Элиас Канетти - Человек нашего столетия

• Название: Человек нашего столетия
• Автор: Элиас Канетти
• Издательство: «Прогресс»
• Жанр: Публицистика
• Год: 1990
• ISBN: 5—01—002099—8

В сборник одного из крупнейших австрийских писателей XX века, лауреата Нобелевской премии (1981) Элиаса Канетти вошли отрывки из мемуаров и дневниковых записей, путевые заметки, статьи о культуре, фрагменты из книги политической публицистики «Масса и власть».

Как и в недавно опубликованном на русском языке романе Э. Канетти «Ослепление», главная тема этой разнообразной по жанру прозы — жестокая и трагическая связь человека и современного мира.

Рекомендуется широкому кругу читателей.

---

Вновь появился старший брат; возможно, он решил, что я здесь сижу уже слишком долго. Он бросил взгляд на свою жену. Она все еще смотрела на меня. Я понимал, что остался здесь ради нее, и еще надеялся заговорить с ней. Я сказал младшему брату, что при желании он может найти меня в гостинице, и поднялся со своего кресла. Я попрощался с молодой женщиной. Оба брата проводили меня к выходу. Новобрачный остановился у ворот с таким видом, будто загораживал мне путь, и я подумал, что он, наверное, ждет платы за осмотр дома. В то же время мне не хотелось бы его оскорблять, он мне все еще нравился, так что какой-то момент я находился в жалком замешательстве. Моя рука, потянувшаяся к карману, замерла на полпути. Младший пришел ко мне на выручку, он что-то сказал по-арабски. Я услышал слово «иегуди», еврей, это относилось ко мне, и меня отпустили дружелюбно, немного разочарованно пожав руку.

Уже на другой день Элия Дахан появился в моем отеле. Он не застал меня и пришел снова. Но я отсутствовал долго, так что ему не везло; возможно, он подумал, что я велел не говорить о себе. На третий или четвертый раз он меня наконец застал. Я пригласил его на кофе, и он проводил меня в Джему-эль-Фна, где мы сели на террасе кафе. Одет он был точно так же, как накануне, говорил поначалу мало, но сам вид его красноречиво свидетельствовал, что пришел он не просто так. К нашему столу приблизился старик, продававший гравированные латунные блюда; по черной шапочке, одежде и бороде нетрудно было узнать еврея. Элия таинственно наклонился ко мне, как будто хотел сообщить что-то совершенно особенное, и сказал: «C'est un Israelite». Я обрадованно кивнул. Вокруг нас сидели сплошь арабы да еще один-два европейца. Лишь теперь, когда возникшее взаимопонимание между нами было восстановлено, он почувствовал себя свободней и приступил к делу.

Не могу ли я дать ему письмо к коменданту лагеря Бен-Герир. Он хотел бы работать у американцев.

— Какое письмо? — спросил я.

— Скажите коменданту, чтоб он дал мне место.

— Но я совершенно не знаю коменданта.

— Напишите ему письмо, — повторил он, как будто не слышал, что я сказал.

— Я не знаком с комендантом, — повторил я.

— Скажите ему, чтоб он мне дал место.

— Но я даже не знаю, как его зовут. Как я могу ему написать?

— Я скажу вам имя.

— Какую работу вы хотели бы там получить?

— Comme plongeur, — сказал он, и я решил, что, может, это значит мыть посуду.

— Вы там уже бывали?

— Я работал у американцев как plongeur, — сказал он весьма гордо.

— В Бен-Герире? — Да.

А почему вы оттуда ушли? Меня уволили, — сказал он так же гордо. Давно это было? — Год назад.

— Почему же вы опять не устроились?

Жителей Марокко не допускают в лагерь. Только если они там работают.

— Но почему вас уволили? Может, вы тогда сами захотели Уйти? — добавил я тактично.

Не хватало работы. Многих уволили.

Но если там работы не хватает, тогда вряд ли и для вас найдется место.

— Напишите коменданту, пусть он мне даст место.

— От моего письма не будет толку, ведь я с ним не знаком.

— С письмом меня пропустят.

Но я даже не американец. Я же сказал вам, что я англичанин. Разве вы забыли?

Он наморщил лоб. Впервые какой-то довод заставил его задуматься. После некоторого размышления он сказал:

— У вас друг американец.

Теперь мне стало ясно. Я, живой друг живого американца, должен был написать письмо коменданту лагеря Бен-Герир с требованием, чтобы он предоставил Элии Дахану место plon-geur.

Я сказал, что мне надо поговорить с моим американским другом. Он, наверное, знает, как в таких случаях поступают. Может, он сам и возьмется написать такое письмо; но, конечно, сначала мне надо его спросить. Я знаю, что лично с комендантом он не знаком.

— Напишите, чтобы он дал еще место и моему брату.

— Вашему брату? Часовщику?

— У меня есть еще младший брат. Его зовут Симон.

— Чем он занимается?

