Алан Маршалл - Я умею прыгать через лужи

• Название: Я умею прыгать через лужи
• Автор: Алан Маршалл
• Жанр: Современная проза

---

— Да, черт подери… — говорил он, переводя дыхание и заканчивая рассказ. — Прежде чем мне удалось сладить с Баловницей, я сшиб с ног сэра Фредерика Сейлсбэри, или как его там, и он полетел вверх тормашками прямо на выводок павлинов.

— Папа, это было на самом деле? Все это правда? — как-то спросил я отца.

— Да, черт возьми, правда… Впрочем, погоди… — Он нос и потер рукой подбородок. — Нет, сынок, это, пожалуй, и неправда, — признался он. — Что-то похожее было на самом деле, но когда об одном и том же рассказываешь много раз подряд, то стараешься, чтобы получилось занятней и смешнее. Нет, я не врал. Я просто рассказал смешную историю. Ведь хорошо, когда удается рассмешить людей. На свете и так слишком много всякой всячины, наводящей тоску.

— Это вроде рассказа об олене? — спросил я.

— Да, — ответил он, — вроде того. Я ездил на нем верхом, вот и все.

Мистер Карузерс протестовал против моего отца из-за того, что тот прокатился на его олене.

— Олень все ходил и ходил по кругу, бедняга, — рассказывал отец, — а мы с ребятами влезли на забор, и, да олень пробегал подо мной, я взял да и прыгнул ему на спину. Конечно, это они меня раззадорили. — Он умолк; рассеянно уставился вдаль, потер подбородок и, слегка улыбнувшись, добавил «черт возьми!» тоном, который не оставлял сомнений в том как отнесся олень к своему непрошеному наезднику.

Отец ни разу не рассказывал мне подробностей той проделки, — очевидно, он считал ее ребячеством. И когда я продолжал его расспрашивать: «А олень побежал?» — он ограничивался тем, что коротко отвечал: «Да еще как!»

Я решил расспросить об этом эпизоде Питера Финли. По моему мнению, отец не хотел вспоминать о приключении с оленем потому, что олень его сбросил.

— Олень задал отцу трепку? — спросил я Питера.

— Нет, — ответил он, — твой отец задал трепку оленю.

Впоследствии мне кто-то рассказал, что олень обломил об отца рог. Это и вызвало недовольство мистера Карузерса, который собирался, когда олень сбросит рога, повесить их в гостиной над камином, как он это проделывал каждый год.

После смерти мистера Карузерса миссис Карузерс куда-то отправила оленя. Но когда я подрос настолько, что стал тайком забираться в парк, еще можно было деть глубокий след, протоптанный оленем там, где он ходил и ходил по кругу.

Вот почему, а также потому, что все в Туралле, за исключением моего отца, относились к миссис Карузерс с трепетом, я с таким благоговением рассматривал лежавший передо мной ящик и ценил его гораздо выше любого подарка, который мне когда-либо приносили. Он имен такую цену в моих глазах не сам по себе (коробка из под свечей на колесиках доставила бы мне гораздо больше удовольствия), но в нем я видел свидетельство того что миссис Карузерс знает о моем существовании и считает меня важной персоной, достойной получить от нее подарок.

Ведь кроме меня, никто во всей Туралле не получал подарков от миссис Карузерс. А она была обладательницей коляски на дутых шинах, пары серых лошадей, целого выводка павлинов и бесчисленных миллионов.

— Мама, — сказал я, глядя на мать и все еще крепко держа ящик, — когда миссис Карузерс отдавала Мэри подарок, Мэри ее потрогала?

Глава 6

На следующее утро мне не принесли завтрака, но я и не хотел есть. Я был возбужден и встревожен, временами меня охватывал страх, и тогда мне очень хотелось, чтобы мама была рядом.

В половине одиннадцатого сиделка Конрад подкатила к моей кровати тележку, напоминавшую узкий стол на колесах, и сказала:

— Садись, сейчас мы с тобой прокатимся. Она откинула одеяло.

— Я сам сяду, сам, — сказал я.

— Нет, я подниму тебя, — возразила она. — Разве ты не хочешь, чтобы я тебя обняла?

Я быстро оглянулся на Ангуса и Мика, чтобы увидеть, слышали ли они эти слова.

— Чего ты ждешь? — крикнул мне Мик. — Ведь лучшего барашка-подманка на свете не сыскать. Поторапливайся.

Она подняла меня и несколько секунд подержала, на руках, улыбаясь мне.

— Я ведь не барашек-подманок, правда?

— Нет, — ответил я, не зная, что подманком на бойнях называют барана-предателя, приученного водить партии овец, предназначенных на убой, в загоны, где их режут.

Она положила меня на холодный плоский верх тележки и покрыла одеялом.

— Поехали! — весело воскликнула она. — Держи хвост трубой! — подбодрил меня Ангус. — Скоро вернешься к нам.

