Николай Шамсутдинов - Покорители

• Название: Покорители
• Автор: Николай Шамсутдинов
• Жанр: Поэзия

---

XVI

…Потемневшей кирпичной трубой бороздя
По-ночному приземисто небо, — гнездовье —
Сокровенно храня назначенье своё,
По сюжету? — врастает в поэму зимовье
(Поправляет замшелый чалдон: «Зимовьё…»).
Первый снег выпил сумрак, дохнуло зимою.
Упоённо таращится в полдень окно,
Первозданною, мощной — с утра, белизною
Оплеснуло… И — повеселело оно…
Сонно выглянет лист увядающей меди,
Да проклюнется дерзкая клюквинка… Снег
В отпечатках унтов — по всему, здесь намедни
Собирался куда-то с утра человек.
(Почернели, скукожились уголья в печке,
Разметалось тепло под тулупом…)

А он
Спорым шагом и валит по снегу вдоль речки,
Свет её подоспевшей шугой притемнён.
Сыро хохлятся ранние сумерки, сильно
Тянет холодом от присмиревшей воды,
И на белом — лосиные, видно? — обильно
У понурой воды табунятся следы.
Человек раскрывает рюкзак, щедрой пястью
Сыплет соль на лесины и камни, пока
Не насупилось, небо задёрнув, ненастье…

…Обессилев, устанет бороться река,
Юным льдом покрываясь… Затишью не веря,
Зябко нюхая воздух, укромной тропой,
Оступаясь в колдобины, чуткие звери
Осторожно потянутся на водопой.
Снегопад их следы ухоронит, прилежен,
И они до рассвета, чьи зори грядут,
Замирая сторожко, с камней и валежин
До крупинки целебную соль подберут.

…Захлебнулся во тьме огонёк хилой свечки…
У оконца, тулуп до сомкнувшихся век,
Плотно ступни прижав к остывающей печке,
Углублённо, натруженно спит человек.
И бесплотно сквозь заиндевелые двери,
Тонкий чад табака, что луной позлащён, —
Невесомые, снегом несомые звери,
Наплывая, бесшумно вливаются в сон…

XVII

Сколько ж, Божье подобье, природе во зло,
На земле прозябаешь ты?!

Словно повитель
На бесплодных, слепых пустырях, проросло
В наши будни — мурло. Временщик… Покоритель.
Он уже для семьи и прогресса погиб,
В лютой, ржавой щетине, взгляд водкою выпит,
Лоб — в полпальца под чёлкою?.. Нет, этот тип
Вытерт, словно задёрганный, дохлый эпитет…

Продираясь из масс, утверждаясь как вид,
Обжигая накалом страстей — чем не кратер?! —
Вбит ли в ватник, в дублёнку ль завидную влит,
Обживается накрепко — новый характер.
Крепко травленный временем, не дилетант,
Он не комплексовал, а — гляди! — изловчился:
Обтекая соперников, в первый десант
Не куда-нибудь — на «севера»! — просочился…
Как он гнал, с искушеньем кромешным борясь,
Увязая в соблазнах, и — не за «туманом»,
А за жирным, густым ясаком, тяготясь,
Прямо скажем, заштопанным, тощим карманом.
Его запахи спорой добычи вели,
И с досадой смотрел он: под северным солнцем,
В лёгкой, ясной реке не рубли —
Пламенея, без пользы мерцают червонцы,
Зарывался ль в насупленный, пасмурный лес,
Бил ли «профиль», за дичью ли гнался — не тающ,
В уши — «Мягкое золото… Золото!!!» — лез
Шепоток драгоценных мехов, искушающ.
И вломился он в отчие чащи — войной,
Только золото — золото!!! — перед глазами…
Закричала река, истекая икрой,
Словно кровью, густою, живой, — под ножами,
И тайга-то от боли зашлась. А потом…
Что рассказывать? Нужно увидеть — такое,
Как с дороги его, с перебитым хребтом,
Уползает в забвенье и ужас — живое!

Неофитов плодя, на крови — каждый факт…
А как хлынула нефть, а как планы взвинтили,
А как густо дохнуло червонцами — фарт

Подмигнул покорителю. Мигом скрутили,
Знать, уверовав в свой непреложный талан,
Нашу землю… И что, мол, кедрач иль проточка,
Если «спущен» — и принят безропотно — план,
И надбавки, и россыпи премий, и — точка?
Да не точка, а — крест на земле!
Как тут быть?!
Как внушить новосёлам: земля эта — дар вам?
Но, с ухмылкою: «Здесь моим детям не жить…» —
Ещё злей он в урманы вгрызается, варвар…

Оккупант!
Я ведь про милосердье кричал…
Только что мог надорванный голос мой, если
Я его — многоликого! — всюду встречал:
За баранкою МАЗа, в солиднейшем кресле?
И любой, если я напирал, тяжело
Тасовал объективные с виду причины,
На условия криво кивал, но — мурло
Прорастало, клянусь, из-под тесной личины.
Усмехнётся табунщик Никифоров: «Сброд!..»

