Сергей Юрьенен - Беглый раб

• Название: Беглый раб
• Автор: Сергей Юрьенен
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Потому что русские интраверты?

- Потому что дальше СССР нам было не убежать.

- Ты же сумел.

- Когда? Когда, Люсьен? Земную жизнь пройдя до половины...

- Лучше поздно, чем никогда.

- А вот не знаю...

Рожь не рожь - тучно колосится всё на местах рождественского сюжета.

Лето.

Июль...

Странно впасть в меланхолию - ведь не Россия пролетает мимо. Но без анестезии тянет из-под кожи этот вид саднящую нить ностальгии по изобильно-захолустной окраине - будто сам он родом отсюда, из этой самой ржи без пропасти, и в детстве радио пело не про "могучую, кипучую, никем не победимую", а приторным голосом Шарля Трене, которого так извращённо любит авангардистка Констанс:

Douce France, cher pays de mon enfance...*

Франция, колыбель. А разве нет? Разве не здесь он, Алексей, родился, сбросив опыт небытия и начав отсчёт с нуля? Колыбель и могила, куда, Владимир Семёнович, так и сойти мне подростком, поскольку при таком отставании от них не дожить уже до зрелости... Пускай. Сбежим. Эмигрируем. Регрессируем! Снова начнём и подохнем, как дети - в Крестовом исходе сверхдержавы на Запад. Впадём в парадиз. Посреди обречённой этой жизни внезапно и вновь - douce France! Инфантильный оазис, остров детства России... Мерси.

- Вот и граница, - сказал Люсьен.

- Уже?

Слева по дороге возник пограничный пункт, при виде которого майка стала липнуть к груди Алексея. Сбрасывая скорость, Люсьен снял руку и полез за своей carte d'identite* в куртку у ног, но чёрно-синий пограничник с блестящим от пота лицом отмахнулся белозубо:

- Allez-y, les gars, allez-y...*

Машина выползла на ничейный асфальт. Кровь застучала во лбу Алексея, впервые в жизни покинувшего Францию. Отпустили, но впустят ли...

Розовый, как огромный ребёнок, старик в иноземной зелёной униформе улыбался им навстречу...

Но, может быть, коварно?

6.

Королевство Бельгия.

- Септант, нонант, - сказал Люсьен сварливо.

- Что значит?..

- Так они говорят вместо суасант-дис, катраван-дис... Les cons. *

Алексей засмеялся - чисто нервное. Он просто не мог опомниться, и не от счастья противозаконного проникновения, скорей, от ужаса. Он был в сложном и глубоком шоке от попустительства к себе - нарушителю. К себе, частице Целого, блуждающей в отрыве, но воспроизводящей весь наследственный узор преступной ментальности. Может, он не просто эмигрант, а по казённой надобности... Агент? И не пассивного влияния агент - оперативник? Террорист?

Ничего не мог он понять. Глубины западного благорасположения к ближнему заказаны для выходца из вечной мерзлоты и мизантропии. Просто страшно сделалось за Запад, гарант и его выживания. А как они здесь произносят числительные "70" и "90", на это, право, наплевать. Во всяком случае, короче, чем соседи с юга.

- Септант, нонант... - Люсьен бросил взгляд на показатель бензобака. Так где же твой читатель?

В придорожном кафе им выложили на стойку телефонный справочник столицы королевства. "Вот", - остановил Алексей указательный палец под строчкой:

Mlle Anabelle Weiss, orientaliste.*

- Всё ясно.

- Что тебе ясно?

- Какой-нибудь синий чулок.

Набирая номер, Алексей вспомнил письмо, которое переслало ему издательство: читательница из Брюсселя приветствовала "гусарскую" отвагу, с которой автор выразил сексуальное отчаяние своего пола.

- С чего ты взял?

- Кто же ещё читает русских...

Это говно он отрубил:

- Смотря каких.

Хотя Люсьен, возможно, прав, поскольку в воскресный летний вечер мадемуазель томилась дома. Голос, впрочем, хоть и низкий, но отнюдь не пожилой. Русский роман забыла? Она? Когда он у неё пылает в памяти. Конечно, будет счастлива, сейчас же... Ах, он ещё у границы? Условившись о встрече, Алексей положил трубку.

- Ну, что?

- Completement folle*, - ревниво ответил Люсьен, вкладывая отводную мембрану, по которой слушал разговор, в гнездо позади стандартного аппарата, которые здесь были не серо-голубые, как во Франции, а бледно-зелёные и обтекаемые. - Но говоришь, неограниченный кредит?

Провинция Брабант была музеем по истории капитализма. Терриконы, почернелый кирпич, архаичный уже при Мунке пейзаж первоначального накопления. Солнце садилось над шахтёрскими городками, где даже реклама выглядела обесцвечено. Глядя с автострады на улицы между рядами машин и односемейных домов, думалось о силикозе, забастовочной борьбе, мощно-гладких крупах конной полиции и сексуальном отчаянии под закопчёнными крышами из черепицы. Кем бы он стал, родившись здесь?