— Да, да, проснешься в своей собственной тепленькой постельке, сказала сиделка Конрад.

— Желаю удачи! — крикнул Мик. Пьяница приподнялся на локте и, когда мы проезжали мимо его кровати, хриплым голосом сказал:

— Спасибо за яйца, дружище. — И затем чуть погромче добавил: Молодчина!

Сиделка Конрад покатила тележку по длинному коридору и через стеклянные двери вкатила ее в зал, посередине которого стоял высокий стол на тонких белых ножках.

Сестра Купер и еще одна сиделка стояли у скамьи, на которой лежали на белой салфетке стальные инструменты.

— Вот мы и приехали, — сказала сестра; она подошла ко мне и погладила меня по голове.

Я посмотрел ей в глаза, ища в них поддержки и ободрения.

— Боишься? — спросила она.

— Да.

— Глупышка, бояться нечего. Через минуту ты уснешь, а немного погодя проснешься в своей кроватке.

Я не понимал, как это могло быть. Я был уверен, что сразу проснусь, как только до меня дотронутся. Мне казалось, что они так говорят для того, чтобы меня надуть, и я вовсе не проснусь в своей кроватке, а, наоборот, со мной случится что-то страшное. Но сиделке Конрад я верил.

— Я не боюсь, — сказал я сестре.

— Я это знаю, — сказала она мне на ухо и, перенеся меня на стол, положила мне под голову маленькую подушечку. — Теперь не двигайся, а то скатишься вниз.

В это время быстрым шагом вошел доктор Робертсон! массируя свои пальцы, он улыбался мне.

— «Брысь, брысь, черный кот!» Ты ведь эту песенку поешь?

Он погладил меня по голове и отвернулся.

— Беговые дрожки и черные кошки, — бормотал он, пока одна из сиделок помогала ему надеть белый халат, — Беговые дрожки и черные кошки. Ну ладно!

Вошел доктор Кларк, седоволосый, с узкими губами.

— Муниципалитет так и не засыпал яму у ворот, — говорил он в то время, как сиделка подавала ему халат. — Не понимаю… нельзя полагаться ни на чье слово… Халат, кажется, слишком велик. Нет, это все-таки мой.

Я уставился на белый потолок и думал о луже, которая всегда появлялась у наших ворот после дождя. Мне нетрудно было ее перепрыгнуть, но Мэри этого не могла. Я же мог перепрыгнуть через любую лужу.

Доктор Кларк подошел к моему изголовью и стоял там, держа над моим носом белую подушечку, похожую на ракушку.

По знаку доктора Робертсона он напитал подушечку жидкостью из маленькой синей бутылочки, и, когда я сделал вдох, я едва не задохнулся. Я вертел головой из стороны в сторону, но он продолжал держать подушечку над моим носом, и я увидел разноцветные огни, потом вокруг сгустились облака, и, окутанный ими, я поплыл неведомо куда.

Однако я проснулся не в своей постели, как обещали мне сестра Купер и сиделка Конрад. Я пытался пробиться сквозь туман, сквозь мир, где все кружилось, — и не мог понять, где я, но вдруг на минуту сознание прояснилось, и я увидел над собой потолок операционной. Немного спустя я разглядел лицо сестры. Она мне что-то говорила, но я не мог ее расслышать; минуту погодя мне это удалось.

Она говорила:

— Проснись.

Несколько мгновений я пролежал тихо, потом вспомнил все, что произошло, и почувствовал, что меня надули.

— Я вовсе не в кровати, как вы говорили, — прошептал я.

— Нет, ты проснулся раньше, чем тебя туда отвезли, — объяснила сестра. — Ты совсем не должен шевелиться, ни чуточки, — продолжала она. — Гипс на ноге еще мокрый.

И тут я ощутил тяжесть своей ноги и каменную хватку гипса на бедрах.

— А теперь лежи спокойно, — сказала она. — Я выйду на минутку. Приглядите за ним, сиделка, — обратилась она к сиделке Конрад, раскладывавшей инструменты по стеклянным ящикам.

Сиделка Конрад подошла ко мне.

— Ну, как себя чувствует мой мальчик? — спросила она.

Ее лицо показалось мне очень красивым. Мне нравились ее толстые щеки, похожие на наливные яблоки, смешливые маленькие глазки, прятавшиеся под густыми темными бровями и длинными ресницами. Я хотел, чтобы она посидела со мной, не отходила от меня. Я хотел подарить ей двуколку и лошадь. Но мне было плохо, я испытывал какую-то робость и не мог сказать ей всего этого.

— Не надо двигаться, ладно? — предупредила она меня.

— Я, кажется, немного пошевелил пальцами ноги.

Чем больше меня предостерегали, что нельзя двигаться, тем сильней мне хотелось это сделать, главным образом для того, чтобы, выяснить, что после этого произойдет. Я чувствовал, что как только проверю, могу ли двигаться, то удовольствуюсь одним сознанием этого затем уже буду лежать спокойно.