядывал огненное колесо и три луны, серпики которых были повернуты в разные стороны. Были мгновения, когда я внезапно ощущал себя и на Хорде, и на родной Земле, а также на Беркте, где располагался главный приводной централ сгинувших ди, и где теперь отлеживался фламатер, в нейронных ячейках которого меня сохранили как особь. И Хорд, и Земля, и Беркта и густо-электронные недра фламатера, и странный, но в то же время близкий, не допущенный к снам народец, и вся вселенная, которую я теперь мог смело назвать мирозданием, — все вмещались в сердце! Они все есть!.. В театре марионеток раздвинули занавес, и окружавшие меня Буратино, Мальвины, Пьеро, Петрушки, Панчи, Коломбины, арлекины, джокеры, вся прочая, вырезанная из бумаги, набитая ватой, сколоченная из тростинок ватага, включая кукловода-попечителя, попрыгала в зал и, смешавшись с земной публикой, принялась отчаянно чесаться от радости.

Вот они — гляди, любуйся…

Я чувствовал себя Карабасом Барабасом и добряком папой Карло, а порой узревшим Каабу бедуином в аравийской пустыне или отшельником в лесах. Здесь и начну рубить монастырь… Мне мерещилось, что я — будхи, уединившийся в Гималаях и который день пребывающий в священном трепете; или — что вернее — губошлеп с обожженной щекой, бредущий через длинный узкий перешеек в сторону Дьори, куда тот двинулся по собственному разумению, по приказу души, чтобы донести до созидающих ковчег слово истины. Верный и уверовавший Сулла, он, как ни крути, был человек, как, впрочем, и инженер Тоот, лишившийся руки и радующийся тому, что мог хотя бы чем-то пожертвовать ради ковчега. Все, кто окружали меня во время путешествия, мечтали о лучшей доле, о счастье, о куске хлеба и истине. Каждый из них старался прикоснуться, пусть даже не сознавая этого, к трепетной, пронизывающей все мирозданье, животворящей силе. В этом мы были едины — остальное можно назвать разночтеньем, даже если все сообщество губошлепов можно было считать неслыханным артефактом, созданным архонтами.

Нас, дирахов, приставили к работе, и теперь по утрам под испытующим взглядом капитана я рьяно драил палубу в компании с Тоотом и Эттой. Обрубок у товарища Тоота отрастал день от дня, и через неделю, когда до прибытия в Дьори оставалась два десятка дней плавания, культя оформилась в маленькую, посвечивающую нежной, розовой кожицей лапку. Тоот любовно поглаживал созревавшую кисть, постоянно сжимал и разжимал младенческие пальчики, увенчанные розоватыми коготками.

Дуэрни по много часов проводила на палубе, на этот срок старики давали ей полную волю, на всю длину отпуская поводок. Вела она себя живо, допытывалась у капитана, как называется тот или этот парус. Тот отсылал ее к первому помощнику, который до самых тонкостей объяснял молодой мамке парусное вооружение судна. Удивительно, но за все время плавания «Калликус» ни разу не распустил прямые паруса, а ходко и уверенно резал волны усилиями электродвигателя. По вечерам Дуэрни любовалась закатом, мечтала взглянуть на звезды — не на редкие светлячки, едва заметные на закате, чуть проклюнувшиеся через обширную атмосферу, окутывавшую Хорд, а понаблюдать за игрой светил, когда они полыхают в полную силу. Мой рассказ о величии и незабываемой прелести звездного колеса, что по ночам взгромождалось на небе, вызывал у нее вздохи зависти. Она настойчиво просила у старцев разрешения остаться на палубе до полуночи и увидеть то, что знахарь называет «небывалым». Сопровождавший ее повсюду Огуст в такие мгновения делал страшные глаза — ему вовсе не светило остаться один на один с внушающим ужас мраком, пусть даже в компании с молодой симпатичной мамочкой. Однажды к старикам подскочил Этта и предложил поручить ему сопровождать Дуэрни. Когда девушка появлялась на палубе, юный сварщик начинал с необыкновенным воодушевлением драить доски. Вообще, этот парень не испытывал ни малейшего смущения перед сильными мира сего. Вел себя одновременно и подобострастно, и независимо. Заставить его исполнить то, что выходило за рамки его обязанностей, было невозможно.

Как-то капитан принялся орать на него, позволяя при этом незаконные и недостойные доброго поселянина выражения. Этта некоторое время слушал его, потом приблизился к старикам, с интересом наблюдавшим за разгорающейся сварой, рухнул на колени и, отчаянно почесавшись, попросил разрешения всадить в этого «толстопузого» ублюдка копье, иначе этот «толстопузый» ублюдок доведет всех до неповиновения ковчегу.