- И всё-таки мне жаль, - сказал он.

- Чего?

- Социализма. В отдельно взятой стране...

- Швецию имеешь в виду?

- Ебал я Швецию.

Люсьен, который никогда не жил на рабочей окраине советского города, засмеялся - в приближении очередного щита с ещё большим Bruxelles Capitale.

7.

Было ещё светло, но уже залито неоном, когда Люсьен ухитрился запарковаться в центре - прямо у сортира.

Заграница!

Головокружение.

Спускаясь, Алексей ощущал нетвёрдость в ногах.

В мужском отделении куражились две подвыпившие мадам-пипи - туалетные старушки. Ориентировав свою неистощимость, он загляделся в окошко, за которым мелькали ноги брюссельцев. Когда он вышел, одна мадам притирала животом Люсьена к кафелю, повторяя: "Мон бо паризьен!" - "Мой красавчик-парижанин!" - на что другая хохотала так, что в блюдечке у неё подпрыгивали скучноватые монетки с коронами и профилем короля. Мадам переключилась на Алексея, он пятился, потом, застывши улыбаясь, оказал сопротивление не на шутку, поскольку, выкрикивая что-то невнятное на их французском и дыша пивом, этот божий одуванчик пытался расстегнуть ему штаны и втолкнуть обратно в кабинку - у неё был красивый пластмассовый зубной протез. Высыпав всю мелочь, Люсьен его выкупил, и они бросились прочь под резонирующий хохот. Наверху Люсьен вспомнил рефрен парижской радиопесенки на русские темы:

- Бабушки, бабушки, - с ударением на "у". - Вот тебе и бабушки!

За углом сиял "Макдональд".

Люсьен вывернул драный карман, и в вязаном окаймлении его куртки Алексей нащупал и перегнал обратно к дыре закатившуюся десятифранковую монету. Кроме стандартного набора, шоколадно-ванильно-клубничного, здесь оказался ещё и банановый шейк. Им хватило на один, они вставили в него две соломинки и, попеременно посасывая, оказались на соборной площади. Мощёная неровность пятисотлетней давности была замкнута готикой с расцвеченными тусклым золотом аспидно-чёрными фасадами, и в этом сумраке он даже взглянул на часы - но был ещё не вечер. До свидания с читательницей масса времени. На паперти собора Святого Гудюля - никогда, заметил Люсьен, в природе не существовавшего - les cons - они перекурили. В прилегающих улочкой торговали жратвой, туристы перемещались с картонками жареной картошки с соусом беарнез, кетчупом и горчицей...

- Са ва?

- Са ва...

На площади, которую они снова пересекли, была уже ночь, в начале улочки туристы толпились перед фантаном с медным ссыкуном дошкольного возраста, это был Manneken-Pis - едва ли не главная их достопримечательность, и с лотков вокруг шла бойкая торговля этим "писом" в разных размерах, а сам фонтан был центром самодеятельных перформансов, кто-то падал в него и, задирая юбки, вылезал с показом, какая-то очкастая особа, которую держали сзади несколько рук, сумела дотянуться разинутым ртом до струи, за что ей захлопали, прийдя в экстаз за то, что проглотила, в Москве ему показали вышедшую за иностранца девушку из Текстильного, которая до этого любила, чтобы на неё, залезавшую в заржавленную ванну, коллективно ссали после "Жигулёвского", так, что с волос текло, рассказывал участник игрищ в "золотые струи" по-советски, через толпу кретинов нельзя пройти, германо-японскую по преимуществу, обвешанную видео- и фотоаппаратурой, с торчащими из жоп бумажниками, свобода, когда у тебя миллион, "Иметь и не иметь" - причём, не иметь даже автомата Калашников...Что я здесь делаю? Алексею стало отрыгиваться банановым шейком, вся глотка облипла приторной гнусью, убивавшей вкус сигареты - к тому же предпоследней.

- Са ва?

Он не ответил. Известно, что по воскресеньям, когда закрыты банки, у людей в Париже наличных нет, тем более у эмигрантов, тружеников пера, и, отрывая их от романов ради терапевтических прогулок по Европе, изволь же хотя бы голодом, блядь, не морить, ещё при этом изображая альтруиста, катающего по "священным камням" варвара, волей рока доставшегося в друзья-приятели.

За час до свидания они явились в назначенный английский бар, где сразу оглохли от рока. Plus tard *, сказал Люсьен официанту, а он заказал стакан воды. Водопроводной. Брюссель уже остоебенел. Устал - не то слово, ещё до выезда он изнурён был гибнущим своим романом, а сейчас, перекурившему до омерзения, ему хотелось только встать под душ, чтоб смыть остывший пот, но ещё ему хотелось есть. Вместо этого он вынужден был переживать удары рока по барабанным перепонкам, израненным машинкой Ай-Би-Эм.