— Он портной. Он работал у американцев.

— Портным?

— Он считал белье.

— И ему тоже год назад пришлось уйти?

— Нет. Его уволили четырнадцать дней назад.

— Значит, для него уже нет работы.

— Напишите про обоих. Я скажу вам, как зовут коменданта лагеря. Напишите из своей гостиницы.

— Мне надо поговорить с моим другом.

— Зайти за письмом в отель?

— Зайдите дня через два-три, когда я поговорю с моим другом, тогда я вам скажу, сможет ли он написать для вас письмо.

А как зовут коменданта, вы не знаете?

— Нет. Вы ведь сами хотели мне сообщить его имя, разве не так?

— Значит, я должен принести вам в отель имя коменданта?

— Да, пожалуйста.

Я сегодня сообщу вам имя коменданта. Вы напишите ему письмо, чтобы он дал место мне и моему брату.

Приходите с этим завтра. — Я начал терять терпение. — Я не могу вам ничего обещать, пока не поговорю со своим другом.

Я уже проклинал миг, когда вошел в дом этого семейства.

376

Теперь он станет являться каждый день, и наверняка не по одному разу, и каждый раз будет повторять ту же самую фразу. Не надо было пользоваться этим гостеприимством. И тут он сказал:

— Вы не хотели бы снова прийти к нам?

— Сейчас? Нет, сейчас у меня нет времени. Как-нибудь в другой раз.

Я встал и покинул террасу. Он неуверенно поднялся и последовал за мной. Я заметил, что он как-то медлит. Когда мы прошли несколько шагов, он спросил:

— Вы уплатили?

— Нет.

Я про это забыл. Я хотел поскорей от него удрать и забыл уплатить за кофе, на которое сам его пригласил. Мне стало перед ним стыдно, и мое раздражение прошло. Я вернулся, уплатил и побрел с ним по улице, которая вела в Меллах.

Теперь он взял на себя роль провожатого и стал показывать мне все, что я уже и так знал. Его пояснения состояли из двух однотипных фраз: «Это Бахья. Вы уже были в Бахье? Это ювелиры. Вы уже видели ювелиров?»

Мои ответы были не менее стереотипны: «Да, я уже был там» или «Да, я уже их видел». Одно простое желание владело мной: как бы от него отделаться. Но он решил показать себя полезным, а решимость глупого человека невозможно поколебать. Увидев, что отделаться от него не так просто, я попробовал схитрить. Я спросил про Берриму, султанский дворец. Там я еще не был, сказал я, хотя прекрасно знал, что туда не пускают.

— Беррима? — повторил он обрадованно. — Моя тетя живет там. Проводить вас туда?

Сказать «нет» я теперь уже не мог. Хотя и не понимал, что могла делать его тетя в султанском дворце. Может, она была там привратницей? Прачкой? Поварихой? Было бы интересно попасть во дворец таким образом. Может, я сумею с этой тетей подружиться и узнаю что-нибудь о тамошней жизни.

По пути в Берриму мы заговорили про Глауи, пашу Марракеша. За несколько дней до того в квартальной мечети было совершено покушение на нового султана Марокко. Богослужение давало покушавшемуся единственную возможность оказаться в непосредственной близости к правителю. Этот новый султан был старый человек. Он был дядя прежнего, которого сместили французы и выслали из Марокко. Освободительные группы всячески боролись против этого дяди-султана, считая его инструментом в руках французов. Внутри страны, среди местных жителей он имел лишь одного сильного сторонника, это был эль-Глауи, паша Марракеша, которого уже два поколения знали как надежнейшего союзника французов. Глауи сопровождал новoro султана в мечеть и застрелил покушавшегося на месте. Сам султан был лишь легко ранен.

Незадолго перед этим событием я прогуливался со своим другом в той части города. Мы случайно оказались перед этой мечетью и видели толпы людей, ожидавших появления султана. Полиция была в большом возбуждении, так как уже произошло несколько покушений, она действовала суетливо и шумно. Нас тоже оттеснили недружелюбно, но на местных жителей набрасывались с бешеными криками, даже когда они стояли именно там, где было разрешено. Все это не вызывало особого желания дожидаться прибытия султана, и мы пошли опять своей дорогой. Спустя полчаса произошло покушение, и известие об этом с быстротою ветра распространилось по городу.

Теперь я со своим новым спутником снова шел по тем же самым улочкам, что и тогда, и именно потому разговор коснулся Глауи.

— Паша ненавидит арабов, — сказал Элия. — Он любит евреев. Он друг евреев. Он не позволяет трогать евреев.

Он говорил больше и живее обычного, и его слова звучали странно, как будто он читал наизусть старую книгу по истории. Даже от Меллаха не дохнуло на меня таким средневековьем, как от этих слов про Глауи. Я украдкой смотрел на его лицо, а он все повторял.

— Арабы его враги. Он держит при себе евреев. Он говорит с евреями. Он друг евреев.