Ин-ту приказал ему подняться, долго, не скрывая любопытства, рассматривал его, потом переглянулся с Ин-се и спросил.

— Ты из каких будешь?

— Из работяг. Профессиональный долг — сварка металлов.

— Колено «исполняющих обязанности» или «искусных в ремесле»?

— Искусных, повелитель. Род технарей-провидцев.

— Называй меня Ин-ту. Что-то непохоже. Ты, парень, по-видимому, метис с праздношатающимися.

— Как прикажете, Ин-ту.

— Почему оказался замешанным в предосудительном поведении? Зачем решился участвовать в сборище?

— Хотел узреть ковчег.

— Похвальное желание, — одобрительно кивнул Ин-се, — однако его необходимо согласовывать с незыблемыми правилами. С властями, наконец. Разве можно собирать толпу и требовать не одобренного славными?

— Больше не буду.

Ин-се поиграл бровями, потом кивнул.

— Ну, смотри у меня… — он помолчал, потом добавил. — Это хорошо, что ты дерзок и готов постоять за себя. Ты — добрый поселянин, Этта. Служи ковчегу. Твой род очень высок, он накладывает на тебя серьезные обязательства.

Последняя фраза неожиданно вызвала приступ безудержного веселья у всех, присутствовавших на борту. Просветлело лицо Огуста, до той минуты испытывавшего жуткое напряжение и тянувшегося в струнку. Страж Туути, большой любитель сказок, принялся настукивать торцом копья о палубу, матросы-дьори, не обращая внимания на стариков, капитана и чиновника, бросились к парню, принялись обнимать, наперебой целовать его и почесывать по спине. При этом все начали выкрикивать: «Прощен! Прощен!»

У меня сердце забилось при виде подобной, свойственной курятнику простоты. Их радость напомнила мне безумные скачки футболистов, поздравляющих игрока, забившего гол. Даже Дуэрни одобрительно глянула на него и чуть покраснела.

Этта, перехватив ее взгляд, неожиданно сделал сальто-мортале и чуть не спрыгнул в море. В этой истерии было что-то обезьянье, обижающее человека, но и меня, испытывавшего некоторую неловкость от подобной бесшабашного веселья, захватила волна всеобщей радости. Я с удовольствием хлопнул Этту по спине, потом с невыразимым, исконно хордовским наслаждением почесался спиной о грот мачту.

Вечером, когда нетерпеливые слушатели собрались возле бухты каната, я поведал им жуткую историю о губошлепе Данко. Тот ради спасения большого отряда мастеровых, отправлявшихся на турбодизельный завод, вырвал сердце из груди и указал путь к обильным плодами пальмовым рощам.

Ночная вахта мне выпала в компании с Туути, более других горевавшим о безвременно погибшем Данко. Этот поступок заставил его задуматься о несовершенстве губошлепной натуры.

— Сердце, брат, не восстановишь, — сетовал он. — Нет, чтобы ухо оторвать! Или палец. Через месяц отросли бы, и ладушки.

— Они такого освещения не дадут, чтобы всему народу, — возразил я. — Разве только у себя под ногами. В таком положении жалеть не приходится. Сердце, оно, знаешь, как ярко пылает!

— Это верно, — вздохнул страж. — Все равно жалко парня, ему жить да жить. Он, верно, был из когорты наших Героев?

Я поинтересовался, кто такие, эти герои?

— Наши Герои?.. Ну, ты даешь, знахарь! Это, приятель, славнейшие из славных. Слыхал о преисподней?

Я отчаянно почесался под коленом.

— Да будет тебе известно, — назидательно объяснил Туути, — что преисподняя, или ворота в бездну, лежат в высоком мире. Дышать там нечем, — сурово добавил он. — Там, за пределами Хорда, начинается опушка, а за ней дебри, а в дебрях живут хищные звезды. Не дай ковчег, к ним в зубы попасть. Сожрут заживо… Так, по крайней мере, нам объясняли в инкубаторе.

Он ткнул скрюченным пальцем в небо.

— Жуткое, должно быть, место. Там, на опушке, в черном провале между Даурисом и Таврисом, они и залегли, наши-то герои. Ждут-дожидаются, когда раздастся мрак, и Черный гарцук нацелится нырнуть в наш мир. Тут герои и вцепятся в него. Руки свяжут, на ноги цепи — так обработают, что любо-дорого. Рад бы вырваться, да силенок не хватит. Посадят его в огненную яму — там и сиди! Никогда ему больше не повстречаться со своими собутыльниками-звездами, не разбойничать во мраке, не властвовать над Хордом и добрыми поселянами. Таких людей, как наши герои, можно только уважать. Только какому-нибудь Черному гарцуку придет на ум навестить нашу землю, они уже тут как тут. Герои всегда на посту.