А вокруг, совладать не умея с натурой,
Упоённо толпятся слагатели од,
Не авгуры — жрецы конъюнктуры.
Помогли сбить природу — сообщники! — с ног,
Заслонясь от того, что, как воздух, нам нужен
Острый взгляд на проблему, что промышленный смог
Выжигает каверны и в лёгких, и — в душах,
Что народец-то — местный, исконный — зачах,
Что в помбуры бегут его хилые дети,
Что всё чаще в бетонных безликих домах
Нас шатает почище, чем в знойном Ташкенте,
Что пустыни за нами — кромешней, что яд,
Не вода — в наших реках, мазутных и ржавых,
Что — за тонною тонна — в рынок сырья,
Вырождается, почву теряя, держава.
Что ж, служили на совесть… Видать, и они
«Просочились» в родную словесность по хватке,
По нахрапу — своим же героям сродни…
Наши судьбы до скудости, Господи, кратки.
Не казни вырожденьем наш страждущий род!
И вот тут (застонал под надгробием Нобель…)
Упования наши на свет и добро
Выжег ночью распадным дыханьем Чернобыль.
Всё земное пустив под огонь и под нож,
Мы зарылись в бетон и — «Помедлите трошки…» —
Мы несчастных детей не пускаем под дождь,
Чтоб потом не пришлось собирать головешки.
Не оставь нас в золе осквернённой земли!
А что дети, которым призывы приелись,
Затоптали осинник, собаку сожгли—
Не казни несмышлёных! — на нас нагляделись.
У корыстных забот — нестерпимый исход…

А нужны ли им монстры индустрии или
Поворот измождённых, безропотных вод
По сановной указке, у них не спросили.

…Помертвел, в непролазных дымах, небосвод,
Вне бедующих птиц… Под измученным небом
Воспалённое время набрякло огнём,
И набрякла душа запалённая гневом.
Плод раздумий, иллюзий развеянных плод —
Он бледнее казённых восторгов, негромок
В толчее восклицаний… Но, знаю, поймёт
Это честное, чёрствое чувство потомок.
И не он ли сурово сдирает печать
С пересохшего рта?

Не молчи виновато,
Потому что за нищее право молчать
Всё больнее и неискупимее плата…

XVIII

Припадёшь ли щекою к листу, обессилев,
В ливень выйдешь ли — в сердце печёт немота…
Брешь открылась в характере или
Откровенно зевнула в душе пустота?
За надеждой надежду терял без надрыва
И, встречая промозглый, направленный взор,
Только прямо глядел. Отчего же тоскливо
Песнопевцу железных, промышленных зорь?
Верил, что поквитаюсь со славой, не скрою,
Когда землю кайлил и на зимниках стыл…
Если спросите, что у меня за душою,
Душу выверну, а, не поверите, — стыд.
Помню, как, размышления перегоняя,
Жадно ветром железной эпохи дыша,
Был, как мальчик, запальчив я, не замечая,
Как на бешеной скорости слепнет душа…

Но беспамятней поле, в котором ловлю я
Слабый отблеск былого. Всё зримей печать
Запустения, и потому не могу я
В кровной связи с ним о накипевшем молчать,
Ведь и поле в укор мне! Да разве возможен
Взгляд иной на творимое здесь?

Мало — знать!
Мало — сетовать на умолчанье! Я должен
Обо всём, что мятется во мне, — рассказать…
Не сулит моё дело покоя мне, знаю,
Ну, а всё ж, сквозь злословие и маету,
Я обязан,
обязан пробиться к сознанью,
Хоть кому-то помочь превозмочь слепоту.
Можно ль ждать, что «закроют» проблему другие,
Если горькие лета нас ждут впереди,
Если души у многих — ещё в летаргии?

Потому и не жди, а буди — береди!
Выбирай: либо лес, поле с речкою, либо
Прах пустыни… Покуда не все извели,
Не лукавя, кричу: «Нет покоя мне, ибо
Нет мне счастья и жизни вне этой земли!»

XIX